Поглощённый

      Чем ближе ночь, тем более хищный у Рейха взгляд. Союз спиной чувствует его пожирающие глаза. Они смотрят на всё — на союзовы плечи и предплечья, на шею, едва прикрытую толстыми косами, на кисти рук, на талию и ниже.       Не обращать внимания на взгляды легко. Сложнее забыть о них, не ощущать, как его мысленно раздевают и опрокидывают на кухонный стол. С каждой новой рейховской хищной улыбкой фантазия разыгрывается всё сильнее — вот Рейх заламывает его руки, вот сдирает штаны, вот входит резко, без предупреждения и подготовки.       А Союзу ничего не остаётся, кроме как подчиниться.       Ужин проходит в молчании. Внутри Союза сильно натягивается пружина. До сна ещё несколько часов, но он ждёт уже сейчас. Рейх своими взглядами затягивает его в непроглядную черноту, окутывает и сковывает.       После ужина они идут в гостиную. Когда Союз устраивается на диване перед телевизором, Рейх собственнически обнимает его за талию, щипает бок. Сегодня фильм выбирает Союз, и конечно, это ромком. Не потому что Союз любит ромкомы, а потому что Рейх притворяется, что их ненавидит.       Он обожает комментировать каждое действие главной героини, называя её тупой овцой, неспособной выбрать между всего двумя кандидатами. Впрочем, самим кандидатам достаётся ещё больше — один тупой качок, трепло и нарик, второй кретин, садист и просто мудак.       — А кого бы ты выбрал на её месте? — спрашивает Союз и чувствует, как рука Рейха сжимает его бок сильнее.       — Мудака, конечно, — фыркает Рейх Союзу в шею. — В конце концов, он сексуальнее.       — Зато нарик при деньгах, — возражает Союз просто чтобы возразить. Мудак и ему нравился больше, хотя бы потому, что чем-то отдалённо напоминал сидящего рядом засранца.       — Это ненадолго, — многообещающе тянет Рейх. И вправду — к концу фильма нарик разорился, а после титров и вовсе сторчался окончательно.       — Тц, — вздыхает Союз. — Ты был прав.       Больше, чем это, его бесило только то, что главная героиня была блондинкой.       — Я всегда прав, — высокомерно отвечает Рейх, целуя Союза в шею.       — Мудак.       Он в спальне один. Это ненадолго — Рейх уже копошится в комнате с игрушками — но каждая секунда ожидания нервирует всё больше. Насколько низко Рейх заставит его опуститься сегодня?       Внутри всё сжимается, когда Рейх входит в спальню. Его шаги неслышны, плавные движения медленны и тягучи. Союз не видит ни его лица, ни его фигуры — только глаза.       Он вздрагивает, когда рука Рейха опускается на его щёку. Чужие пальцы плавно проводят по губам, забираются внутрь, ласково оглаживают язык. Союз недвижим, только учащается дыхание.       — Сегодня помолчишь, — голос Рейх тяжёлый, хриплый и предвкушающий. Союз почти не вздрагивает, когда пластиковый шарик-кляп проникает внутрь его рта, а ремешок застёгивается сзади.       Во рту мгновенно становится сухо.       — Дыши носом, — приказывает Рейх.       Точно. Сколько быв раз Рейх не делал это, Союз всё время забывает. Одно присутствие Рейха ночью вытягивает из него все осознанные мысли, оставляя только оголённые нервы. Стоит только чужим губам прикоснуться к его кадыку, пройтись с нажимом по всей шее, и огонь, ровно горящий внутри Союза, начинает колыхаться.       Рейх пахнет тяжело — табаком, пеплом и чем-то ещё глубоким, железистым, почти как кровь. Союз впитывает в себя этот запах, вбирает, пока Рейх скользит ладонями по его бокам, кусает своими острыми зубами под подбородком, лижет за ухом.       Рейх словно употребляет внутрь себя долгожданный ужин. Союз чувствует себя растворившимся.       «Черные дыры сжирают все на своём пути, — думает Союз. — Поглощать — это то, для чего они созданы».       Огонь внутри Союза уже едва тлеет. Ему не хочется двигаться, не хочется дышать, хочется только чувствовать руки Рейха, его тело, прижатое к Союзу, его зубы.       Рейх переворачивает его на живот, тянет за волосы, задирая союзову голову.       — Можешь скулить, — шепчет он на ухо. Свистит плётка. Союз дрожит, выгибается и воет. Зубы Рейха сжимаются на его загривке, плётка свистит снова.       «Чёрные дыры никто не любит, потому что после поглощения — смерть», — мелькает в голове Союза. Потом он хнычет, потому что Рейх оставляет ещё одну горящую полосу на его заднице. Рейх наматывает его волосы на кулак, выгибая Союза сильнее, а потом толкается внутрь.       — Мх-н-н! — вырывается из Союза. Потому что у Рейха большой и толстый, и толкается он глубоко. Будь Союз поменьше, у него выпирал бы живот.       — Узкий, — шипит Рейх и ещё раз стегает его плёткой по бедру. Боль от удара расползается по Союзу, смешивается с удовольстваием от Рейха внутри него, и Союза окутывает чернота.       Он слабо, сипло дышит, а Рейх двигается в нём всё резче и резче, а от Союза с каждым чужим толчком, с каждым чужим ударом остаётся всё меньше и меньше.       Пока он не поглощается полностью.       В воздух взмывает тихий жалобный звук и исходит он от него, Союза. Рейх кончает внутрь, не спросив, как и всегда, хотя знает, что Союз не пьёт противозачаточные. «Ублюдок, — думает Союз. А потом сжимается на чужом члене, сладкопринимая всё, что Рейх может ему дать. — Ты даже не пытаешься перестать быть Чёрной Дырой».       «Наверно, — сонно продолжает про себя Союз, когда Рейх вытаскивает свой обмякший член из него и наваливается всем потным тяжёлым телом сверху. — Ты просто не знаешь, как по-другому. Или знаешь, но не получается. Это против твоей жадности, твоей страсти, против самого тебя».       Рейх нежно целует Союза в загривок и расстёгивает клям. Мягко разминает пальцами челюсть Союза.       «Никто не любит Чёрную Дыру. Тогда я буду любить её».       В темноте Союз чувствует, как на его палец что-то надели. Он вздыхает. Рейх замирает в темноте, недвижимый и нервный, почти печальный в своём ожидании.       «Ох, — думает Союз, — насколько ты всё ещё не уверен, что я что-то чувствую к тебе».       Он медленно протягивает руку и осторожно сжимает чужую ладонь. Рейх резко дёргается к нему, оплетает всем собой, вцепляется — не отодрать. Союз и не хочет отдирать. Пускай поглощает, чтобы заполнить Союзом всю свою внутреннюю пустоту.       Солнце обручено.