Three-quarters dead.

Иисус вздрагивает, слыша свист плети в воздухе, но все-таки не вскривает. Бич опускается на спину, задевает плечо в свежих утренних синяках. Кажется, что кожа вот-вот лопнет, уже лопнула и скоро потекут первые струйки крови. Боль злая и обжигающая. Второй удар — это только начало. Иисус шипит сквозь зубы и крепче стискивает связанные веревкой руки. Под ногти въелась пыль. А распухшие костяшки мелко дрожат. Будто все будущие содрогания пока сконцентрировались в них. Это единственное, что можно себе позволить. Третий удар. Четвертый. Пятый. Сколько еще Отец позволит выдержать? Ребра судорожно ходят под кожей, покрытой бисеринками пота и грязи. Сегодня жаркое солнце. Палящее, оно обжигает почти так же как эти удары, так же как капли уже катящейся крови. Саднящий жар проникает внутрь, в самую глубину. От него спекается каждая частичка плоти. Скручиваются внутренности. И почему-то немеют ладони. После того как наступает черед девятихвостой плети, во рту становится солоно. Иисус кусает язык, но даже это не помогает сдержать крик. По нëбу растекается железистый привкус. А на пыльную землю Иерусалима течет красное. Капает изо рта. Или из разбитых губ? У суперзвезды заурядная кровь. Шесть, семь. Скоро он прекратит счëт. Восемь. Девять. Каждую новую цифру Христос вспоминает с трудом. Они прыгают перед глазами, путаются. Превращаются в невнятную мешанину. Иисус представляет их на своем дрожащем хребте. Десять или пятьсот семьдесят три? Новый свист в воздухе доказывает что все это неважно. Восемнадцать? Иисуса подводит собственное тело: оно валится на землю, но падения он почти не чувствует. Всего-то в мире становится больше красного. Только руки все никак не могут отпустить колонну, к которой прикованы. Кисти больше не дергаются. Погрубевшие пальцы застыли, покривели, разбухли. Они не будут шевелиться и на кресте. Иисус только знает, что все остальное тело им под стать. На три четверти мертвое, больше подобающее трупу. Но разве какое-то разорванное мясо помешает дотащить свою ношу? Бог милосердный. И никогда не оставляет своих сыновей. Правда же?