Актёр

Он подскакивает с кровати почти задыхаясь. По лицу стекает холодный пот вперемешку со слезами. Голова трещит, в ушах звенит, а руки дрожат. Он пытается успокоиться, но ничего не получается. Всхлипы только громче, а перед глазами все плывёт. Он даже собственных очертаний ног под одеялом нормально не видит, даже не потому что нормального освещения нет. Наконец справившись со своим телом, парень жадно хватается за кружку с водой, стоявшей на тумбе рядом с кроватью, а заодно бросает взгляд на часы. 4:29. Ещё часа четыре мог спокойно спать. Глотки получаются большие и быстрые, он почти давиться, но продолжает пить, пока жидкость в посудине не закончилась. С звоном ставит её обратно на тумбочку и теперь пытается отдышаться. Руки уже перестали так сильно трястись, а зрение хоть немного прояснилось. Теперь то он мог разглядеть помещение в котором находится: стены светло-персикового цвета, небольшое креслице, стоящее у двери к балкону, туалетный столик с зеркалом, дверь в ванну. Сквозь стеклянную дверь и полупрозрачную тюль проникает свет, солнце ещё не встало, но в комнате тем не менее достаточно светло. Начало мая — прекрасная пора. Не холодно и не жарко, погода от проливных ливней с грозой и затянутого тучами неба, что обожают они оба, до солнца и безоблачного небосвода, что так любит Коля. До репетиции ещё долго. Она во второй половине дня, но с режиссером он конечно же должен встретиться раньше. Как минимум чтобы осмотреть сцену и всю ту площадку, что им предоставили, а потом уже они приведут актёров и начнут работу над спектаклем. Быть помощником режиссера конечно круто, но быть актером ему нравилось больше. Хотя эмоционально вкладывается в людей на площадке он не меньше, чем когда сам там был. Гоголь поднялся с кровати и подошёл к столику, на котором стоял электрический чайник. Как предусмотрительно, ведь кафе в отеле открывается с 9, а ближайшие забегаловки в 8. Поставив воду греться и взяв кружку с надписью «all actors have a big penisego» Коля стал прокручивать в голове события сна. Кажется они были на площадке, очередная репетиция, ничего не обычного. Актёры играют, Фёдор по сюжету садиться в вертолёт и начинает взлетать, но вдруг теряет управление, влетает в стену, декорация загорается, а Достоевского придавливает вертолётом. Даже вспоминать тоскливо и больно. Стало страшно. Вдруг всё именно так и будет? В дверь Гоголя вдруг раздался стук. Три коротких быстрых щелчка по двери, это мог быть только один человек, который даже зная, что у Коли всегда открыто всё равно стучит, в то время как другие уже просто заходят, предупреждая о своём присутствии голосом. —Коль? Не спишь? Извини что в такую рань. — тихо сказал брюнет, приоткрыв дверь. Он явно сонный, но уже не такой, что глаза закрываются, значит проснулся минут 20 назад. Он всё такой же лохматый, босиком, в спальной футболке и шортах. Так по домашнему выглядит даже находясь в сотнях километров от дома. —Заходи конечно, Феденька. Я сам не сплю уже минут 15, пить захотел. А ты чего не спишь? Всё хорошо? —Всё в полном порядке, просто не спится, не знаю от чего. Можно я с тобой посижу? —Спрашиваешь ещё, конечно можно. — помощник режиссера заулыбался и сгрёб к себе в объятия худое тело актёра. Обнимая так крепко и ласково, как мог, утыкаясь в шею носом, вдыхая приятный аромат кофе, исходящий от кожи, так как пользовался Фёдор гелем для душа с запахом кофе. Достоевский немного поморщился, так как нос у Коли был холодный, как и щеки, но возражать не стал, зарылся тонкими пальцами в мягкие пушистые волосы Гоголя, поглаживая их и перебирая пряди. Номера в отеле всегда обладали неясной атмосферой: от каких-то тошнило, напыщенность и фальшивость из них текла ручьем, а в какие-то действительно хотелось возвращаться после утомительного дня. Но дома всё равно лучше, например дома Коля и Федя спят вместе и находятся рядом друг с другом, а здесь приходиться держать планку перед журналистами и жить по разным номерам. —Коль, у тебя щеки мокрые. —Умывался просто, не обращай внимания. Вдруг из соседней комнаты раздался грохот. Гоголь вздрогнул, а Фёдор сразу понял, что у кого-то из двойного чёрного (так в актёрских кругах называли дуэт главного режиссера и его любимого актёра) очень доброе утро. И судя по тому какой силы был грохот это доброе утро именно у Осаму. Достоевский выпутался из объятий и пошел в сторону двери, за ним поплёлся и Гоголь. И только выйдя в коридор уже можно было слышать крики из 25 номера. —ЕБЛИВАЯ ТЫ МРАЗЬ, ТОЛЬКО ПОСМЕЙ ЕЩЁ РАЗ В ЭТУ КРОВАТЬ ЗАЛЕЗТЬ И Я ТЕБЕ ЕБЛИЩЕ РАСХУЯРЮ! —АЙ! АЙ! ЧИБИ, К ЧЕМУ ТАКОЙ ВЗДОР? —ДА ВСЕ ТЫ ЗНАЕШЬ, СКУМБРИЯ БИНТОВАННАЯ! И НЕ ПРИТВОРЯЙСЯ ЧТО ТОЛЬКО ПРОСНУЛСЯ! Я ЗНАЮ ЧТО ТЫ УЖЕ ВСТАВАЛ! Любопытство взяло верх и, переглянувшись между собой, парни приоткрыли дверь и стали наблюдать за происходящим у Дазая и Чуи. Картина открылась великолепная: режиссер сидел на полу у стены в одних боксерах и съехавших бинтах, на кровати со стороны изголовья, на подушках, стоял рыжик в длинной футболке, принадлежавшей судя по всему Осаму, и замахивался подушкой, а на кровати лежал огромный паук, сродни тех, что заводят любители экзотики. Гоголь даже догадывается, у кого этот паук был украден и с чего такой переполох. Чуя арахнофоб до костей, при виде даже самого маленького паука визжит как будто его режут, а теперь, когда этот паук лежит прямо в их кровати он совсем с катушек слетел. —Чуенька, милый, успокойся. Это же всего лишь паучок, он тебе ничего не сделает. — вставая с пола и поднимая руки в примерительном жесте сказал Осаму. —ЗАВАЛИ СВОЙ ЕБАЛЬНИК БЛЯТЬААААААААААА — тарантул неожиданно пополз в сторону Накахары, от чего тот снова завизжал и прыгнул на Дазая, второй кое-как удержался на ногах, не смотря на то что рыжик достаточно лёгкий. Чуя вжимался в парня как мог, пряча лицо в изгиб его шеи. —Чу- —УБЕРИ ЕГО!..Пожалуйста. — по резкой смене тона у актёра можно понять, что он действительно напуган. —Уберу, если отпустишь меня. Накахара без слов слез с Осаму и отошел куда-то к стене, подальше от кровати, а Дазай взял паука на ладонь и вышел из номера, почти столкнувшись с Фёдором и Гоголем. —Шутка оказалась удачной. — тихо хихикая в привычной манере сказал Коля, а вот Фёдор кажется был не в восторге от того, что они вторглись в чужое личное пространство и подглядывали, хотя один из первых узнал о том, что соукоку встречаются. —Да кто ж знал, что он так остро отреагирует —Я думал это изначально было очевидно. Ладно, давай доставлю паука хозяину, а ты иди успокаивай свою рыжулю. — сказавши это, Гоголь забрал паука и убежал с ним же, а Фёдор тяжело вздохнул. —Извини нас. Любопытство взяло верх. Коля как всегда —Да ничего страшного, привыкшие. Будто я никогда так не делал, никогда не приучу этого оболтуса двери закрывать —Я тоже, всё время мне приходится вставать. Дальше разговоры были заняты обсуждением безответственности Коли, но они продлились не долго, так как Дазай ушел в комнату, а Фёдор побрел по коридору в поисках любимого. Искать долго не пришлось, по крикам самого младшего и самого ответственного в коллективе можно было легко вычислить его местоположение. Сигма отчитывал Гоголя за то что тот не пошел сразу же будить его, а стоял и ржал над бедным Чуей, и что Коле нужно немедленно пойти и извиниться перед ним. —Фёдор! Твой распиз…-оболдуй скоро всех до белого каления доведет! — Сигме всего 15 лет, но ему запрещают материться, ведь так, по словам Гоголя «Он встанет на тот же путь, что и остальные,» — по его мнению — «Распиздяи» —Коль, вот видишь, пол команды перебудил, пройдем дальше спать, два часа ещё есть. —Ну я уже не хочууууу — растягивая гласные на конце слов говорил Коля, потягиваясть и нагло улыбаясь, что не предвещало ничего хорошего. —Потом на площадке ныть будешь, что хочешь спать, а Дазай на тебя опять орать будет. —Ой да пусть орет, он всю работу за меня делает, даже слова вставить не даёт. —Да прямо не даёт, всё, давай, пошли. — и, взяв Николая за руку, Достоевский потащил его в сторону комнаты. Уже в номере Федя плюхнулся на двуспальную кровать, приглашая Гоголя лечь с ним. Коля от предложения не отказался и быстро устроился под боком любимого. Постепенно глаза стали закрываться, и уже через 15 минут брюнет слышал мирное сопение под боком. —"А говорил, что спать не хочет, гадёныш белобрысый.» — усмехнулся своим мыслям Федя и тоже уснул. А вот просыпался Коля не под пение птичек и поцелуи Фёдора или не от солнечных лучей, бьющих в глаза, а от разъярённого Осаму. Зол он был только на блондина, так как вообще-то у них была назначена встреча и осмотр площадки на 11:30, а щас уже 12:15, так что первое, что увидел Николай, проснувшись от громкого: «ГОГОЛЬ, МАТЬ ТВОЮ!», был летящий в него сценарий к следующей пьесе. Фёдор же проснулся на 15 минут раньше, посмотрев на часы и увидя время, тот, в мерах предосторожности, ушел к себе в комнату, и потому сейчас из дверного проёма наблюдал за блондином, на лице которого смешались все эмоции мира. Через минут 20 отчитывания Николая Осаму, слава Богу, успокоился и вся команда, как ни в чем не бывало, пошла в кафе трапезничать. За обедом (а для некоторых завтраком) обсуждали предстоящий спектакль и съемки, так как эта постановка должна была выйти и на большие экраны с теми же самыми актёрами, конечно, все волновались, указывали друг другу на ошибки, а Сигма с Кармой вообще там чуть глотки друг другу не перегрызли, что даже удивительно, ведь они единственные в команде, кому по 15 лет, всем остальным уже за 20 и по сути друг с другом они должны общаться лучше. Благо драку удалось предотвратить с помощью Осаму, который одним только словом «авантюра» заставил обоих замолчать. «Авантюрой» в их кругах назывался показ произвольных этюдов, где режиссер не прощал ни малейшей ошибки и заставлял переделывать до того момента, пока ему не понравится. Чаще всего заканчивалась «авантюра», когда актеры уже слова из себя выдавить не могли, и хоть Карма не совсем актер, но он во все просвящен и прекрасно может сыграть, если его участие потребуется. Сразу после того как все поели команда отправилась на площадку. Это был достаточно большой зал, с не самой огромной сценой, но за то кучей мест для посетителей, скорее всего в этом месте проводились концерты. Но играть можно везде, главное чтоб желание было, а тут даже сцена есть, это буквально джекпот. —А где здесь гримёрка? — стоя на стене и потягиваясь сказал Карма, но на его вопрос никто не ответил. Тогда он прокашлялся и закричал. — КТО-НИБУДЬ ЗНАЕТ ГДЕ ЗДЕСЬ ГРИМЁРКА?! —Ты чё орешь, нерусь? Я чуть коньки не отбросил! — за спиной рыжего появился Сигма, который был явно недоволен тем, что этот тут разорался. — Под сценой есть помещение, за кулисами в него спуск, там и гримерка, успокойся только. —Я че виноват что они меня игнорят? —Потому что говорить чётче надо, будешь на сцене при полном зале и никто ничего не услышит, глездвесгримерк? Вот ты понял что я сказал? — встрял Гоголь, надо же всё-таки оправдать факт того, что помощник режиссера. Нотаций от него почти не услышишь, так как за него это делает Осаму, но если такое всё же случается, что он вывалит все твои ошибки и проколы, и только тогда до тебя дойдет насколько же часто ты на сцене ошибаешься. —Коль, ты че с Федей за утро сделал? Он впервые за два месяца волосы с лица убрал… — Чуя за руку вытаскивает из гримёрки Фёдора, волосы которого заколоты заколками с котиками. Это было самой огромной и фатальной ошибкой Чуи в этой жизни. —ВИВИВИВИВИ! ФЕДЯ С ЗАКОЛОЧКАМИ АААААА! — Ну всё, его не остановить: следующие два часа вся группа будет слушать визги Гоголя. Спустя минут 40 от назначенного времени репетиция всё же началась. Карма, Гончаров, Николай и Осаму сидели в зале, пока Сигма, Чуя, Шибусава и Фёдор были на площадке. Дазай, как казалось Гоголю, был чересчур довольный, не смотря на то, что в гримёрке чуть не устроили погром. Похоже кто-то сегодня огребет по полной программе и даже страшно представить кто. Актёры играют великолепно, не смотря на то, что занимаются они с этим спектаклем меньше двух месяцев, даже придраться не к чему. Текст, конечно, знают не все, Сигма, например, всё время сбивается на названии какого-то медицинского препарата, используемого в лечении острых кишечных заболеваний, а Фёдор очень проглатывает конец слова, когда садится в вертолёт. Вертолёт. Перед глазами мелькают события сна, а в груди начинает неприятно стягивать. Николай сам не понимает, в какой момент выкрикивает громкое «Стоп!» Наверное, в момент когда Достоевского на вертолете начинают поднимать вверх 2 троса. —Дазай, тебе не кажется, что такое уже было? Не особо красиво выглядит, сцена ** и ** вообще практически идентичны — еле-еле выговаривает Гоголь, пытаясь скрыть волнение. Голос предательски дрогнул на названии сцен, но он сделал вид, что поперхнулся. Осаму посмотрел на блондина как на дурака. Потому что сцены не повторяются от слова совсем. — может заменим этот момент? Побег можно и без помощи вертолета устроить. Осаму заулыбался, сидя на высоком режиссерском кресле и смотря на Гоголя через объектив камеры, даже почти засмеялся. —Коленька, тебе что не нравятся мои решения? По-моему ты вообще не смотрел что на сцене происходит. Федь, спустись пока, пусть Сигма в вертолет сядет как в ** сцене. — Ответа не последовало. — Федь? — Только сейчас брюнет соизволил поднять голову. Фёдор отчаянно пытался выровнять штурвал, который закручивало в сторону, в результате чего его болтало туда-сюда как маятник в часах, а тросы были достаточно хлипкие и для таких каруселей не предназначены. Система с вертолётом вообще работала так: в зависимости от положения штурвала механизм приходил в действие и двигал вертолёт в нужную сторону. Но что-то пошло не так и Фёдор застрял под потолком на высоте не меньше 3 с половиной метров. —Я не могу! Трос заклинило, у меня не получается вниз опуститься! — И в этот момент всё замерло для всех, так как после громкого металлического лязганья все уже мало что начали соображать, а после грохота упавшего вертолёта, хоть и не настоящего, мозг отключился совсем. Все просто смотрели на упавшую груду покрашенного дерева, трос и металлические балки, на которых это чудо техники держалось под потолком. Первым опомнился Гоголь и почти взлетел на сцену, подлетев к обломкам, а там уже и все остальные опомнились. Сердце застучало бешено, не смотря на то, что вертолет был не самый тяжелый, но убирать обломки почему-то было невероятно трудно. Руки словно ватными стали, особенно после того, как из-под одного из обломков выглянула рука Достоевского. Тревога окутала последние отголоски разума и Николай вообще перестал что-либо слышать. Для него существовал только этот несчастный вертолет и его возлюбленный, который прямо сейчас, скорее всего без сознания, лежит под фанерой. Как будто специально одна из частей машины запуталась в тросе и отодрать эту часть от него и остальных очень сложно. Так страшно Коле ещё никогда не было. Это первый раз, когда он буквально сидит и рыдает, хотя ничего, от чего стоило бы реветь, ещё не произошло. Руки не слушаются, не могут убрать корпус, но благо на помощь приходит Осаму, оттащив фанеру куда-то в сторону. Фёдор лежал, оказавшись придавленный двумя кусками дерева, один из которых только что был отставлен в сторону режиссером, по лбу стекала капелька крови, видно где-то на макушке или затылке кровотечение всё тело в ужасных ссадинах, а рука неестественно согнута, сам же брюнет находился без сознания. У кого-то из остальных актёром наконец щёлкнул тумблер в голове и он начал вызывать скорую. Так, Достоевский хотя бы живой, и это уже большой повод для Гоголя отставить суицид и любые попытки себя накрутить. Дежурить за состоянием черноволосого остались Иван и Николай, остальные пошли разбираться с механизмом и почему он заклинил. Скорую тоже долго ждать не пришлось и уже через 15 минут после вызова Фёдора увезли в больницу. Поехать разрешили только одному человеку, быть этим человеком вызвался Коля. Пока ехали до больницы врач вкратце охарактеризовал состояние Достоевского и критичность ситуации с его здоровьем. Конечно, это были только внешние признаки и не самые серьёзные, но этого уже хватило, чтобы Гоголь чуть волосы на голове не начал драть. Через полтора часа из кабинета выходит лечащий врач Фёдора. Вид у него не слишком напряженный, значит какого-то страшного вердикта о состоянии возлюбленного ждать не стоит. —Сильные ушибы головы, гематомы по всему телу, перелом руки со смещением, но поправится быстро. Недели две и уже можно выписывать, правда с рукой придется регулярно обращаться к травматологу на обследование до полного восстановления. Пациент пока без сознания, приходите завтра. Гоголь кивнул головой и вяло поплёлся к выходу из больницы. Не смотря на то что с Достоевским всё относительнно хорошо, блондину от чего-то совсем не радостно. По улице идут счастливые люди, некоторые из них обсуждают предстоящую премьеру спектакля, как жаль, что кто-то не увидит там своего любимого актёра, хотя какое им дело? У них всё хорошо, у них все здоровы и все кости целы. Они не увидят актёра на сцене, а что им с того? Кто-то, конечно, шел именно ради него, но они же потом смогут посмотреть фильм, да, не увидят вживую, но хотя бы постановку посмотрят. А Гоголь что? Ему целых две недели с Фёдором дадут видеться всего несколько часов, и то наблюдать его он будет в весьма плачевном состоянии. И хотя сам Коля уже получал подобные травмы, знает их степень болезненности и как долго они заживают, но от чего-то ему так тревожно. На телефоне уже 6 пропущенных от Дазая. Точно, ему же тоже интересно что там с Фёдором, а блондин трубку не берет, наверное Осаму очень переживает за них обоих. Николай тяжело вздыхает и нажимает на кнопку «принять звонок». —Ало! Коль, ну наконец-то, хоть с седьмого раза дозвонился. Как там? Всё в порядке? — трубку, что удивительно взял Чуя. — КОЛЯ, ДАВАЙ БЫСТРЕЕ ДУЙ НА ПЛОЩАДКУ, МЫ ТУТ СКОРО ВСЕ С УМА СОЙДЁМ! — крик Сигмы где-то на фоне. —Относительно, травм очень серьезных, кроме перелома, нет, но множество гематом, сильные ушибы головы и он без сознания. У вас как? Где Дазай? —Дазай по полу катается и своими параноидальными мыслями вгоняет актёров в депрессию. Карма тут уже чуть не разревелся после одной его речи. —Ясно, ладно, скоро буду, постарайся оставшихся до психиатрической больницы не довести, ещё одних пострадавших нам только не хватало. — Гоголь сбрасывает звонок и прибавляет шаг. Горе горем, а работать всё же надо. В конце-концов у него ещё 6, включая Осаму, подопечных на площадке, 2 из которых — дети, хоть уже и достаточно взрослые. *** —ДАЗАЙ, СЛЕЗЬ С КАНАТА! — Николай ещё даже войти не успел, а уже услышал крик Сигмы, а следом за ним и разъяренный ор Чуи. —ОСАМУ, ТЫ ЩАС ЗА ФЁДОРОМ ОТПРАВИШЬСЯ! А Я ЕЩЁ И ПОМОГУ! На сцене стоят абсолютно все, окружив канат, на котором, запутав одну ногу, висел режиссер, театрально вскинув одну руку ко лбу тыльной стороной ладони и находясь в таком положении прямо под потолком. —Ах! Да зачем мне жизнь такая! Такого актёра лишился, ещё и вертолет сломался! И Коли нет! А вдруг он утопился по дороге, не выдержав горе от утраты? Ах, да что за день такой! Если они умерли — то и я вслед за ними умру! Мы же договаривались с Коленькой сделать двойное самоубийство, а он ушел без меня! Вы представляете хоть что я чувствую от такого предательства? —Когда это я тебе такую клятву давал?! — все обернулись на стоявшего у входа, с двумя пакетами в руках, Николая, а Дазай, заслышав знакомый голос дернулся и отпустил руку, в результате чего полетел вниз. Полетел бы, если бы не нога, запутавшаяся в канате и образовавшая вокруг стопы крепкую петлю. Брюнет повис вверх ногами с неописуемым страхом на лице как его, так и актёров. У Накахары, кажется, вообще сердце в пятки ушло. —Осаму, мать твою! Ты головой соображаешь? Как мы тебя снимать оттуда будем?! —С божьей помощью. — констатировал Карма, поседевший за этот день почти на половину. И действительно с помощью невероятных усилий и, судя по всему, благословения высших сил, Дазая всё-таки сняли с каната. Он, конечно, растянул лодыжку, но хотя бы не разбился и ничего себе не сломал, хоть это радует. —Я нам еды накупил, посмотрите там в пакетах кому что приглянется, потому что я вообще не знаю кто что хочет, я брал на свой вкус. — садясь в одно из кресел сказал Гоголь, метнув ладонью в сторону купленных продуктов. Сигма с Кармой побежали первыми, первый в надежде увидеть какие-нибудь сосательные леденцы, а второй в надежде увидеть что-то максимально острое, или хотя бы говяжий дошик. — О, кстати! У меня есть испешиалл* подарок для Чуи! — Коля заулыбался и начал шарить по карманам, а за тем достал оттуда мармеладного паука. Прикрыв сие творение ладонью так, чтобы виновник торжества его не увидел, блондин достал мармелад из упаковки. — Закрой глаза, не бойся. —Когда ты так улыбаешься и говоришь таким тоном мне становится в разы страшнее. — буркнул рыжий, но глаза всё-таки закрыл, в ожидании теребя пальцами край жилетки. В следующую секунду ему на макушку ложится что-то небольшое, а со стороны слышаться смешки. Накахара подумал, что это какая-то заколка или смешная детская шляпа, но запустив руку в волосы и достав оттуда нечто чёрное, Чуя вдруг завизжал и откинул бедную мармеладку в сторону, приняв за настоящего паука. Сказать честно он даже не рассматривал его, одного очертания ему было уже достаточно. Смеясь как в первый раз, к Накахаре, хромая на одну ногу, подходит Дазай и встаёт немного перед ним. —Не волнуйся, милый! Я защищу тебя! Но было уже поздно. Чуя сорвался с места, ища что-нибудь потяжелее, что можно кинуть в Гоголя, а заодно может и Осаму заденет, но, не найдя ничего подходящего, просто начинает покрывать их отборным матом, расхаживая по сцене туда-сюда. О продолжении репетиции уже и речи быть не могло, единственное, что сделали режиссер и его помощник— обсудили кто будет играть вместо Фёдора. Многие из команды предлагали кандидатуру Огури, ведь тот факт, что он костюмер не освобождает его от профессии актёра, а поиск костюмов всего лишь дополнение к его обязанностям. У Огури даже волосы тоже тёмные, короче правда, да и глаза светлые, но это не проблема, тем более когда у вас есть замечательный гримёр, который и парик приклеит, и линзы нормальные найдет, если таковые потребуются. Решено, сегодня Мушитаро точно появится на площадке. —Огуриии, — протянул в трубку Николай, на что на другом конце провода послышался обреченный и очень громкий вздох. — почему на репетиции нет? —Я же не задействован в спектакле, смысл мне туда идти? —Может смысла тогда и не было, а сейчас есть. Дуй на площадку, ты нам нужен. —Зачем? Костюмы ещё не готовы, сразу скажу. —Потом всё объясним, иди давай сюда, у тебя есть 15 минут. — хихикнул Гоголь, улыбнувшись почти хищно, так как знал, что Огури за 15 минут точно не успеет. Ленивый потому что, пока оденется, пока прическу свою любимую сделает, пройдет минимум минут 20, а значит он будет получать наказание. В телефоне послышалось очень громкое ворчание, в ответ на которое Николай просто сбросил звонок. —Ну 15 минут это конечно жестоко. — последнее, что сказал Чуя перед тем как на него налетел Николай со своими «замечательными» предложениями. Но Мушитаро на удивление действительно пришел в назначенный срок. Ни на минуту не опоздал. Сказать, что у всех присутствующих отвалилась челюсть — это ничего не сказать. Карма же, как только увидел зашедшего в помещение, сразу налетел на него с объятиями и жалобами на всё подряд. —Карма! Задушишь же! — кое-как выдавил из себя Огури, пытаясь удержаться на ногах. —Меня Сигма обижает! —НЕ ВРИ! ЭТО ТЫ МНЕ ЖИТЬЯ НЕ ДАЕШЬ! — крикнул и балкона подросток, явно давая понять, что после этого его дорогому другу не жить уж точно. Николай смотрел на такое «воссоединение» и даже улыбнулся. Он был счастлив за них, но груз того, что он собирался рассказать Мушитаро давил на плечи с невероятной силой. Ощущение какой-то необъяснимой тревоги не давало покоя ни на секунду. Невероятно тяжелые мысли пробирались под корку сознания, отравляя разум и здравый смысл, ударяя по голове словно молотком, от чего та начинала невыносимо болеть, а в ушах звенело, как на погосте. Боль в висках пульсировала, не давая сфокусировать взгляд на чем-либо. А вдруг Фёдор не очнётся? Вдруг травма головы слишком сильная? А вдруг он его вообще не вспомнит? Вдруг забудет, словно ничего не было? Не было того признания у реки в 4 часа утра, не было тех объятий, от которых спирало дыхание, как от нехватки кислорода, не было тех встреч на ночной крыше, не было чувств. Вдруг Николай станет для него просто человеком, который ничего не значит, как любой прохожий на улице? Тревога вдруг сменилась злостью. Злостью на всё, в том числе на людей а этом зале, которые улыбаются, разговаривают, словно пару часов назад это не их друг пострадал и попал в больницу, не они доставали его из-под обломков, не они переживали и чуть не плакали. Как они могут вот так легко к этому относится? Неужели их вообще не гнетёт произошедшее сегодня? А за тем злость сменилась горьким осознанием. Гоголь и сам-то пару минут назад радовался и улыбался, словно это не его возлюбленный сейчас лежит в больнице под капельницами. —Коля! Коль! Коля! НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ! — не выдержал наконец Огури игнора со стороны помощника режиссера и закричал ему почти на ухо. А когда блондин вздрогнул и всё-таки обратил внимание на подопечного, то он продолжил, — Зачем звал то? А то позвонил, а сам стоишь, молчишь и ничего не объясняешь. Все вдруг притихли и отвели взгляд кто куда: кто-то в пол, кто в потолок, кто в сторону, а кто просто отвернулся. Мушитаро резко стало не по себе. —Ты будешь играть в спектакле вместо Фёдора. — выдавил из себя Николай, сжав кулаки. —Почему? Что-то случилось? —Потому что он в больнице и не в состоянии играть. Трос одной из декорации оторвался и он упал с большой высоты. Глаза Огури моментально округлились, а сердце сжалось, смотря на резко изменившегося Гоголя: взгляд пустой, лицо не выражает ничего, кроме грусти и злости. И только сейчас стало заметно, что глаза у Коли красные, словно он недавно плакал, хотя может быть так и есть. Репетиция естественно в дружеской атмосфере идти уже не могла. Оставшиеся полтора часа проходили всё с самого начала, вводя нового актёра в курс дела. А после окончания мучений бедного Огури все просто пошли в отель и быстро разбрелись по своим комнатам. Зайдя в номер, с табличкой 24, Гоголь тут же упал лицом в кровать, даже не пекродквшись и почти сразу провалился в сон. Его словно отключили, и все равно, что из 25 комнаты слышны громкие споры Дазая и Чуи, а в холле, играя в приставку, снова собачатся Сигма и Карма. Для Коли больше никаких звуков не существует. Единственное, чего он желает — заснуть, а когда проснется обнаружить рядом с собой, прижавшегося к боку блондина, Фёдора. *** Мучительно долго текли 2 недели ожидания, Достоевский хоть и очнулся на следующий же день, после попадания в больницу и быстро шел на поправку, но этих полутора часов вместе в душной больнице было ничтожно мало для них обоих. Потому на 13 день черноволосый уже собрал вещи, коих было не очень-то и много и готовился к выписке. Уходя из палаты любимого после окончания приемных часов, Гоголь почти светился от счастья, предвкушая эти счастливые дни вместе и представляя, как обрадуется коллектив, увидев наконец так долго отсутствующего товарища, хоть и со сломанной рукой. Но мечтам не суждено сбыться. 28 мая. 11 часов вечера. Под монотонный бубнеж телевизора слышны звуки напряженной борьбы в настолку. Какая-то бродилка, купленная Гоголем, чтобы скрасить скучные вечера, потому что новости, которые по словам какой-то бабки очень интересные, оказались до ужаса скучными. Практически все новостные объявления не цепляли и не заставляли обратить на себя внимание. —Ещё всего-то 12 клеток и я победю! Великий Чуя Накахара снова блеснул своей неповторимой удачей в играх! — упивался скорой победой рыжик, переставив фишку на выпавшее число клеток на кубиках, что до финиша оставалось 12 ходов, он сравнялся с Дазаем, но актёра этот факт ни чуть не смутил, потому тот заявил карту «лёгкая победа», которая, в случае первенства заявившего принесет игроку 150 монет игровой валюты или 150 рублей от реальной ставки ближайшего соперника, а в случае проигрыша всё будет с точностью наоборот. —Во-первых нет такого слова «победю», а во вторых, ещё посмотрим кто кого, любимый. — хмыкнул Осаму, заявив карту «пропуск хода» под Чую и бросив кубики. Выпало число 12. Брюнет победил. Накахара от злости чуть не вскипел. —Да откуда?! У тебя же не было этой карты, я точно помню! Коля, ну скажи ему! — Блондин выбыл ещё в самом начале, встав на клетку «темный переулок», где волей случая и удачи его убили. За игрой друзей он не особо следил, предпочитая ей строительство карточного домика. —Я не видел если честно. У меня из-за него чуть дом не обвалился! —Чу, просто признай своё поражение, Коля тебя всё равно не оправдает. Он строит домик из карт не просто так между прочим, да, Коль? —Ага! Никогда не понимал как Федя строит их так быстро, мой уже раз семь упал, хотя у меня ещё даже второго яруса нет! — Сказав это, Гоголь поставил последнюю карту 1 уровня и уже потянулся за второй, как вдруг послышался глухой звук. Это обвалился только что выстроенный карточный фундамент. Блондин спрятал лицо в ладони и завыл в них от безысходности и обречённости своего положения. —Да ладно тебе, Коль, Фёдор же сказал, что когда вы встретитесь он тебя научит, потерпи ты денек. — Сказал Осаму, держа за руки Чую, чтобы тот не привел свои угрозы убить Дазая в действие. Такая приятная атмосфера расслабляла и заставляла забыть о всех проблемах. Где-то терракт, где-то наводнение, в каком-то поселке мужик убил человека по пьяне, а у них всё хорошо. Они теплым майским вечером играют в настолки, разговаривают, в открытое окно иногда слышно жужжание майских жуков и тихий шелест листвы от небольшого ветра. Там, за стеклом, по тротуару идет компания старшеклассников, а вот проехала машина, в которой на полной громкости играют знакомые строки из песни Валентина Стрыкало. «Улица сталеваров» была и остается любимой песней Николая и одной из единственных, которую он слушает на повторе. В телевизоре заговорили про пожар в какой-то больнице, Гоголь, если честно, не особо слушал, напевая в голове только что услышанную песню. Из умиротворения блондина вывело упоминание знакомой фамилии. Осознание пришло, после нервного «Коль», Чуи, у которого на лице написано, что ничего хорошего это не предвещает. Зам. Режиссера как кипятком ошпарило, когда он вспомнил, где слышал фамилию Грибоедов. Лечащий врач Фёдора как раз был Грибоедов, а здание из телевизора та самая больница, в которой сейчас лежит Достоевский. Гоголь срывается с места, спускаясь по лестнице и почти спотыкаясь на ней. Его больше не волнует ничего вокруг. Единственное, что сейчас вообще волнует Николая — добраться до больницы и узнать жив ли его возлюбленный. Сердце колотиться так быстро, как никогда, дыхания не хватает, он не чувствует конечностей, но продолжает бежать, даже не сбавив скорость, бежит на красный свет светофора, чуть не попадая пол машину, бежит, случайно задев какого-то человека, бежит изнемогая от усталости, бежит под тяжестью собственных тревожных мыслей, бежит, когда мимо него проезжают машины скорой помощи, а за тем и пожарные, бежит сквозь толпу зевак и случайных прохожих, бежит, но всё равно не успевает, практически падая перед уже прогоревшим зданием. Это ведь почти центр города, неужели пожар заметили настолько поздно, что за какие-то 15 минут больница почти полностью прогорела? Остатки пожара потушили довольно быстро, а за тем пожарные начали выносить обугленные тела людей один за другим. И вдруг Гоголь видит его. Его свет, его чувства, его смысл жизни, его любовь, его Фёдора. Он мёртв. Его больше нет. Такого человека отныне не существует, нет никакого Фёдора Михайловича Достоевского, нет того черноволосого парня с красивыми фиолетовыми глазами, тонкими бледными руками, с ускусанными бледными губами, с немного закрытым и недоступным характером, но такого любимого Николаем. В руке холодного, бездыханного тела найдут чудом уцелевшую записку, которую отдадут Гоголю, от содержания которой он будет долго плакать, прижимать к сердцу в надежде, что это поможет вернуть возлюбленного, смотреть на этот небольшой клочок бумаги, на которым аккуратным почерком будут выведены слова прощания, а рядом будет лежать справка от пожарного, подтверждающая смерть Достоевского в пожаре 28 мая XXXX года, и свидетельство о смерти. Коля долго будет корить себя, за то что не уберёг, будет смотреть в лица людей и мысленно желать им пройти все то, через что прошел он и его любимый, он никогда не сможет простить всем, кто знал Фёдора то, что они так быстро его забудут и что они, в отличие от него, могут жить. Гоголь даже себя за такую возможность не простит. *** «У меня ничтожно мало времени, чтобы написать всё то, что так хочу. Давно пьяный врач лежит в холле с не затушенной сигаретой в руках, рядом с горящей занавеской и мебелью, 4 этаж, двери на лестницу закрыты. Их пытаются выломать двое крепких мужчины, но у них ничего не получается. Дышать становится трудно, повсюду дым. Прости меня, Коленька. Я очень люблю тебя, я надеюсь, что ты прочитаешь эту записку, я уже не смогу выбраться отсюда, дверь в мою палату перегородила горящая груда досок, обвалившаяся откуда-то с потолка. Прощай.» — слова из записки эхом отдаются в голове родным голосом, заставляя очередной поток слез подкатить к глазам и вылиться с новой силой. Он не спит нормально уже два дня, не выходит из комнаты, потому что нет сил. Всё, что осталось от его любимого — лишь фотографии в телефоне и его вещи. Браслет с крестиком, лежавший на тумбочке в его номере Коля держит у себя в руках, перебирая каждую петельку плетённого украшения. Прижимает к себе, вспоминая как дарил ему эту, казалось бы, не значительную вещь. Он плачет, понимая, что никогда больше его не увидит, плачет, понимая, что не сможет обнять, плачет от того что может жить, а совершить суицид не хватает сил, нож в руках от чего-то сам собой из них выпадает, с звоном ударяясь металлической частью о плитку в ванной. Когда-нибудь Коля забудет его. Забудет, о том что был такой человек, о том что он любил его, забудет записку, забудет то самое 28 мая, забудет, но сердце, когда блондин будет проходить рядом с больницами, театрами, реками, смотреть на крыши домов и встречать рассвет один, будет истошно ныть, отзываясь колкостью в области грудной клетки, а тело будет чувствовать рядом тепло, словно он сидит рядом, словно он никогда и не умирал.