In the cold light of morning

      Свет обжигал.       Его резкие вспышки в погруженном в медленный синий туман помещении ослепляли, заставляя вздрагивать и щурить глаза.       Эти вспышки вплывали в огненный вихрь рыжих волос, заставляя их гореть ещё ярче в своём бледном свете, ложились прозрачной пеленой на яркие голубые глаза, скользили по нежной белой коже, обильно обсыпанной тёмными веснушками, проникали в сознание, оставляя в нём лишь тупое, заторможенное раздражение.       Затем вспышка истерично бросалась на девушек, хватая их за рассыпанные по плечам и спине волосы, волнами струящиеся вслед за грациозными кошачьими движениями. Вспышка обхватывала их талии, плывущие в пространстве, обнимала за обнажённые бёдра, соскальзывала в их внутреннюю часть и мигом стыдливо гасла, чтобы поразить своим вниманием кого-нибудь из зрителей.       В её болезненном свете голубые глаза утрачивали красоту своего цвета и выводили наружу отрешённость взгляда. Этот взгляд, погруженный в размышления, созерцал в своих воспоминаниях совсем иные сцены, нежели те, что разворачивались перед его хозяином. Сцены эти, как капли краски, разбившиеся об воду, растекались, обволакивали сознание, оставляя за собой смутный болезненный след.              Кто-то, кажется, Роджер, сунул под нос стакан, дыхнувший в лицо алкоголем, но, встретив лишь раздражение, и стакан, и рука тут же исчезли из поля зрения.       Алкоголь.       Пока Джек Меридью, устало развалившись в кресле, прожигал ночь в сияющем обществе мужчин, жаждущих алкоголя и женщин, и женщин, жаждущих внимания мужчин, кудрявый блондин с такими же, как у него, голубыми глазами точно так же был окружён людьми, сопровождая эту ночь бесчисленными стаканами смрадного спирта где-то в одном из баров города. В чьей он был компании?       Вероятно, Саймона.       Вероятно, Ральф опьянел уже после второго стакана. Вероятно, Саймону придётся тащить его к себе домой, чтобы позаботиться о нём. И наверняка Саймон почти сразу догадался, что дело не во внезапном расставании Ральфа со своей пассией.       Наверно, Саймон знал и о том, какие она прилагала усилия для того, чтобы отвоевать внимание своего возлюбленного от его лучшего друга. Муки ревности, сверкавшие в её глазах при виде рыжей копны возле своего любимого или при упоминании её обладателя, вынуждали девушку усиленно прибегать к тому женскому оружию, которого в арсенале Джека не могло быть.              Но оно нашлось.              Вот почему сейчас они с Ральфом порознь. Вот почему отныне Ральф будет существовать только в его воспоминаниях. Вот почему Джек проведёт здесь ещё не одну ночь, спасаясь от зияющей в груди пустоты.              Перед его глазами всё ещё мелькал силуэт со светлыми кудрями, хватающийся в отчаянии за голову. Джек и помыслить не мог о том, в чём он был обвинён наутро.       «Так вот о чём ты думал всё то время, пока мы были вместе?».       Нет. Он действительно не думал об этом.       «Ты предал нашу дружбу».       Это последнее, чего хотелось бы Джеку.       «Ты разрушил мои отношения».       Он никогда не хотел делать Ральфа несчастным.              Ему не нужен был алкоголь, чтобы понимать, что Ральф — единственный, с кем Джек чувствовал себя хорошо, лучше, намного лучше, чем во время самого страстного секса, который у него когда-либо был. Ему не нужно было спиртного, чтобы знать, что выражал его собственный взгляд, когда их глаза встречались. Не нужно было напиваться, чтобы осознавать, почему он помнил о Ральфе всё: знал каждую родинку на его руках и спине, знал о его ненавистной учительнице из младшей школы, знал, откуда у него взялись все его шрамы, помнил имя его первой собаки и то, как она умерла. Нет, не было нужды в спиртном, чтобы чётко осознавать для себя одну вещь и уже давно перестать заниматься самообманом.              Но алкоголь понадобился для того, чтобы они с Ральфом, впервые напившись до чёртиков, ползали по полу, давясь смехом, и потом, изображая влюблённую парочку, едва держась на ногах, кружились в каком-то пьяном вальсе. Он понадобился им, чтобы сомкнувшись в объятиях, они мирно плыли во времени, окутанные сквозь туман опьянения нежным эхом какой-то из очередных песен Ланы Дель Рей, которые Ральф так любил.       Алкоголь нужен был, чтобы внезапный трепет, охвативший всё тело и разум, заставил рыжую копну отлипнуть от тёплого плеча и прижаться лбом ко лбу, задыхаясь от жара в теле и удерживая, насколько возможно, взгляд на совершенно затуманенных голубых глазах напротив. Всё вокруг плыло в полумраке, к горлу подкатила и отступила тошнота, но тем сильнее всё прояснялось и становилось необратимым. Словно ожидая этого, без единого колебания губы Ральфа ответили взаимностью, когда, обдав горячим выдохом, их накрыл поцелуй. Как сквозь сон, пронзительное чувство, едва не разорвав напополам сердце и желудок, подкосило Джека, мгновенно свернувшись в тугой узел и острой волной стянувшись вниз. За первым поцелуем последовал второй, за вторым — третий. Взбудораженная страсть усыпила остатки рассудка; ни один из них не помнил, сколько времени они провели в постели без сна, изливая стоны любовного томления.              «Ненавижу тебя».              Вот что наутро прочитал Джек в мрачных голубых глазах. Ральф впервые был настолько пьян, Ральф себя не контролировал, Ральф не сделал бы ничего сам, ни за что, он просто всю неделю держался, и ему на тот момент просто нужна была его девушка. А Джек воспользовался его состоянием. Не спросив, ни о чём не предупредив. Он просто взял то, что ему всё это время хотелось. Вот что, вероятно, Ральф рассказывал этой ночью за барной стойкой Саймону, если всё же решился рассказать. В тот же день он отправился к своей возлюбленной и, отказавшись от любых объяснений, обрушил на неё известие о расставании с ней. Он хватался за голову и отчаянно рыдал в своей постели, где нынешней ночью изнывал в объятиях Джека. Сквозь гневные слёзы его терзала боль свершившейся разлуки, в ушах звенело страшное признание, озвученное одним лишь взглядом, горло прожигала ненависть за разрушенную навсегда дружбу — лучшую из всех, что когда-либо были в его жизни.              Джек не произнёс ни единого слова оправданий или ответных обвинений. Он ушёл, молча приняв решение Ральфа, молча собрав свои вещи и так же молча кивнув ему на прощание.              Теперь несколько опустошённых стаканов нужны были ему, чтобы смириться с мыслью, что шанса на иной исход не было никогда.              Глаза снова обожгла вспышка света. Находиться здесь становилось всё невыносимее. Женская рука, кокетливо коснувшись его предплечья, утянула его за собой по дымному помещению. И он безропотно последовал за ней.       Не было сожалений. Не было злости. Всё, что ему оставалось — учиться жить в падении в пропасть, в которой он будет растерзан и измучен воспоминаниями.