forgive me, father (for I have sinned)

      Джейкоб ещё раз проводит ладонью по животу, скрытому под плотной чёрной тканью рясы, ощущая под пальцами каждую пуговичку, плотно перетягивающий талию черный фашья. Прикасается холодными пальцами к большому, чёрному кресту на груди, что двигается в такт его вдохам. Судорожно выдыхает, ведя пальцами выше, трогая колоратку, плотно держащуюся в воротнике. Осталась последняя деталь. Короткая мантия, едва ли закрывающая пояс — и он готов. Джейкоб ещё раз выдыхает, чувствуя, как его потряхивает. Смотрит на свои руки, на сжимаемые чётки.       Правильно ли это?       Он закусывает губу, снова смотрит на своё отражение. Никто никогда не узнает, сколько для него это значит. Это всего-то глупая студенческая вечеринка в каком-то снятом одним из его хороших знакомых коттедже. Это всего-то празднование Хэллоуина. Он не должен так сильно об этом переживать. Из зеркала ванной на него смотрит очевидно нервничающий темноволосый юноша, на лоб которого спадают мягкие, ухоженные волосы. Он даже серёжки снял. Он слишком серьёзен. Джейкоб порывисто хватает их, надевает обратно. Небольшие чёрные гвоздики поблескивают в тусклом свете. Джейкоб глубоко вдыхает и выдыхает ещё раз. Всё ещё судорожно.       В дверь громко и нетерпеливо стучат.       — Ты готов? — голос соседа выдаёт его желание поскорее выдвинуться.              Джейкоб понимает. Напоследок ещё раз глянув на себя в зеркало, он открывает дверь. Он немного отшатывается, видя полностью раскрашенного Чанхи, который также делает шаг назад, его видя. Мёртвая невеста. Джейкоб догадывается, что Ёнхун, когда за ними приедет, будет в костюме жениха.              — Отец Джейкоб? — спрашивает Чанхи, и Джейкоб чувствует, как это отзывается внутри.              — Не говори этого, — мягко, тихо просит он. Чанхи поднимает вверх руки. Джейкоб не может отделаться от того, как странно смотрятся его глаза с этими линзами. Выходя, Джейкоб глядит в конец коридора. — Чанмин уже собрался?              — Да, и тебе стоит это увидеть. Они с Дахён два сапога пара будут, — Чанхи начинает собирать свои пожитки, потому что уже время. Кричит: — Джи Чанмин, выходи давай!              Кукла Чаки. Ну, ожидаемо. Но Чанхи прав, выглядит он впечатляюще. Чанмин обегает его с головы до ног взглядом. Джейкоб ощущает внутри прежнюю нервозность. Словно он голый, уязвимый. Чанмин говорит:              — Вау.              — Сейчас, — Джейкоб быстрым шагом движется в свою комнату.              Небольшое, обжитое помещение встречает его знакомым запахом недавно потушенной ароматической свечки и приятным, тёплым светом. Джейкоб берёт телефон, проверяет время. Периферическое зрение цепляется за небольшую книгу, лежащую на прикроватном столике. Рука с телефоном опускается. Зачитанная, потрёпанная библия в чёрном переплёте, с красивым, позолоченным крестом на обложке, уже слегка потёршимся. Ему подарили её, когда он поступал в старшую школу. Подумав, Джейкоб берёт её в руки. Слегка сжимает. Прижимает к груди.              — Хён, — снова зовёт Чанхи. — Они уже подъехали, чего ты копошишься там?              — Иду! — он так и выходит с ней в руках. Чанмин широко улыбается, это видя:              — Потерять не боишься?              — Я не планирую много пить, — отвечает он, игнорируя тихое «ну-ну» Чанхи, который уже натягивает обувь.              В этот раз он не будет. В этот раз всё будет по-другому.              — Всё, быстрей, быстрей, там уже небось все тусуются! — Чанхи начинает их выталкивать.              Джейкоб, краем глаза улавливая своё отражение, мысленно содрогается.              Он знает, что выглядит хорошо. Он уже видел себя во всём этом. Он знает, как красиво фашья обтягивает его талию. Как оксфорды на небольшом каблуке, носки на подтяжках и приталенные брюки со стрелкой подчёркивают его щиколотки. Элегантная короткая мантия поверх идеально сидящей рясы. Его крест. Идеальная картинка. Он всё это знает.              На улице свежо, но не холодно. Из чёрной, потрёпанной БМВ у их подъезда доносится бомбящая музыка. Стоит им выйти — окно у водительского сиденья открывается, и высовывается жених мёртвой невесты, бомбящий трек разрывает вечернюю тишину:              — А вот и мой суженый! — Ёнхун смеётся, уворачивается от щелбана: — Давайте, залезайте, Джэхён уже спрашивает, где мы все.              На пассажирском сидит ковбой Джуён. Он лениво здоровается, не особо уделяя им внимание. Чанхи, Чанмин и Джейкоб садятся сзади.       Басы, вибрирующие сквозь его тело, хохочущий с чего-то Чанмин, старающийся перекричать музыку Чанхи — всё это начинает постепенно расслаблять его натянутые нервы, его колотящееся от тревожности сердце. Всё в порядке. Это просто вечеринка. Он не делает ничего такого уж ужасного.       На одном из светофоров Ёнхун оборачивается и говорит, обращаясь прямо к нему, глядя ему в лицо:              — На самом деле, когда вы вышли, я чутка испугался. Ты выглядишь реально как священнослужитель. Это ебать впечатляет.              — И ты при священнослужителе такие слова говоришь? — Чанмин полушутит, естественно, но Джейкоб чувствует, как ему сдавливает горло. Дёргано улыбается, крепче сжимая библию. Говорит:              — Спасибо.              Пейзаж за окном медленно сменяется с высоких многоэтажек на частные дома, в основном полудостроенные или глядящие на окружающий мир тёмными окнами. Новый, строящийся район. Навигатор ведёт Ёнхуна к внушительному, массивному дому в два этажа. Белый, с огромными окнами, светящийся со всех сторон.              Они паркуются рядом с несколькими машинами, выключается музыка, когда Ёнхун достаёт ключ. На улице всё так же свежо и не холодно. Слегка приглушённая, музыка из дома, в который им нужно, звучит не менее, если не более бомбящей. Джуён и Чанмин уходят вперёд быстрей, Чанхи сначала берёт Ёнхуна под локоть, Джейкоб, вытерев по-прежнему ледяные, начинающие потеть ладони о свою рясу, следует за ними.       Возле дома курящие с бутылками пива в руках смеются: Джейкоб видит монахиню из ужастика, Финна из «Время приключений», зомби-медсестру и персонажа из какого-то аниме, которое, вроде, Чанмин предлагал посмотреть, но у них так и не дошли руки. Какой-то там Сайки, вроде? Его внимание переключается на выскакивающую им навстречу Дахён, которая с крыльца прыгает прямо на Чанмина — он кружит её, выглядящую, как Аннабель, вокруг своей оси. Она тут же говорит ему восторженно:              — Нарики в подвале до усрачки испугаются, побежали! — после чего машет всем остальным, хватает Чанмина за руку и утаскивает.              Они заходят внутрь. Неизвестная англоязычная песня, разноцветное неоновое освещение, огромное количество народу. Музыка вибрирует в его груди. Джейкоб на мгновение закрывает глаза, впитывает в себя окружающий мир. Его шум. Его запах. Когда открывает — к ним уже пробирается Джэхён. Он хлопает по плечу Джуёна, потом — обнимает Ёнхуна, кланяется перед Чанхи, на что тот морщится, и, после, обращает своё внимание на Джейкоба.              — Воу, — он слегка отшатывается, вбирает в себя его одеяние с приоткрытым ртом. Удивлённый купидон в кроптопе. — Отец Джейкоб, вы пришли сюда грешить?              — Отцепись от него, — Чанхи разворачивает его, начинает пихать в спину, и Джэхён поддаётся, но оборачивается, говорит ещё:              — Смотришься потрясающе!              — Спасибо, — Джейкоб, скорее, бормочет, потому что его уже не слышат.              — Я за выпивкой, — Джуён оповещает, скорее, между делом.              — А я за суженым.              Джейкоб остаётся один.       Крепче сжимая книгу, делает ещё один глубокий, контролируемый вдох. Выдыхает. Ему следует поискать Санёна.       Тумбы, диваны, смеющиеся знакомые, некоторые из которых обращают на него внимание, делают ему комплименты. Какая-то девушка в костюмчике ангела, уже довольно пьяная, даёт ему красный стаканчик с каким-то алкоголем и целует в щёку, явно оставляя на ней след от своей алой помады. Она похожа на зажигалку: яркая, смеющаяся, светлые волосы красивыми кучеряшками спускаются по её плечам и спине, крылья за спиной выглядят роскошно, короткое белое платье подчёркивает аккуратную, худую фигуру. Её подруги, Харли Квинн и Белоснежка, не менее хохочущие, извиняются перед ним, утягивают девушку. Джейкоб ставит стаканчик на тумбу, не уверенный в его содержимом, и оглядывает помещение в поисках Джуёна, а также выхода в кухню, когда видит его.              У стены, в противоположном конце огромной комнаты, внимательно слушающий одевшуюся как Элевен из второго сезона девушку. Ободок с рожками, коровьими ушками и белыми бантиками с колокольчиками. Чокер с коровьим принтом и очередным колокольчиком. Крупные серьги в ушах. Тёмные волосы, разделённые пробором, касаются его висков. На нём жилет без пуговиц, со всё тем же пятнистым чёрно-белым принтом, и какая-то непонятная верёвочка под ним. Кожаные штаны обтягивают длинные, худые ноги. У них высокая талия, над которой, тем не менее, виднеются чёрные бантики. Джейкоб не знает, от чего они. Не может разглядеть отсюда. На руках — перчатки. Тоже пятнистые, чёрно-белые. Худые, длинные пальцы обхватывают красный стаканчик.       Джейкоб не может отвести взгляд.              Словно чувствуя, он резко поворачивает голову. Смотрит ему прямо в глаза. Джейкобу кажется, что его лицо блестит или что-то вроде. Он отворачивается. В этот раз он не будет… В этот раз будет по-другому.       Он находит кухню, наливает себе пиво, делает несколько больших глотков, стараясь не думать о пухлых, красных губах, глядящих в самую его душу тёмных глазах и волосах, что так мягки на ощупь. Громкий звук, с которым он ставит стаканчик, чуть не разливая попутно находящуюся в нём янтарную жидкость, тонет в смехе, гомоне, музыке. Кто-то с ним сталкивается, произносит что-то, проходит мимо. Пахнет алкоголем, парфюмом, весельем. Кухня светится фиолетовым, красным и оранжевым с разных сторон.              — О, ты тут, — Джуён опирается поясницей на высокую тумбу, отпивает. В кухне музыка слегка тише, так что Джейкоб его слышит. Джуёну всё равно приходится повышать голос. — Я не сказал, но, к слову, выглядишь круто. Я бы к тебе даже подкатил, если бы мне нравились парни, — он говорит это с настолько непроницаемым выражением лица, что Джейкоб не понимает, шутка ли это.              — С… Спасибо?.. — неуверенно.              Джуён отвечает кивком, означающим «пожалуйста». Переводит тему:              — Если хочешь, можешь потусить с нами. Хотя я знаю, что вы с малым не в лучших отношениях сейчас, так что, — пожимает плечами.              Джейкобу хотелось бы, чтоб это перестали упоминать. Он спрашивает:              — Санёна не видел? Джэхён говорил, что позвал его.              — Своего бывшего? — с сомнением. — Да ну.              — Моего лучшего друга, — поправляет Джейкоб. — Он обещал мне, что ради меня его позовёт.              Джуён отпивает. Смотрит куда-то вперёд. Потом — качает головой.              — Тебе не надо было их знакомить.              Джейкоб крепче сжимает стаканчик.              — И что это значить должно?              Джуён пожимает плечами. В его ковбойском костюме они кажутся ещё шире, чем есть. Джейкоб невольно думает об этом глупом «я б подкатил». Понимает ли он вообще, что говорит? Иногда Джейкоб сомневается.              — Ровным счётом то, что я сказал, — Джуён взгдёргивает брови, указывает пальцем руки со стаканчиком вперёд. — Гляди-ка, и правда позвал, — смотрит на Джейкоба. — Только, думаю, не ради тебя. Всё-таки, он не настолько хороший.              Джуён отталкивается и ленивым, медленным шагом покидает кухню. Джейкоб слегка морщится. Он не успевает подумать о том, что именно его слова значат, потому что рядом оказывается Санён. На нём костюм. Самый обыкновенный. Никакого макияжа. Никаких деталей.              — А ты кто? — спрашивает Джейкоб вместо приветствия.              Санён взмахивает руками, обозначая то, что это не имеет значения.              — Я тут не ради всей этой чехарды, падре, — говорит он. — Я пришёл, чтобы ты не наделал ошибок, пока торчишь тут в своей рясе.              Впервые за вечер Джейкоб усмехается. Возможные ошибки в его голове ассоциируются с пятнистыми жилетками и пронзительным взглядом чернеющих от возбуждения глаз. Джейкоб с улыбкой говорит, слегка склоняясь к Санёну:              — Ну, смотри, сам ошибок не натвори. Мне тут Джуён каких-то скрытых посланий наговорил.              — И я даже знаю, о чём, — он закатывает глаза. — Он и мне писал, мол, не приходи. Как будто бы я могу тебя оставить на произвол судьбы.              Джейкоб ничего не может поделать с тем, что улыбка раздирает его рот. Ему на сердце только-только становится легче, он прислоняется к плечу лучшего друга, выражая тем самым свою признательность, и, ровно в тот же момент, на кухне появляется он. Словно Джейкоб — магнит, его глаза сразу же находят, устанавливают зрительный контакт. Потом он смотрит на Санёна. Джейкоб отодвигается, пропуская к бочонкам с пивом, улавливая исходящий от него знакомый аромат одеколона. Жилетка слегка сдвигается, Джейкоб старается не смотреть под неё, вместо этого смотрит в лицо Санёна. Тот кривится, словно «помяни солнышко». Джейкоб нервно смеётся, склоняет к его плечу голову вновь. Друг кладёт руку на его талию, притягивает ближе. Второй рукой приподнимает за подбородок лицо. Большим пальцем начинает стирать оставшийся от поцелуя в щёку след. Жесты защиты. Джейкоб понимает. Его нервы всё равно раскачиваются, и он делает ещё несколько больших глотков, стараясь не думать о том, кто стоит прямо сейчас за его спиной.       Ни единого слова. Он уходит точно так же, как и появился.              — Ну и костюмчик, — комментирует Санён, заканчивая вытирать его лицо, следом вытирая палец о салфетку, которую достаёт из стоящей рядом с ними салфетницы.              — Да, знаю, — Джейкоб выдыхает. Рвано.              — Эй, — Санён заглядывает в его лицо, и, теперь, обе его руки лежат прямо поверх стягивающего талию пояса. — Не думай об этом. Мы уже говорили на эту тему. Ничего хорошего из этого не выйдет.              — Я знаю, — Джейкоб страдальчески хмурится, выпячивает нижнюю губу. — Я не буду напиваться. Всё под контролем.              Санён смотрит на него, смотрит. Впитывает. И — смеётся. Откидывает назад голову, выдыхает со стоном. Когда смотрит снова — остаточная улыбка, ласковая, заставляет Джейкоба хотеть завернуться вовнутрь. Слова, следом сказанные — тоже.              — Ты звучишь так, словно я тебя кокблочу тут.              — Ты знаешь, что это не так, — руки Санёна наконец-таки соскальзывают с его талии. Он тянется, берёт пустой стаканчик, наливает себе пива.              — Да-да, просто выражение лица у тебя такое. Ну, я отчасти даже понимаю. В конце концов, он же надел для кого-то бикини.              Полоска под жилетом. Бантики над кожаными штанами. У Джейкоба сердце ухает. Он сжимает стаканчик сильней, его голос заметно падает:              — Ч-чего?              — Ты не заметил? На нём бикини. Судя по топу — секси-вариация какая-то. Коровья. Бля, прости, — глядя на его выражение лица, Санён кривит рот, ему явно реально жаль. — Я был уверен, что ты заметил.              Джейкоб отходит, стаканчик на стол ставит, прижимает к себе крепче библию. Боже. Прикладывает потеплевшую в его руках книгу к своему лбу. Его руки слегка подрагивают, он закрывает глаза. Самое время начать молиться — под Санёново «прости» Джейкоб набирает побольше воздуха в лёгкие, и, действительно, начинает бормотать «отче наш».              Для кого-то. Кто-то — это не он. Это любой человек здесь. С ним это никак не связано.              От этого почему-то становится только хуже. Джейкоб шлёпает библией по столу, Санён смотрит с прежним сожалением. Джейкоб оглядывается по сторонам. Пьяные люди, бомбящая музыка. Джейкоб ввязался в это сам. Заставил Санёна прийти туда, куда ему не сильно-то и хотелось. Джейкоб предлагает:              — Давай выйдем на задний двор. Или на второй этаж сходим. Или в подвал, там Чанмин с Дахён марихуанщиков пугают.              — Нет, от последнего откажусь, — Санён лыбится, руку ему на плечо закидывает, разворачивает к ведущей на задний двор двери. — Давай остудим твою голову, а то лицо у тебя сейчас красное, что пиздец.              На заднем дворе бассейн. Пока ещё пустой. Тут и там горят жёлтым фонарики, кучкуются люди в костюмах. Всё сильней пахнет свежестью опускающейся на город ночи. Они с Санёном усаживаются на один из лежаков. Санён приобнимает Джейкоба за талию — очередной жест защиты.              — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает.              Джейкоб смотрит на лежащую на коленях библию, на сжимаемый в руке стаканчик. Санён единственный знает. Его вопрос понятен. Джейкоб закрывает глаза. Это естественно — нервничать в такой ситуации. В сшитом на заказ одеянии. Использованном не по предназначению. Джейкоб тихо отвечает:              — Это я тебе такие вопросы задавать должен.              — Пф-т, а мне-то что?              — Ну, знаешь. Джэхён.              Джейкоб смотрит в лицо друга, освещённое приятным, желтоватым светом. Он выглядит ухоженно, но устало. Он реагирует, но старается не подавать виду. Джейкоб знает его почти всю жизнь. Ему не нужно присматриваться, чтоб заметить.              — Я не планирую с ним пересекаться. Если только этот ваш Джуён не пойдёт ему крысить, где я и что я делаю, мы не пересечёмся.              — Думаешь, он на такое способен?              — Ты, может, не заметил, потому что вы не особо общаетесь. Но я-то с Джэхёном в отношениях был. Честно тебе скажу, ощущение было такое, что я получил пакет два в одном. И не потому, что Джуён пытался романтически как-то ввязываться или ревновал. Я бы заметил. Ну, ты знаешь.              Санён отпивает пива. Смотрит на свой стаканчик. Словно думает, продолжать ли. Решаясь, говорит быстро:              — Он просто ввязывался. Мы блять потрахаться спокойно не могли, потому что он приперался телек у Джэхёна посмотреть. Ноль личного пространства. Сиамские близнецы. Более того, он иногда девушек приводил. Вроде, он в общаге живёт, там сложно. Короче, — Санён закрывает тему. — Он и советчиком был, и свечку над нами держал. И мне написал, чтоб я не приходил, иначе он будет докладывать о каждом моём шаге. Нахуя — без понятия.              Джейкоб думает о кроптопе. Весёлый, задорный купидон, которого Чанхи и Ёнхун куда-то отвели. Джуён пошёл не к ним. Он отправился в другую компанию. Джейкоб говорит:              — Джэхён не вёл себя как-то не так.              — Он и не будет. Мы не разговаривали всё это время. Он и написал чисто «Джейкоб попросил тебя позвать, так что приходи».              Санён отпивает ещё. Крутит в руках стаканчик. Компания рядом взрывается волной смеха, привлекает внимание Джейкоба ненадолго. Один из ребят уже начинает раздеваться. Джейкоб просто надеется, что хоть кто-то из них достаточно трезвый для того, чтоб проследить, что тот не утопится.              — Ты разочарован? — спрашивает, скорее, на всякий случай.              Санён смотрит с искренним непониманием.              — В чём?              Джейкоб не успевает уточнить — ему на спину напрыгивают, и он чуть не разливает пиво на библию, вытягивает руку со стаканом вперёд испуганно.              — Святой отец! Святой отец! — Дахён хохочет. — Почему вы не пришли нас изгонять? Все в подвале обоссались!              Чанмин обходит их, усаживается на соседний шезлонг. Дахён, перелезая, плюхается с ним рядом. У обоих глаза блестят. Скорее всего, они порядочно так надышались.              — О, и вы здесь, — к ним подходят мёртвая невеста и вроде как живой жених.              Санён двигается, но Чанхи, игнорируя, усаживается к Джейкобу на колени. Дахён и Чанмин теснятся, впускают к себе Ёнхуна. Чанхи прячет лицо у шеи Джейкоба, но держится на расстоянии — понимает, что может запачкать.              — Если я ещё раз услышу херню про «суженого», эта вечеринка станет местом расследования убийства.              — Не надо, пожалуйста, — Джейкоб гладит его по спине быстрыми, разогревающими движениями.              — Ладно, — Чанхи выдыхает, смотрит ему в лицо. Чмокает воздух возле его щеки. Трёт, видимо, так и оставшийся на ней след от помады. — Пойду напьюсь. Если что — ищите меня где-нибудь в доме, — поднимается.              Ёнхун и Санён разговаривают о каком-то смежном предмете. Дахён уже убежала к той компании, парень из которой в этот момент с разбега прыгает в бассейн в футболке и трусах. Кто-то заливисто хохочет. Чанмин говорит:              — Я вот всё смотрю на тебя, хён, и диву даюсь.              — В плане?              — Ну, — Чанмин кивает на него. Из-за ярко-голубых линз Джейкоб видит, как тот рассматривает его. Возвращается прежнее, сжимающее чувство. Оно набухает в горле, заставляет сжать стаканчик чуть крепче. Тот слегка мнётся. — Где ты костюм нашёл? В смысле, тут даже мне видно, что он очень качественный. И сидит идеально? Неужто ради тусы на заказ сшил?              — А, это, — Джейкоб отпивает. Заставляет себя. Глотает. Чувство не проходит. Он врёт: — Ну, я же говорил, что мой отец пастырь в католической церкви. Это его старый.              — Ва-а-а, — Чанмин впечатлён. — И так идеально сидит? Здорово.              Он слегка заторможенный. Отвлекается на кого-то знакомого, поднимается без единого слова, оставляет их втроём. Джейкоб невольно поднимается. Отворачиваясь, глядит на высокий деревянный забор, увешанный фонариками. Кто-то там, возле облетевших, почти голых кустов, обжимается. Джейкоб делает ещё несколько больших глотков пива. Оно у него почти закончилось. Джейкоб говорит себе остановиться. Ему нельзя напиваться. Ему бы лучше вообще не пить.              Ему лучше бы вообще не приходить.              — Всё в порядке? — он вновь чувствует руку на талии. Знакомое прикосновение, знакомый голос. Он выдыхает, сглатывает, оборачивается к Санёну. Ёнхун уже пропал. Ища его глазами, Джейкоб видит, как он пропускает девушек: ангелочек, Харли Квинн, Белоснежка. Заходит в дом.              — Да, — ответ даётся трудней, чем он бы хотел.              Санён слегка сжимает его талию. Смотрит напряжённо в его лицо. Он уже допил своё пиво — до Джейкоба доходит. Возможно, можно попросить его сходить обновить. Джейкоб добавляет:              — Я не знаю, чего ожидал, на самом деле. Я должен был быть готов.              — Если хочешь — мы можем уйти. Я закажу такси.              — Нет, нет, — мотает головой. Смотрит вверх, на небо. На звёзды. — Иначе потом вопросов не оберёшься. В конце концов, это ведь, — он медлит. Заставляет себя улыбнуться Санёну, — просто костюм.              — Джейкоб, — его интонация словно подразумевает какое-то почти родительское разочарование. Это «ну мне-то не ври».              — О, боже, святой отец, — со всей скорости на него налетает, выбивая из рук Санёна, девушка ангелочек.              От неё пахнет невероятно вкусно: лаванда, ладан, алкоголь. Она очень, очень пьяна. Она на нём виснет. Строит милое личико, широко распахивая глаза:              — Простите меня, святой отец, ибо я согрешила, — подруги спешат, зовут её по имени. — Могу ли я вам исповедаться?              Джейкоб ломано улыбается. Она кажется невинной, счастливой, яркой. Россыпь блёсток в форме звёздочек на её лице сияет в ночной темноте. Она тянется и, наверное, думает, что шепчет, но, на самом деле, оповещает во всеуслышание:              — Я, кажется, влюбилась в вас с первого взгляда, святой отец. Что же делать? — и — начинает пьяно хихикать, прикрывая рукой рот, покачивается, чуть не падает.              Джейкоб придерживает её за талию.              — Милая, прости, — вклинивается Санён. Его джентльменская улыбка, от которой все тают, украшает его привлекательное лицо, — но я его партнёр на сегодняшний вечер, — он помогает ей выпрямиться, притягивает Джейкоба к себе. Очередной жест защиты.              Джейкоб не знает, как бы без Санёна этот вечер пережил. Он слегка расслабляется. Девушка прикрывает рот рукой, явно обрабатывает информацию. Подоспевают её подруги:              — Юна, ты неконтролируемая, — её тянет к себе Белоснежка.              — Погоди-погоди, только на сегодняшний? Или вообще? Если только на сегодняшний, — она засовывает руку в верх платья, выуживает из него какую-то бумажку, протягивает Джейкобу, и тот на автомате её забирает. Она подмигивает. — Позвоните мне, святой отец. Я буду смиренно ждать исповеди, — снова делает милое выражение лица: — Вы же не позволите мне стать падшим ангелом?              — Юна! — Харли Квинн хохочет. — Ты реально напихала в лифчик бумажек со своим номером?!              Набор цифр, полное имя написаны от руки на ровном, вырезанном квадратике. Девушка поигрывает бровями, спрашивая, не хочет ли её подруга проверить, пока Белоснежка обращается к ним:              — Простите, она немного не в себе, когда перепьёт, — после чего её уводят.              Джейкоб невольно провожает её взглядом.              — Ты выглядишь несчастным.              Троица присоединяется к компании с Дахён. Ангелочек восхищённо ахает, глядя на купающихся, которых уже человек пять, и, кажется, хочет начать раздеваться, чтоб к ним присоединиться — до Джейкоба долетает очередное громкое «Юна!».              — Что? — он понимает, что Санён сказал что-то.              Друг вздыхает. Забирает его почти опустошённый стаканчик.              — Ничего. Я сейчас вернусь. Посидишь, пока я ищу тебе в этой богадельне газировку?              Джейкоб отвечает кивком, понимая, что не может сказать, что ощущает нужду выпить ещё. Приземляется на прежнее место. Шезлонг холодный, почти влажный на ощупь. От воды, в которой плещутся, поднимается пар. Санён скрывается в доме.       Джейкоб остаётся один.       Выбрасывать бумажку с номером кажется невежливым. Он прячет её в библию. Гадкое чувство возвращается. Он громко выдыхает, достаёт свой телефон, открывает инстаграм, начинает смотреть истории своих друзей, которые здесь, сейчас, их выкладывают. Пьяные, весёлые. На своём месте. В нескольких, где-то на фоне смазанных видео, он различает пятнистый коровий принт. Он всё ещё здесь, где-то в доме. Перемещается, общается. Джейкоб отматывает обратно снова. И снова. И снова. Тормозит опять. И опять. И опять. Он общается с Кевином. Джейкоб где угодно узнает его худосочную фигуру и модные белые пряди. Джейкоб не замечает, как принимается теребить висящий на груди крест. Кевин писал, что не уверен, придёт ли. Джейкоб не знал, что они знакомы.       Может, они и не были.       Для кого-то — не значит, что для него.              Джейкоб блокирует телефон. Санён отсутствует почти пятнадцать минут. Это слишком долго. Возможно, он прав, и Джуён накрысил. Если так — значит, Джейкобу лучше найти его. Он поднимается.       Вернувшись в дом, он первым делом ощущает душное, обволакивающее тепло. Музыка, прежде казавшая на кухне довольно тихой, после улицы кажется оглушающей. Джейкоб берёт новый стаканчик, наливает себе пива, пьёт большими глотками, опустошает — себе говорит, что для смелости.       Возвращается в основное помещение, заполненное народом. Чанхи и Ёнхун в углу вместе с какой-то компанией. Чанмин, вроде, с кем-то заигрывает. Санёна нигде не видно.       Джейкоб пробирается через сине-зелёное помещение. В неоновом свете его белая колоратка — единственное отличие. Он — чёрное пятно. Краем глаза он отслеживает нежелательные столкновения, но, в целом, в первую очередь ищет Санёна. Он поднимается на несколько ступенек лестницы, сжимает в одной руке прижимаемую к груди библию, в другой — перила, вытягивает шею. У стены, всё там же, окружённый друзьями, стоит он. Смотрит прямо на Джейкоба. Словно не часть компании. Смех, болтовня не касаются его. Взгляд его Джейкоб видит даже отсюда.       Джейкоб застывает на месте. Ему хочется перестать смотреть в ответ. Отвернуться, словно это ничего не значит. Они чужие друг другу люди. Мягкие волосы разделены пробором. Ободок с рожками, коровьими ушками и бантиками. Его лицо словно светится в темноте. Он весь словно светится в темноте неона. Палец в перчатке постукивает по стакану. Он пьёт, не отрывая от Джейкоба глаз.       Джейкоб понимает, что у него голый пупок. Голый низ живота. На нём бикини. Для кого-то. Не для него.       Джейкобу тошно. Противоречивые, мерзкие чувства разрывают его. Становится гадко. Крепче сжимая библию, он решает оставить подвал на потом. Поднимается наверх.              Коридор освещает синий. Из комнат, также забитых, доносятся разговоры. Смех, беседы. Фиолетовый, аквамариновый, красный, розовый. Каждая освещена. Минуя и их, поочерёдно освещаемый каждым светом с той или иной стороны, Джейкоб заглядывает в них, ища одного единственного человека. Дверь в конце холла закрыта. Скорее всего, это ванная. Из щели у пола виднеется белый, тусклый свет. Джейкоб хочет постучаться. Просто на всякий случай. Узнаваемый голос его опережает:              — Только не говори мне, что реально пришёл только потому, что у Джейкоба какие-то тёрки с тем мальцом-второгодкой.              Джэхён. Это голос Джэхёна. Нет сомнений, кто с ним в комнате. Кто молчит в ответ. Джейкоб сжимает крест на груди. Хочется провалиться под землю. Там ему самое место. Его начинает душить — ему хочется содрать с себя всё, исчезнуть к чёртовой матери. Ответа нет достаточно долго для того, чтоб он, развернувшись, принялся тихо спускаться вниз. В основном, невероятно душном помещении, у прежней стены теперь пусто.       Как много людей знает об этом? Как много они знают? Вопросы, бьющиеся в его голове, заставляют Джейкоба ощущать тошноту. Он проталкивается между людей, жмёт к себе библию, ищет уборную. Она, спрятанная, не закрыта. Врываясь в неё, он упирается лбом в дверь, закрывает её. В ушах звенит собственное частое, лихорадочное дыхание. Стук сердца, словно набухшего, не помещающегося больше в грудную клетку. Он проводит ладонью по пуговицам, вновь перехватывает крест, сжимает его. Сильно-сильно жмурится. Ему кажется, что он сейчас умрёт.              — Тут было занято, вообще-то, — словно сквозь толщу воды, он слышит голос.              Выстанывая что-то нечленораздельное на выдохе, он нервно оборачивается. В синем свете, прямо у зеркала. Ким Сону.              — Ты, — выдыхает Джейкоб, прилипший спиной к двери.              Он начинает шарить за своей спиной в поисках дверной ручки, закрытого замка, пока к нему медленно приближается тот, с кем он меньше всего хотел остаться наедине.              С кем он больше всего хотел остаться наедине.              Пальцы в перчатке перехватывают его запястье, убирают руку с по-прежнему закрытой двери. Он щекотно ведёт кончиками пальцев по ладони, по пальцам Джейкоба — до тех пор, пока не соприкасаются только кончиками, и делает несколько шагов назад. Буквально пожирает его взглядом. На его лице блёстки-звёздочки. Они украшают его скулы, щёки россыпью белого, точно звёзды на небе, что Джейкоб видел на заднем дворе.       Он и здесь светится из-за синего неона. Он вдыхает, и вдыхает так, что Джейкоб невольно сглатывает, ощущая, как меняется атмосфера. Воздух становится набирать в лёгкие всё тяжелей. Сокращая расстояние, он почти прижимается ртом к его уху и произносит низко, с придыханием:              — Святой отец, — пальцы, что соприкасались с его пальцами, ведут по ладони выше, выше, забираются под рукав, останавливаются там, где Джейкоба сегодня ещё никто не трогал. — Святой отец, — низкий, глубокий голос вибрирует прикасающимися к уху губами через его тело не хуже битов в машине, в главной комнате. — Святой отец, — выдохнутое шёпотом, почти благоговейное, — простите меня, ибо я согрешил.              Джейкоба сдавливает. Похожая на разряд электричества, невольная дрожь проходит сквозь его тело, щекочет низ живота, тянет, заставляет ощутить зарождающее, истомное тепло.              — Нет, — он упирается рукой с книгой в его грудь, слегка давит, заставляя отстраниться. — Пора это прекратить.              Он отстраняется послушно, смотрит с изменяющимся, кривящимся лицом.              — Что, из-за твоего сегодняшнего парня? Или из-за ангелочка, что дала тебе свой номер? По секрету скажу, — гримаса становится всё заметней, — она всем его раздаёт. На тебя ей плевать.              У Джейкоба нет времени спрашивать, откуда он знает. Нет времени даже думать об этом. Нет желания. Это не важно. Потому что и дело — не в этом.              — Дело не в этом, — он качает головой. Избегает смотреть в глаза. — Это просто пора прекратить. Мы не можем больше заниматься подобными вещами. Об этом знают уже почти все мои друзья.              Он убирает руку. Делает шаг назад, сжимает челюсть. Смотрит в сторону, и Джейкоб позволяет себе беглый взгляд, только чтоб увидеть, как у него на выдохе раздуваются ноздри. Слабо, едва слышно звенят колокольчики.              — Так тебе стыдно, а? А со следом от чужой помады ходить не стыдно? А позволять лапать себя за талию не стыдно?              Он не понимает. Джейкоб не сможет ему объяснить. Есть вещи, о которых он не говорит. Как об идеально сидящей рясе или кресте на собственной груди. Он смотрит вверх, понимая, что глаза начинает жечь. Воздух вокруг становится всё более спёртым. Он откидывает голову, судорожно выдыхает.       Господи, дай ему сил.       Его лицо обхватывают руками, прикасаются к ушам, к серёжкам-гвоздикам, заставляют посмотреть прямо. В красивое, притягательное лицо. В пронзительные, чернеющие в синем неоне глаза. На чувственные, пухлые губы.              — Ну, давай, оттолкни меня ещё раз. Покажи мне, как тебе этого не хочется.              Подаётся вперёд. Чмокает в губы. Джейкоб чувствует себя так, словно очередной электрический импульс проходится через само его естество, каждую его молекулу. Всё в нём, вздрогнув, замирает. Чёрные, пронзительные глаза смотрят прямо в его.              — Ты пришёл сюда, такой…такой, — с нажимом. В его дыхании чувствуется алкоголь и табак. Руки ведут ниже, забираются под мантию, слегка сжимают грудные мышцы, следом — талию, и, в конце концов, оказываются на его спине. В опасной близости к его заду. — Все на тебя оборачиваются, потому что ты выглядишь, как чёртов священник. С библией, блять. Ты серьёзно, — он сглатывает, словно не может себя контролировать, и вновь подаётся вперёд, но теперь целует настойчивей. Снова отстраняется. — Люди приходят на такие мероприятия, чтобы с кем-то переспать. Ты хоть представляешь, чего я о тебе наслушался?              Джейкоб закрывает глаза. У него кружится голова. Ким Сону стонет вымученно. Подаваясь вперёд порывисто, целует вновь, и ещё, ещё раз, а потом трётся носом, лижет его щеку там, где его поцеловали, покусывает, снова стонет. Прижимается всем телом, и, всё-таки, сжимает его зад. Это заставляет Джейкоба застонать тоже.              — Все тебя хотят, блять. Ты никому из них не достанешься, ты слышишь меня? — низкие слова снова куда-то в район уха, между покусываниями, вылизываниями отпечатка на его щеке. — И парню своему тоже. Сегодня ты мой, — кусает особенно сильно. Трётся.              — Санён не мой парень, — наконец отвечает Джейкоб. — Он мой лучший друг.              — Меня лучший друг так не лапает, — он опускается к шее, принимается вылизывать, покусывать и её. Снова стонет. — Блять, твой запах, — вдыхает глубоко.              Джейкоб, откинувший голову, тяжело дышит. Жмурится. Приталенная ряса, пояс, брюки, оксфорды — выверенные элементы, их настоящее значение. Ему хочется плакать.       Он сжимает мягкие, практически шелковистые волосы Ким Сону на затылке, дёргает, заставляя оторваться от своей шеи, и порывисто впечатывается в его рот поцелуем, проталкивает почти насильно язык в его рот, чувствует вибрацию его низкого стона всем своим телом, свободной рукой сжимает его талию, ощущая под пальцами горячую, мягкую кожу. Ким Сону податливо открывает рот шире, позволяет исследовать заново уже знакомую территорию. Под напором Джейкоба они даже слегка отстраняются от подпираемой ими двери, прежде чем Сону, опомнившийся, наваливается, заставляя припечататься к ней снова. Отстраняясь, с блестящими от слюны губами и почти стеклянным взглядом, он говорит:              — Я хочу тебе отсосать, — фактически падая следом перед ним на колени.              Он судорожно дёргает вверх рясу, бросает «держи», заставляя Джейкоба сжать её низ в руке, и трётся щекой через сидящие по форме брюки о зарождающееся возбуждение, лижет его через штаны.              — Прекрати, — Джейкоб прячет лицо рукой с библией, просит слабым, надломленным голосом.              Сону ничего не говорит — вместо этого расстёгивает ширинку, возится с ремнём, наконец-таки дёргает, требует:              — Смотри на меня. Смотри, — Джейкоб чувствует прохладу воздуха, прижимает руку с книгой ко рту, но вниз смотрит.              Сону держит его у основания, а потом кладёт на свою щеку. Смотрит на него снизу вверх. Пока весь его пятнистый чёрно-белый светится в темноте, блестят щёки, и, теперь, виднеется верх бикини. Он и правда в бикини. Джейкоб становится твёрже. Сону, понимая, чуть улыбается.              — Му, — произносит безэмоционально перед тем, как взять Джейкоба в рот.              Джейкоб прижимает руку к губам сильней. Горячий, влажный рот. Шершавый язык. То, как Сону, ни секунды немедля, пытается взять до основания, двигает головой ритмично, натренировано — он знает, как и что делать. Они делали это слишком много раз. Бары, клубы, туалеты на флэтах, вечеринки вроде этой. Стоит Джейкобу выпить — и он ищет Сону взглядом. Стоит им оказаться наедине — и Сону берёт его член в рот. Но в этот раз всё иначе. На Джейкобе не джинсы с толстовкой, не шорты с футболкой. Он должен был вести службы в этом. Хвалить маленьких деток и выслушивать чужие проблемы. Благословлять. Джейкоб надавливает на затылок, толкается, Сону давится, потому что Джейкоб упирается в заднюю стенку его горла, но, следом, с полустоном расслабляется, позволяя Джейкобу использовать его рот в своё удовольствие.       Их звуки кажутся более громкими, чем доносящаяся снаружи музыка. Джейкоб пропускает мягкие волосы через пальцы, дышит приоткрытым ртом, ощущая, как в его горле пересыхает, потому что Сону ни разу не переставал смотреть вверх, прямо на него.              — Тебе так нравится, да? — слова из Джейкоба вырываются одновременно с более грубым толчком, крепко прижимающей ладонью. Он чувствует, как горло Сону сокращается вокруг его головки. Полустонет-полувыдыхает, хмыкает. — Тебе так нравится, когда с тобой поступают грубо? — на глазах Сону появляются слёзы, блестят в неоновом свете не хуже россыпи блёсток на лице. Джейкоб отпускает, позволяя отстраниться, вдохнуть.              Сону хватает ртом воздух, снова берёт его в рот, игнорируя то, как предэякулят, слюна стекает к его подбородку. Он цепляется руками за собственные коленки, пока взгляд, всё настолько же пристальный, не отрывается от лица Джейкоба.       Он чувствует себя ещё более открытым, оголённым, чем прежде. От этого подташнивает. Нервы скручивают его мышцы болезненно, пока Сону добровольно берёт его в рот до основания сам.       Это так неправильно. Это так хорошо.              — Каждый раз, — снова говорит Джейкоб с придыханием. Его мягкий, нежный голос падает на несколько октав. Он вновь сжимает волосы Сону. Они были короче раньше, но, с недавних пор, он начал их отращивать. Джейкоб позволяет себе в моменте думать, что ради этого. — Даже когда я ещё не знал, как тебя зовут. Ты мой член в рот взял раньше, чем сказал им своё имя, — толкается особенно сильно, заставляет давиться снова, заставляет руки Сону взлететь вверх, задрожать, желая схватиться за бёдра Джейкоба.              Отпускает. Сону отстраняется ещё судорожней, кашляет, придерживая у основания, и трёт подбородок наружной стороной перчатки.              — Моё имя не было важно, — Сону отвечает севшим голосом, — мне просто нужно было, чтобы ты меня трахал. Вот и всё.              Грязно, грубо, честно — он ведёт языком от основания до головки, посасывает её, и, следом, снова вбирает его в свой горячий, жаждущий рот. Щекотное, накатывающее волнами наслаждение становится всё сильней. Джейкоб закусывает губу, толкается навстречу, ощущая, как пустеет в голове, пока перед глазами проносятся все подобные ситуации, и, здесь и сейчас, всё повторяется снова: Сону доводит его до разрядки, заведя руку назад, прикасаясь к себе сзади, позволяя Джейкобу эгоистично толкаться в его рот, давить на затылок снова.       Кончая, Джейкоб ощущает сокращающиеся вокруг головки стенки горла вновь. Сону издаёт звуки, подрагивает, дёргает ногами, всё-таки цепляясь за бёдра, сжимая, не давая себе попыток отстраниться. Джейкоб стонет сквозь стиснутые зубы. Совершает ещё несколько ленивых, пассивных толчков, проникая чуть глубже, выбивая из Сону короткий стон, и, после, отпуская его. Тяжело дышащий, слегка вспотевший, он смотрит вниз, не опуская головы, откинутой на дверь.       На картинках Люцифера изображают пугающим. Рогатый красный дьявол, приводящее в ужас существо. Но Люцифер никогда не был ужасен. Самый красивый, завораживающий, прежде, чем пасть, он был любимчиком Бога.       Сону, держащий головку его члена на губах, сияет блёстками, размазавшими их по лицу дорожками слёз. Слюнявый, влажный, он смотрит на него снизу вверх бездонными, чёрными глазами. Самый красивый и завораживающий.              Сону заправляет его, чувствительного, в боксеры и брюки пока что. Застёгивает молнию и пуговицу, но не ремень. Джейкоб отпускает рясу, смявшуюся. Нащупывает рукой библию, которую в какой-то момент положил на стиральную машинку. Освободившейся от рясы рукой хватает Сону, заставляет подняться на затёкшие ноги. Толкает к раковине, заставляет опереться на неё руками, сжимает волосы на затылке. Кладёт на угол возле раковины библию, второй рукой оголяя его грудь, дёргая, заставляя посмотреть:              — Что это?              Сону нагло ухмыляется. Опухшие губы, влажное лицо. Соблазнительный, чарующий.              — Думал, к кому подкатить. К тебе или тому ковбою, который по итогу напился и сосётся с какой-то девчонкой на диване.              Ковбой? Джуён?       Кто-то. Не важно, кто. Санён был прав. И все эти реплики, все эти пустые слова, только чтоб завести его, создать видимость чего-то большего — Джейкоб дурак, что ведётся снова и снова. Сону позволяет расстегнуть, дёрнуть вниз одним грубым движением кожаные штаны, чуть шипит, потому что ткань проходится по его возбуждению, бесстыдно торчащему из чего-то, что сложно назвать как-то, кроме стринг с коровьим принтом. Сону довольно ухмыляется, разглядывая выражение лица Джейкоба в зеркале. Говорит:              — Это ещё что.              Заводит руку назад. Отодвигает врезающуюся между ягодиц ткань, удерживающуюся на нём двумя чёрными бантами из верёвок. Предоставляет Джейкобу вид на то, что сжимает его грудную клетку, столь быстро возвращает истомное, ноющее чувство в его пах.              — Ты бессовестный, — Джейкоб прикасается к искусственному камушку, после чего тянет, заставляя Сону закусить губу, сжать раковину пальцами, хныкнуть, — бесстыдный, — с пошлым звуком пробка выходит из него, оставляя разработанный, привыкший сфинктер сжиматься вокруг ничего, требовать что-то внутрь, — и развратный. И Джуёну не нравятся парни.              — Какая разница, во что совать член, — Сону всё ещё не сводит с него взгляда.              Джейкоб впервые смотрит в зеркало. Жилетка съехала с одного плеча. Оттраханное, довольное, привлекательное лицо. Бикини. Блёстки на щеках, превратившиеся в беспорядочный бардак. И, позади — он. Священнослужитель с крестом на груди. Темнеющее создание с ухоженными волосами. Наверное, лёгким румянцем на щеках. Звериным, диким взглядом.       Теперь он видит. Он понимает, чего от него Сону добивается. Почему это происходит снова и снова.              Натуру не поменять. Животным родившийся животным умрёт.              Джейкоб без подготовки вводит в Сону три пальца. Тот вскрикивает, сильней сжимая раковину. Опускает голову. Джейкоб наверняка знает, что снаружи их не слышно. В этой крохотной, закнерытой комнатке, пропахшей сексом, душной из-за их дыхания, только они вдвоём. Санён, скорее всего, его даже не ищет.              — Нет уж, — стальные нотки, дёргающая волосы рука, — смотри. Смотри, во что ты меня превращаешь.              Сону послушно смотрит. Ничего от былого нахальства на его лице. Податливый, он смотрит в его глаза, пока Джейкоб находит знакомую точку, но не надавливает — дразнит.              — Ну-у-у, — недовольно тянет, подаётся назад, только чтоб Джейкоб, отпустив его волосы, звонко ударил его по ягодице, прежде чем схватить за волосы и задрать его голову вновь. Склонившись, проговорить на ухо, не разрывая зрительного контакта:              — Нет. Ты этого хотел, ты это получишь. Знаешь, как проверяют коров на фермах?              Сону ахает, сжимается вокруг его пальцев. Этого достаточно, чтобы понять его ответ. Он достаточно разработанный, чтобы принять в себя четыре пальца без проблем. Джейкоб больше себя не обманывает — это никак не связано с его толщиной. Сону без разницы, кто это. Он просто удобен. Он может дать ему то, в чём Сону нуждается. Это заставляет их сталкиваться вот так вновь и вновь. Джейкоба бесконечно тянет. Сону бесконечно им пользуется.       Теперь, четыре, он разводит внутри него в стороны, избирает безжалостный ритм, но продолжает избегать того места, к которому Сону жаждет прикосновения больше всего. Звуки — стоны, ахи и всхлипывания, — льются нескончаемым потоком. Он влажный внутри. Из него даже выходит немного смазки на пальцы Джейкоба, словно она природная. Это не так, он знает это; тем не менее, против воли почти, трётся вновь зарождающимся возбуждением о его бедро, задевает верёвочку. Сону толкается ему навстречу.       У него снова начинают блестеть от подступающих слёз глаза. Он хватает ртом воздух, ощущая в себе не только все четыре пальца, но и следующие за ними костяшки, прогибается в пояснице.              — О-ох блять, — вырывается из него, и он сильнее сжимает края раковины, выдыхает с дрожащим, низким призвуком.              Джейкоб прижимается грудью к его спине, окончательно зажимая, заставляя чужой член покачиваться в опасной близости к его библии.              — Мне казалось, коровы говорят «му», — Джейкоб с садистким удовольствием вгоняет в него половину ладони, упирается в свой большой палец. Напоминает о том, что Сону сказал перед тем, как взять его в рот. Тот вытягивается, сжимается вокруг него, откидывает на плечо Джейкоба голову.              — М-му, — выходит из него жалкое.              Джейкоб цокает языком. Сону сжимается вокруг него очень сильно.              — Расслабься. Дыши. Я рукой двинуть не могу, ты так жмёшься.              — Я-я пытаюсь, — он отвечает почти раздражённо, за что Джейкоб, наконец-таки, надавливает на его простату.              Из Сону вырывается вскрик такой громкий, что он в испуге зажимает свой рот обеими ладонями. Теперь пальцы в его волосах — единственное, что удерживает его от впечатывания лицом в зеркало.              — Ты так сильно меня растягиваешь, — низко стонет он на выдохе. Наконец-таки слегка расслабляется, что позволяет Джейкобу вынуть из него зажатую внутри часть ладони.              Он смотрит на то, как сфинктер Сону начинает слегка припухать. Он видел подобное лишь однажды, когда они сделали это несколько раз подряд, потому что окружающие были настолько пьяными, что им удалось улизнуть и провести в туалете того бара несколько часов.              — Готов? — он спрашивает, складывая почти полностью вынутые пальцы щупом, прикасаясь к его растянутому колечку мышц кончиком большого пальца.              Сону начинает бормотать «о, господигосподигосподи», весь дрожит. Джейкоб не может перестать смотреть на то, как блестит его вторгающаяся в Сону рука. Как сжимается и расслабляется вокруг кончиков его пальцев его слабое место. Сону пытается кивнуть, потому что он медлит. Отвечает несколько нетвёрдых, хриплых «да».              — Не забывай дышать, — предупреждает, прежде чем прижать своим пахом его бедро к тумбе с раковиной и начать медленно, постепенно вводить в него все пять пальцев.              Всё движение сопровождается одним тихим стоном, постепенно набирающим обороты, когда Сону ощущает его всего внутри. Мгновение — и Джейкоб видит только своё запястье. Они у него всё равно довольно массивные, крепкие. Сону ноет, стонет, сокращается вокруг его руки. Он и там такой горячий, мягкий. Джейкоб отлично помнит, каково ощущать его растянутым вокруг своего члена.              — Не двигайся я сейчас кончу, — Сону произносит почти одним словом, всё его тело дрожит, бёдра невольно сходятся вместе, подгибаются коленки. Чтоб не дать ему рухнуть, обмякнуть или повиснуть, Джейкоб крепче сжимает его волосы.              Подаваясь вперёд, сильно кусает шею, переключая его внимание на болевые ощущения.              — Святой отец, вы с-садист, — его лицо слезливо кривится, но Джейкоб ему не верит.              — И кто же меня в него превращает, — он склоняет на бок голову, смотрит ему через их отражение в глаза.              Он видит, как член Сону дёргается в ответ на его слова. Как Сону сильней сжимается вокруг его руки. Ему нравится чувствовать себя особенным. Может, в этом всё дело.       Превратить мягкого, робкого старшекурсника, который просто вышел на балкон, чтоб поприветствовать, познакомиться, в трахающего его в туалете хэллоуинской вечеринки кулаком монстра. Он возбуждён своим достижением.       Джейкоб слегка раздвигает пальцы, следом поворачивает руку внутри Сону так, чтоб та смотрела большим пальцем вниз, и всё это сопровождается беспрерывным потоком звуков. Джейкоб слегка трётся о бедро, задевает бантик, понимая, насколько напряжён он сам. Сону более отзывчивый, чем обычно. Он дёргается из-за малейшего движения, словно бы не может прекратить стонать.              — Скажи мне, чего ты хочешь, — их лица в зеркале рядом друг с другом. Джейкоб старается не смотреть на себя. Собственный взгляд, безумный, полный желания, ему противен.              Но Сону такой чувствительный. Такой соблазнительный. Словно не из этого мира. Словно терпел после их последнего раза, как ужасно пьяный Джейкоб тогда и прошипел. Не прикасался к себе ради него, для него. Рот Сону открывается в рваном выдохе. Он, пусть и с трудом, поворачивает голову, чтобы установить прямой зрительный контакт. Вблизи его глаза выглядят так, словно Джейкоб падает в заволоченную влечением, голодом бездну. Он выдыхает ещё раз, и его горячее дыхание опаляет лицо Джейкоба.              — Сделай так, чтоб я с первого раза не смог ответить, как меня зовут. И поцелуй меня ещё раз, — здесь, в этот момент, он как будто бы видит Джейкоба.              Таким, какой он есть. Это опьяняет. Джейкоб медленно, не отрывая взгляда от его лица, сжимает внутри него кулак. Сону, не отрывая от него взгляда ответного, издаёт короткое «хн».              — Это не сложно. Такое уже было.              Джейкоб целует его. Сону сразу же открывает рот, пытается целовать в ответ, но его явно отвлекает то, как кулак Джейкоба толкается в него, выходит полностью, только чтоб войти вновь, и какие это сопровождают звуки, ощущения. Джейкоб не может себе этого представить, но то, как Сону беспрерывно постанывает, как расслабляется его челюсть, как он позволяет насиловать свой рот бесконечным, влажным поцелуем, пока в него проникает целая рука, запястье, и он каждый раз сокращается, вздрагивает, служит достаточным подтверждением тому, что ему хорошо. Стринги с коровьим принтом начинают мешаться, и потому Джейкоб, недолго думая, резко тянет один из бантиков, развязывая его таким образом. Почему-то это заставляет член Сону дёрнуться снова.       Когда он использует член, его руки обычно тянут, щиплют чувствительную грудь, соски. Сейчас они, возбуждённые, чётко очерчиваются под крошечными треугольниками верха бикини. Достав из Сону кулак, Джейкоб резко его разворачивает, усаживает на тумбу рядом, стягивает его ботинки, сдёргивает до конца штаны, поднимает разведённые ноги Сону на тумбу. Открытый, эротичный, но всё равно чем-то милый. Слегка выше, но более тонкий, не столь спортивный. На плоском животике едва очерчиваются мышцы. Когда до Сону доходит, что происходит, он откидывает голову назад в надломленном, низком стоне.              — Нет, не смей глаза закрывать.              Только убедившись, что Сону смотрит, Джейкоб лижет его возбуждённый сосок сквозь мягкую, едва ли скрывающую ткань. Вбирает её в рот. Толкает в него свой кулак.       Так Джейкобу видно, как рефлекторно поджимаются мышцы живота, что передняя часть стринг с принтом пропитана предэякулятом, который также запачкал бедро, продолжает выделяться в таких количествах, словно Сону не прикасался к себе минимум неделю.              — Хён, ты такой красивый, — его рука оказывается на шее Джейкоба. Непослушные, слабые пальцы прикасаются к затылку. — Пиздец, хён, ты такой красивый, и весь мой. Поцелуй меня ещё.              Джейкоб ощущает, как его сердце разбухает внутри, потому что это звучит искренне. Он выглядит таким разбитым, уязвимым — настолько же, насколько Джейкоб себя чувствует. Потому, подаваясь вверх, слегка привстав на носочки, он целует, в последний раз позволяя себе маленькую, белую ложь о том, что это больше, чем просто непрекращающиеся, беспорядочные перепихоны Сону с кем попало.              Он двигает кулаком так, чтоб задевать самое чувствительное место, резко, быстро, и всё это сопровождается влажными, пошлыми звуками, дрожащими постанываниями, глухими битами музыки снаружи — Сону сжимается вокруг его кулака, тараторит череду «я сейчас», после чего изливается так обильно, как никогда прежде. Всё его тело сотрясается в оргазме. Даже глаза закатываются. Джейкоб придерживает второй рукой его поясницу, прогибающуюся. У Сону на ногах поджимаются пальцы. Джейкоб понимает, что и сам тяжело дышит. Сону продолжает трястись и стонать, даже когда кулак Джейкоба медленно, аккуратно из него выходит. Один только вид его пытающегося полностью закрыться сфинктера, слишком для этого растянутого, вселяет в Джейкоба желание податься вперёд, проникнуть в него языком. Джейкоб делает шаг назад, позволяет Сону опустить ноги, начать приходить в себя. Он и сам словно возвращается наконец-таки на землю, ощущает, как внутри него что-то меняется, и, не зная, что теперь делать, открывает кран, умывает руки. Сону, сползая, плохо слушающимися руками принимается завязывать бантик низа своего бикини, дёргает локтем, чтоб жилетка вернулась на плечо, с которого съехала. Джейкоб хочет умыть лицо.       Его взгляд приземляется на подаренную в старшей школе самую дорогую вещь, что у него есть.              — О, нет, — Джейкоб хватает её. Обложка испачкана спермой. Он в панике трёт рукавом, но — размазывает ещё больше. — О, нетнетнет, — он трёт ещё раз, а потом понимает, рукавом чего это делает, делает шаг назад, ощущает прилив тошноты.              Ноги не держат — он грузно усаживается на пол, и всё его естество, всё его существование сжимается до опороченного, святого. До того, кто он есть. Что он сделал в очередной раз. Слабый. Грязный. Неисправимый.              — Нет, — повторяет он, чувствуя, как ломается голос из-за подступающих к глазам слёз.              Одевающийся Сону не сразу обращает на него внимание. У Джейкоба даже нет сил думать о нём. О том, что тот сейчас, ничего не говоря, как обычно выйдет. Что Джейкоб будет должен, как обычно, выйти через какое-то время следом. Как ни в чём не бывало. Как всегда.       Джейкоб так устал от этого. Он роняет голову, не в силах подавить рвущийся из него всхлип, слёзы. Он смертельно сильно устал. Он себе отвратителен.              — Эй, что такое, — Сону, вроде как, приземляется напротив, уже полностью одетый. Готовый свалить.              — Пожалуйста, уйди, — всё, на что Джейкоба хватает. Испачканный рукав, испачканная библия. Заляпанное, неосуществимое будущее, к которому он так стремился. Как же он жалок.              — Да чего ты? Что такое? — это первый раз, когда они разговаривают. Низкий, слегка резковатый тон. Непонимание.              Конечно же он не поймёт.              — Это было в последний раз. Я больше не хочу с тобой связываться, — Джейкоб смотрит на него, чувствуя, как с его носа падает солоноватая слеза.              Сону, присевший на колени, медленно отшатывается. Медленно приземляется на бедро, явно стараясь избегать соприкосновения чего бы то ни было со своим задом.              — Так, блять. Я сейчас никуда не уйду, потому что ты ведёшь себя так, будто я тебя заставил. Я не хочу из этой комнаты выйти насильником. Так что скажи мне, в чём дело.              Джейкоб невольно угрюмо, горько фыркает. Естественно это единственное, что его волнует. Джейкоб — всего лишь кто-то. Это мог бы быть Джуён, а не он, и Сону бы был всем доволен. Лучше бы это был Джуён.       Лучше бы Джейкоб никогда не поступал, не соглашался, что это неплохой способ занять время. Лучше бы он оставался там, откуда пришёл. Сону не понимает. Джейкоб заставит его понять.              — Мои родители были алкоголиками. Оба, — он ухмыляется. Слёзы продолжают течь по его лицу. — Настолько ужасными, что нас с братом забрали в католический приют, когда мне было двенадцать. Он решил стать фотографом. Я решил стать священнослужителем.              Сону смотрит на его одежду теперь словно бы заново. Осознаёт. Приоткрывается его рот. Джейкоб тихо, слезливо смеётся. Его горло сжимается. Слёзы, горячие, злые, отчаянные, продолжают стекать по его щекам. Он хочет сказать, но его голос дрожит так, что выходит почти неслышно, слишком тонко:              — Я завалил экзамен. Мы с братом решили, что я поступлю пока что в универ. Лучше подготовлюсь и пересдам.              Часы, дни, недели, месяцы. Годы. Труд, бесконечный, всепоглощающий. Посещение костёла, службы, его обучение. Пошитый на заказ костюм. Джейкоб взмахивает рукой.              — А потом я подошёл с тобой познакомиться. Мне показалось, что ты хочешь подружиться, — Джейкоб чувствует себя дураком, его губы дрожат, — потому что, — он едва справляется со всхлипом, — потому что ты смотрел на меня так, что, мне показалось, ты хочешь подружиться. И я подошёл.              Он не может смотреть в его лицо. Словно зависший, Сону сидит напротив него. Джейкоб устал.              — Я такое ничтожество, — шепчет сам себе. Трёт рукавом лицо. — Господь, прости меня. Я вообще ничего не стою.              Сону молчит. Джейкоб, слегка успокоившийся, делает вдох. Сжимает крест. Ведёт ладонью по пуговицам. Он встанет. Он попробует отмыть водой. Он уйдёт домой, никому ничего не говоря. Он не думает, что сможет сейчас смотреть в глаза кому-то.       Может, лучше поехать в ближайший костёл. Встать на колени и молиться. Молиться до тех пор, пока ему не станет легче. Может, сработает и в этот раз.              — Так ты, типа, не можешь стать священником, потому что гей? В этом дело?              — Просто уходи, — он не понимает. Не важно, гей ли Джейкоб. Важно то, что он делает. О каком обете целомудрия может идти речь, когда он полтора года трахается по туалетам с парнем, с которым даже толком не знаком.              — Ну нихрена, я хочу понять-              — Да прекрати ты! — Джейкоб слегка повышает голос. Успокаивается. Выдыхает. Слёзы, высыхающие, стягивают кожу его лица. Он прижимает к себе испачканную книгу. — Иди и найди себе кого-то ещё, раз тебе насрать, кто это. Может, Джуён трахает ещё лучше. Тебе же плевать, что в тебя засовывают.              Молчание. Джейкоб смотрит в пол. Медленно моргает. Нет. Ему не хватит смелости пойти в таком виде в костёл. Сначала он заедет умыться и переодеться. И потом — потом поедет в костёл.       Сону поднимается. Естественно он поднимается. С этого и надо было начинать.              — Чтоб ты знал, — его голос, низкий, вздрагивает. Джейкоб замечает, что он сжимает кулаки. Джейкоб смотрит выше. На усеянное блёстками-звёздочками лицо. На следы от слёз. На сжимаемый сильно рот, — я тебе не шлюха какая-нибудь. Я ради тебя в это вырядился. Козёл, — Сону выходит, хлопая дверью.              Джейкоба снова подташнивает. Он тянется, поднимает с унитаза крышку — его действительно рвёт. Он не выпил так уж много. Это нервы. Это расстройство. Когда спазмы заканчиваются, блевать становится нечем — он поднимается, выпрямляется. Смотрит на своё отражение. Они с братом похожи. Но, ещё, он похож на своих родителей. Лицо его отца, лицо его матери — они смотрят на него в ответ через эти глаза. Глаза тех, от кого ему никогда не избавиться. Чьи грехи ему не замолить.       Он умывается. Пальцем проводит по следу от зубов на щеке, там, где раньше был след алых губ. Поправляет причёску. Колоратку, над которой виднеются засосы. Застёгивает ремень. Проводит влажным пальцем про грязному, белёсому следу. Он займётся этим, когда вернётся домой.              Музыка, всё такая же громкая, люди, ещё более пьяные. Джейкоб не замечает знакомых лиц. Все где-то ещё. Это не важно.       Он проскальзывает ко входной двери. Открывает её, выходит, закрывает её за собой. Смотрит вверх, на безграничное, звёздное небо. На улице свежо, но не холодно. Неровно, чуть пошатываясь из-за слабости, он делает шаг к лестнице. Делает шаг вниз.              — И куда ты?              Отсутствующая интонация, прежний голос. Джейкоб оборачивается.              Ким Сону.              Курит. Один. Шмыгает носом. Недовольный чем-то. Джейкоб отвечает пассивно.              — Домой.              Он стучит ботинком по земле. Стряхивает пепел, как есть, на пол. Шмыгает носом снова. Трёт перчаткой лицо. Размазывает звёздочки-блёстки, что озаряют его лицо даже в темноте ночи. Никого, кроме них, в этой части нет. Смех, крики, музыка — всё внутри и на заднем дворе. Джейкобу хочется набрать брату. Он знает, что не может. Их разделяют тысячи километров. Здесь и сейчас, у него никого нет.              — Тебя забирает кто-то?              — Нет.              — И что тогда?              Джейкоб оглядывается на дорогу. Тёмная, пустая. Новостройки, редкий свет в окнах. Несколько машин трезвых водителей. Джейкоб не будет дёргать никого из них. Он не будет вызывать такси. Он хочет просто. Идти.              — Пешком.              Дёрганый, смотрит на него нечитаемо. Выдвигает нижнюю челюсть, вздыхает, а потом, словно боясь передумать, поспешно тушит сигарету о переполненную пепельницу, двигается слегка резко. Рвано. Спускается быстрей, останавливается. Смотрит исподлобья. Джейкоб сжимает пальцами перила. Слабо, устало выдыхает.              — Что ты хочешь от меня?              Сону делает шаг навстречу. Указывает на Джейкоба пальцем, говорит тихо и быстро.              — Слушай. Я не знаю, что за религиозная ерунда творится в твоей голове, я вообще впервые обо всём этом только что услышал, но я не сплю, с кем попало. Я вообще ни с кем кроме тебя не сплю. Я сказал это, чтобы тебя позлить. Только и всего. И если у тебя встаёт, когда тебя святым отцом называют, это не конец жизни. И даже если у тебя на меня конкретно встаёт — тоже. Блять, — он чешет затылок. Хмурится, смотрит по сторонам — проверяет, чтоб никто не услышал.              Слышать, кроме Джейкоба, некому.              — Дело не в этом.              — Ну так вот и расскажешь мне, в чём! Я нихрена не понял. Я вообще думал, что ты со всем этим ок. Я ж не знал, — он скрещивает на груди руки. Жест защиты. — Ладно. Пошли давай. Проведу тебя до дома. Объяснишь, чего так ревел.              Джейкоб закрывает глаза. Прижимает к себе испачканную книгу. Он должен отказаться. Он должен прекратить это — ни к чему хорошему его всё это не приведёт. Скорее всего, это очередная ложь. После стольких случаев, верить Сону практически невозможно.       Но, всё же.       Если вдруг.       Если он просто даст всему этому шанс.       То, возможно. Только возможно.              — Ладно. Пойдём.              Они оба идут медленно, пусть и по разным причинам. Молчат. Осенний ветер до сих пор довольно тёплый. Звуки вечеринки постепенно остаются позади. Где-то вдалеке шумит дорога.              — Бля-я-ять, — Сону вдруг шлёпает себя ладонью по лбу. — Я забыл- Я там оставил. Ну, эту. Пиздец кого-то ждёт находочка.              А, да. Джейкоб тоже её не взял. Да и зачем ему? Он даже не знает, куда именно её швырнул, когда из Сону достал.              — Ты вообще хоть представляешь, как это всё было мучительно покупать? Или надевать? Тебе хоть понравилось? Ты вообще бля хотел что-то делать, или я тебя всё-таки заставил?              Поток вопросов, сопровождающийся возмущённым лицом. Джейкоб прикасается к кресту на своей груди. Он не представляет, каково это — всё это покупать. Но он может представить, как стыдно надевать что-то. Джейкоб ведёт пальцами по пуговицам сшитой на заказ рясы. Он судорожно выдыхает. Он готов.              — В общем, как я уже сказал, мои родители были алкоголиками. И нас с братом забрали, когда мне было двенадцать.