прости.

прости. с этого слова всё началось и всё закончилось. это слово звучало редко, слишком редко, чтобы быть чем-то обыденным. оно тяжелое и металлическое на вкус. оно не делает легче, никогда. по крайней мере, так усвоил ричи. — прости, сынок, а твои родители знают, что ты шляешься здесь, на этом карьере? — тозиер мастерски, как он думал, изобразил голос ирландского копа. получилось далеко не так, как он хотел, но кого это волнует, верно? — нет. и только попробуй снова пошутить про мою мать, балабол. — эдди хмурился. не улыбнулся, как это обычно бывало, пародии, морщинка между тонкими бровями в этот раз не разгладилась. и без его улыбки будто разом пряталось солнце и становилось пасмурно, серо и скучно. ну, или ричи так только кажется. — нет, ну я серьезно, что ты здесь делаешь, чел? — он сделал пару шагов вперед, наступив босой ногой в ручей. после того, как биллу и бену пришлось разобрать плотину, та сильная и быстрая, как им казалось, река, вновь превратилась в тоненькую полоску грязной воды. где-то квакали лягушки, шумели листья. и солнце будто бы и вправду исчезло. — гуляю. отвяжись, ричи. — эдди сел на гравий и уставился прямо на тозиера, надеясь, видимо, прогнать его силой мысли и темно-медовых глаз. тот же, делая вид, что ему абсолютно всё равно на безуспешные попытки друга намекнуть, что, быть может, пора бы и свалить, подошел вплотную и нагло развалился рядом с каспбраком. — ну че ты? что случилось-то? или тебе снова пришлось лицезреть рожу старины пеннивайза? — заткнись, ричи! — и на место облаков пришли тучи. застучали по земле первые капли дождя. ричи поднял голову — и капли покрыли толстые стекла очков. эдди, кажется, умеет управлять погодой. — заболеешь. — а с каких пор это волнует тозиера? а с каких это пор эдди сидит не шелохнувшись, и даже не заикнулся о простуде? а с каких это пор они вот так остаются наедине?.. каспбрак молчит. тонкие пальцы обнимают острые коленки, мокрые волосы прилипают ко лбу. взгляд направлен в пустошь, в дренажные трубы. они молчат вдвоем, пока дождь льет все сильней и сильней, пока небо рассекает костлявый палец молнии. ричи смотрит на эдди. не отрываясь, разглядывает каждую деталь его лица. а тот будто и не замечает, только все смотрит в сторону одной из шахт морлоков. он сделал глубокий вдох. прогремел гром. — я не могу так, ричи. мне страшно. мне страшно жить в этом городе. кажется, что обернусь — а там мертвая бэтти рипсом. или вот — пойду в аптеку, а в подсобке — прокаженный, и в этот раз я не смогу убежать. или окажется, что моя астма и вправду может меня убить. и тогда страх станет еще больше, и тогда пеннивайз вернется, и тогда уже неясно, сможем ли мы снова это пережить. — эдди говорил и говорил. дождь превратился в ливень, пузырился в лужах и отскакивал от дужек очков. ричи молчал. молчал и продолжал смотреть. к телу прилипла влажная футболка, пару купюр в кармане уже, скорее всего, промокли насквозь. в очках ничего не видно — и тозиер их снимает. и без очков, кажется, ему видно гораздо больше. видно дрожащие ладони, видно взъерошенный затылок, видно тонкий шрам у каспбрака под ухом. видно покрасневшие глаза и слезы, тонкими струйками стекающие по щекам и сразу смываемые дождем. — и я в курсе, что говорю бред, и что ты сейчас опять пошутишь какую-нибудь глупую шутку. — он говорил слишком правильно. слишком правдиво. эдди читал его как открытую книгу, он был перед ним как на ладони — смешной, глупый, очевидный ричи. а тот и не знал, что сказать. и язык, первый, наверное, раз в жизни не повернулся швырнуть обидную колкость. тучи сгущались, гром сотрясал пустошь все чаще. еще немного — и загорятся деревья, и даже ливень их не потушит. и ричи совершил ошибку. ошибку, с которой все началось, взмах крыла бабочки, искра, взлетевшая в звездное небо, капля дождя, упавшая на нос. он обнял эдди. обнял крепко, будто желая спрятать от грозы, спрятать от жуткого клоуна, спрятать от всех страхов, что поджидали его извне. стало холодно, потом тепло. и тозиер почувствовал, что дождь начинает утихать. — ты придурок, ричи. — гроза совсем затихла, перестали надрывать глотки лягушки. в воздухе резко запахло мокрой землей. а его тонкие плечи под мокрой футболкой почти перестали дрожать. — я знаю. с этого момента будто начался медленный обратный отсчет. от десяти до нуля, глубокий, хриплый голос тихо диктовал цифры в голове, костлявая рука подбиралась к сердцу, чтобы потом раздавить его. уничтожить. выжечь до тла. — прости, балабол, а когда это ты последний раз шутил смешно? — каждое слово, словно молоточек, било по ушам сарказмом. ричи улыбался во весь рот, сидя вплотную к костру и не замечая, что несчастная зефирка вот-вот собиралась сгинуть в ненасытной пасти огня. эдди сидел рядом, прижав колени к груди и глядя на друга с приподнятой бровью и легкой усмешкой на губах. над их головами мерцали звезды. — пять минут назад, эдс, если ты не заметил. — зефирка соскользнула с палки в костер. заметив это, ричи, комично выругавшись, потянулся было за вожделенным пакетом со сладостями, но был остановлен чужой ладонью. каспбрак, смеясь, свободной рукой убрал зефир подальше. звезды засияли ярче, будто каждая желала заменить солнце. искры вырывались из огня и взлетали ввысь, в небо, сами становясь звездами. — пусти меня, я хочу есть…- театрально захныкал тозиер. эдди же, не скрываясь, откровенно хохотал над потугами друга добраться-таки до сладостей и поджарить очередную зефирку. скрываться уже не нужно было. он знал, что с ричи можно и не скрываться, можно и не прятать все эмоции за нахмуренными бровями и складкой на лбу. теперь они оба знали друг о друге всё. стояли друг напротив друга совершенно нагие. нечего было прятать, нечего было терять. было рассказано все, были выплаканы те жалкие слезы слабости, что люди предпочитают скрывать, были сброшены все тяжелые ноши, что лежали у них на плечах. так оно и было. с одним небольшим нюансом. ричи все еще кое-то скрывал. скрывал то, что понимает, отчего его настроение зависит напрямую от настроения друга. скрывал то, что постоянно хочет прикоснуться. скрывал то, что засматривается на чужое лицо, то, что может пропустить часть разговора, просто заслушавшись на тон голоса. скрывал то, что ему не раз и не два попадало за то, сколько лишнего времени он проводит с кампбраком. скрывал то, что любит, дико, отчаяно, нервно. любит темно-медовые глаза, любит короткий ежик на затылке, любит ямочку на левой щеке, любит россыпь веснушек на носу и любит худые, тонкие пальцы. окончательно, бесповоротно. до смерти. - прости, ричи. и всё рухнуло. взорвалось, сжалось. эдди нажал что-то, и исчезло всё. осталось лишь бешено колотящееся сердце и тучи, тут же закрывшие бывшее до этого ясным небо. вода в ручье стала ледяной. гладкие, приятные ранььше на ощупь камни теперь резали босые ступни. крики птиц стали надрывными, печальными и истеричными. все поменялось, но осталось как было. остались глаза, щеки и губы, остались тонкие пальцы и розовая рубашка. не осталось ричи. он растворился. исчез. умер в ту же секунду. он знал, что значит это "прости", и тешится надеждами было бы смешно. это бв не спасло, не вылечило, не склеило. его сердце не просто разбилось - оно взорвалось. острые осколки впились в артерии и вены, проткнули насквозь трахею, не давая вздохнуть, не давая сказать ни слова. словно рыба, которая в панике глотает ртом воздух, находясь ра суше, пока солнце медленно выжигает перламутровую чешую. на плечо легла рука. знакомая, теплая ладошкк ласково скользнула вниз, беря безвольную ладонь тозиера. - ты не в чем не виноват, рич. просто нет. ты самый близкий мне человек из всех, кого я только знаю, но только как друг. прости. ричи рвано выдохнул. сверкнула молния. ударил гром. - ничего, эдс. я понимаю. - сумел он выдавить до того, как отчаянные рыдания разорвали бы горло на части. и хлынул ливень. "прости". он выводил эти буквы трясущейся рукой, сминая и разрывая вырванный из тетради лист. его не заботило, что почувствуют остальные. он не хотел знать ничего. он хотел бы стать пылью, дождем, камнем, чем угодно, что не имеет души. чем угодно, что не чувствует эту боль. но в этой ситуации не оставалось делать ничего. ричи не знал точно. может, между ними еще что-то могло быть. может, это была шутка. а может, кошмар. но нет. самая, что ни на есть, отвратительная, серая реальность, в которой грифель простого карандаша обломился на коротком имени: "эдс". тозиер скомкал записку. всё, на что хватило сил. всё, на что могли быть способны дрожащие до сих пор руки. всё, что он хотел оставить после себя. ничего, кроме тяжелого, металлического, слишком значимого для таких простых букв слова: "прости". это слово падало на пол деревянным стуком, петлей затягивалось вокруг шеи, это слово царапало, будто ногтями, кожу, било по оконным стеклам ливнем и гремело грозой в пустоши. "прости, эдс, мне придется убить себя."