мальчик скейтер

— эй, зубрила. за окном едва наступающая на пятки весна: закат персиковыми волнами ласкает молочную кожу, пока ветер перебирает его волосы. рики выглядывает в окно, глазами виснет на взъерошенных, раскрашенных мелками волосах и вздыхает, упираясь в подоконник. за окном весна — кюбин в одной мятой футболке с динозавром. машет своими длинными руками, хватая последние лучи солнца, и искрится, как догорающий бенгальский огонек. он выглядит весьма себе довольным: в одной руке потертый скейт, в другой — бутылка яблочного сидра, успешно украденная из родительских запасов. — ты только не забудь наушники! — кричит он во весь голос. для рики это не больше чем игра. но игра, однако, на выживание. сбегать часто приходится через окно, чтобы не поймали, а брошенные тетрадки так и остаются скучать до вечера. кюбин вообще не от мира сего: общение с ним, словно безумный аттракцион. рики никогда не скажет, какого это — падать со скейта и разбивать коленки; рики никогда не скажет, что для него значат милые пластыри-динозавры, наклеенные грубыми руками не очень-то аккуратно; рики никогда не расскажет о том, что они делают в парке недалеко от дома, и все, что важно — мозолистые пальцы в переплете собственных. кюбину часто приходится лично носить вторую джинсовку, — хотя обычно он не такой расчетливый, — укрывая дрожащие плечи, ведь все, что успел взять с собой рики — куча спутанных проводов. и дело в том, что его все устраивает до тех пор, пока солнце не зайдет за горизонт, и придет пора прощаться. ветер слегка свистит, играя с кронами деревьев, и рики морщится, покрываясь мурашками. кюбин забирается горячими пальцами под оверсайз футболку — тепло разливается приятным покалыванием. где-то впереди ласкаются мартовские коты, играя с заходящим солнцем. кюбин делает глубокий вдох, прежде чем: — встретимся здесь завтра? и рики кивает. у рики родители весьма интеллигентные люди — и ждут от сына того же. он каждый вечер засиживается за учебниками, и единственное, что освещает маленькую прозрачную комнату — настольная лампа, изредка скрипящая от усталости. кюбин это знает. знает и стучит по батарее в час ночи, пробуждая, пожалуй, всех, кому не очень повезло жить рядом с ним. в окне можно разглядеть заботу. рики открывает его на распашку, цепляясь за тонкую нить, а на ней — сотни конфет и одна маленькая записка, вычерченная на коленке засохшими чернилами. «ложись спать в кровать, а не сидя за столом». отношения скрывать приходится. рики прячет все: записки, написанные ужасным почерком — точно кюбина! — конфеты, пластыри с динозаврами. прячет и себя: в комнате, куда едва попадает лунный свет, создаются воспоминания. кюбин залезает к нему через окно, пока все спят, и все, что слышно, — тишина ночи. они падают на пол, переплетая пальцы, и теряются в сиянии луны. юность — время, ускользающее, словно песок сквозь пальцы. время не щадит остатки прошлого: выбрасывает цветные фантики из-под конфет, теряет пластинки и забывает фотографии, вымывая цвет ярких красок. рики цепляет его волосы и жалеет о том, что слова застревают поперек горла, когда чужие губы в необходимости касаются его щеки. кюбин гладит глазами его пушистые ресницы и целует, пальцами прокручивая тонкие пряди волос. рики не плачет: губы лишь поджимаются, пряча жалобный выдох, — кюбин его ловит поцелуем. кюбин любит свободу во всем: у него в волосах радуга, а на шее яркие нитки, сплетенные чьими-то руками аккуратно. рики проводит пальцами вдоль ключиц, цепляя острую кость ногтями, и едва дышит. кюбин целует свободно: смотрит долго-долго в глаза, мажет за ухом, хватая хрупкие запястья, и — ни в коем случае — не заходит дальше. — знаешь, я хочу покрасить волосы в красный, — шепчет рики в один из таких вечеров. в комнату едва пробирается мартовский ветер, укрывая холодным одеялом дрожащие плечи. — думаю, тебе пойдет. — покрасишь мне волосы? — рики кладет голову на сердце — у кюбина оно бьется в такт часам, отбивая остатки ночи. — хорошо, но что ты скажешь родителям в этот раз? — не знаю. разве имеет значение, что я скажу? все равно наругают. они соприкасаются губами так по-детски и наивно, — кюбин разбрасывается поцелуями совсем уж лихорадочно, ловя хрустальные слезы. рики хватает его щеки: в необъятной темноте ночи он находит одно — надежду. у рики душа подобна сладкой конфете в тусклой обертке, — кюбин прячет ее в самую глубь стеклянной банки. и никому не говорит. и на самом деле неважно, насколько взрослым ты себя чувствуешь, — кюбин всегда винит себя в том, что не может спасти рики от давящей на сердце тревоги. тот улыбается неустанно наигранно: прячет за блеском глаз необратимую печаль, когда кюбин снова зажимает в пальцах отсыревшую сигарету. «взрослый ребенок». они бы очень хотели сбежать: куда-нибудь, где время не спешит забирать родное тепло; туда, где солнечный свет вечно играет с матовой кожей щек, и где не нужно платить за свободу, а еще туда, где существуют они. рики встречает его сладкими от леденца губами — кюбин их ловит по привычке, руками накрывая замерзшие уши. — я купил краску! — впервые он смеет видеть его таким счастливым. — да ладно? где ты взял деньги? рики ненадолго поджимает губы: — обещай, что не будешь ругаться. — обещаю. — тогда, — рики задерживает дыхание, — мне пришлось продать всю бабушкину малину. кюбин, опешив, бьет его по плечу, сразу же срываясь на смех. гладит это место в порядке извинений и обнимает, выдыхая всю скопившуюся усталость. пальцы находят ребра, пересчитывая каждую выступающую кость, пока рики оставляет смазанный клевок в районе шеи, больше напоминающий случайное соприкосновение с кожей, — и он не жалеет. — не знаю, правильно ли это, — горячее дыхание опаляет ключицы, — но мне просто нужно накосячить, чтобы быть уверенным! время забирает все: брошенные тетрадки, спутанные наушники и даже этот несчастный скейт. но упускает одно: — боже, я люблю тебя.