Паучьи лилии

Фриск бесцельно глотает из выданной ему банки с газировкой, уставившись куда-то в пустоту, лишь изредка слизывая с губ сбежавшие липкие капли напитка. Андайн распинается уже четверть часа, и прерывать её нет никакого желания, как, впрочем, и участвовать в этом бессмысленном диалоге. Конечно же, Фриск очень тронут тем, как его друзья беспокоятся за него, но сейчас их волнение бесит настолько, что хочется скривиться, как от зубной боли. Но вместо этого парень лишь делает очередной глоток газировки, да потирает расцветающие синяки на запястьях, из-за которых весь этот сыр-бор и разразился. Его они совершенно не волнуют, лишь левая рука неприятно ноет, но Андайн бушует так, словно Фриск уже валяется в больнице с множественными переломами. — А что, если бы он снова вывихнул тебе руку? — Фриск морщится. Было бы неприятно, это да. Повязку с руки сняли лишь неделю назад и строго наказали её беречь, чтобы дело не закончилось хирургическим вмешательством. Друзья и в тот раз были в ярости, разумеется, а как же иначе? Фриск сообщил им о том, что упал с лестницы, но тут же заткнулся, поймав на себе раздражённые взгляды. Андайн во всеуслышание заявила, что прибьёт одного сукина сына за подобное, неустанно оберегая друга в школе. «Сукин сын» на протяжении всего того месяца постоянно мелькал на периферии зрения, вызывающе скалясь. Явно нарывался на обещанную драку, но Фриск цеплялся здоровой рукой за подругу и слезно просил её успокоиться. А также, просто ради приличия, не называть его брата «сукиным сыном», потому как такое обращение могло оскорбить Ториэль. В ответ он получил лишь гневную тираду о том, что реальными родителями Чары были сами бесы из преисподней, потому как в кого ещё он мог уродиться таким на голову отбитым чертом? Крыть было нечем — описание было самым подходящим. Чертила последнейший. Когда Сатана покинет свой пост, Чара будет биться за его место с Гитлером, и хер знает, кто из них ещё победит. Проблема была только в том, что из всей их компании, помимо Андайн, хоть что-то противопоставить этому сгустку ебланизма мог только Санс, который в данный момент проходил практику, как будущий палеонтолог, в другом городе. Фриск в своё время ржал до слёз, когда узнал, что друг решил посвятить свою жизнь выкапыванию древних скелетов, но согласился, что работа невероятно интересная. Ну и да, смешная, если учитывать контекст, он практически уверен, что Санса взяли по блату. Так что, из прочих друзей-монстров в школе оставались лишь Папайрус и Альфис, но Фриск бы в жизни не рискнул выставить их в качестве своей охраны против Чары. Человеческих школьных друзей у Фриск было в разы больше, — стыдно признаться, но он даже считал себя достаточно популярным! — но никто из них не рискнул бы вступать даже в словесные дебаты с человеком, которого не вызывали каждый день к директору только по той причине, что последний и сам опасался этого ненормального и старался пересекаться с ним в своём кабинете как можно реже. Как его не исключили было загадкой для всех, кроме, пожалуй, Азгора и самого Фриск. Отец делал щедрые пожертвования школе, искренне стыдясь поведения своего приёмного сына, с которым уже давно даже не пытался наладить дружеские отношения. К тому же, фактически, во время самой учёбы Чара не делал практически ничего, что бы можно было посчитать серьёзным нарушением правил, а судить ученика за то, что происходит вне школы педсовет не торопился. Имел права, кстати, но упорно закрывал на это глаза, а директор ещё и предусмотрительно прятался за новеньким ноутбуком, игнорируя жалобы простых учителей. Чара всю эту лицемерную пиздобратию ласково нарекал: «высером капитализма», и Фриск даже не мог с этим поспорить. Лишь тихо просил не говорить подобное при них самих. Угадайте, по какой причине его в тот день отстранили от занятий? — Андайн, это просто синяки, не волнуйся, — выдавливает из себя улыбку Фриск, машинально поправляя ворот свитера. — Серьёзно, мы с ним ссоримся с самого детства, и вывих был самой тяжёлой травмой, которую я когда-либо получал. Друзья не знают, почему в седьмом классе Фриск сломал ногу, и им лучше не знать, сколько раз он удачно приземлялся, падая с лестницы. — Да, но… Не знаю, как это объяснить, н-но, мне кажется, в последнее время количество твоих травм увеличилось, — аккуратно замечает Альфис, которая обычно старается не лезть в нравоучения своей подруги. Фриск насмешливо думает, что стало бы с друзьями, если бы они увидели его без одежды. Появился бы кружок, посвященный убийству его брата, или те бы просто свалились без чувств? — Т-ты уверен, что тебе не… — Да, я уверен, — раздражённо перебивает её Фриск, за что тут же получает неодобрительно взгляд со стороны Андайн, и нервно отхлёбывает из полупустой банки, пытаясь спрятать за ней своё смущение. Да-да, сам понял, что перегнул палку. — Кстати, вы не помните, когда в этом году начинаются тесты? Подруги прекрасно понимают, что Фриск самым наглым образом в открытую переводит тему и смотрят на него очень недовольно, но в итоге сдаются. Фриск мысленно ликует — сегодняшняя битва выиграна. Но не война. Домой он приходит уже за полночь, радуясь тому, что Ториэль уехала в какой-то детский лагерь для работы с трудными подростками. Будто бы ей дома трудных подростков не хватало, ей-богу. Фриск порой кажется, что, заботясь о таких детях, та просто пытается загладить вину перед всевышнем за то, что в своё время не досмотрела за Чарой. Фриск знает, что Ториэль плохо от этого. Слышал однажды, как она рыдала в своей комнате после того, как забрала Чару из полицейского участка. А ещё, чувствуя себя последним мудаком на Земле за подобные мысли, Фриск думает о том, что родители действительно виноваты в этом. Быть может, только частично. Но виноваты же. — Где шлялся? — насмешливый голос из темноты заставляет вздрогнуть, и Фриск спешно включает свет в своей комнате. Его ночной кошмар, злобная тварь из темноты, демон из небытия вальяжно валяется на его кровати, и парень мысленно вопрошает, чем так провинился в прошлой жизни, что в этой получил такого изощрённого палача, запертого в тело человека. Помятый и сонный, он выглядит практически мило, знаете, насколько это слово может относиться к кому-то, вроде него. Фриск жадно рассматривает эту картину, не в силах отвести взгляд или лишний раз выдохнуть воздух, застрявший где-то в трахее. Ещё секундочку, ну пожалуйста, ну дай мне насладиться этим. Разве я не заслужил хотя бы чуточку счастья, не забирай у меня его! — Снова нылся на меня своим дружкам? Сам-то не заебался от этого дерьма? Наваждение проходит сразу же, стоит Чаре вновь открыть свой поганый рот. Тот сбрасывает, словно старую кожу, секундное умиротворение с лица и с нездоровым удовольствием наблюдает за тем, как Фриск кривится от ругательств. Смотрит так, словно прекрасно знает о том, что Фриск — ебучий лицемер, который в мыслях уже всех и вся покрыл трёхэтажными конструкциями, совершенно этого не стыдясь. Он всегда смотрит так, словно знает о каждой мимолётной мысли, о каждом действии и слове. Словно Фриск стоит совершенно голым, не в силах спрятать ни единый свой секрет. Смотрит, как любопытный сериал, сюжет которого он предугадал уже год назад. Ублюдок хренов. Бесит неимоверно. Фриск никак не комментирует упрёки в свою сторону, не желая вступать в словесные баталии с человеком, который не просто способен переговорить торгашей на рынке, так ещё и продать им что-нибудь из их же продукции. Просто стягивает с себя свитер, не глядя кидает его в тёмный угол комнаты и, поморщившись, смотрит на собственное отражение. Его шея выглядит так, словно на него напала дикая псина. Да и, что уж там, ощущается примерно так же. Никакого нелепого намёка на эстетику, от которой так часто тащились его одноклассники, или что-то в этом роде. Никакой ребяческой пародии на собственничество и синих засосов. Его безжалостно искусали в грёбаное мясо, разодрав кожу на шее так сильно, что выйти на улицу без воротника было бы невозможно. Зачем? Просто потому, что Чаре моча в голову стукнула. Просто потому, что он мог это сделать. И этого ему достаточно. — И почему ты постоянно страдаешь этой ерундой? — тихо интересуется Фриск, ища на столе заживляющий крем, купленный ещё до вывиха, после которого Чара, нужно отдать ему должное, немного присмирел. — Мне нравится видеть тебя израненным. Тебе очень идут синяки. Ёбанный мрак. Парень тяжело выдыхает, наконец-то найдя нужный ему тюбик, и выдавливает немного крема на дрожащие пальцы. Судьба, ну чёртова ты мразь, ну какого хрена ты решила, что Фриск мало проблем с этим башибузуком, и он — это именно тот, в кого нужно окончательно втюрится. Причём той самой, сука, голубой любовь, когда от слащавости слипается в заднице, а перед глазами так и кружат толстые херувимчики с пошлыми крылышками. Благо, розовые очки, если они когда-то и были, давным-давно разбились о суровую реальность, и никаких иллюзий по поводу объекта симпатий Фриск не строил. Он умудрился влюбиться в последнего человека, которому нужна была его любовь. Бессмысленно и безосновательно, просто в один день поймал себя на мысли, что да, вот этот сумасшедший ебанат — парень его мечты. Простите, дамы, моё сердце занято будущим пациентом психбольницы, и будет настоящим чудом, если он в эту больницу попадёт не за расчленение моего трупа в каком-нибудь тёмном закоулке. Пишите письма, носите цветы на могилку, я втюрился в сводного брата. Ситкомовая трагикомедия с рейтингом пиджи-тринадцать. Фриск бы расхохотался, если бы не хотелось рыдать взахлёб. Ах да, точно, это ведь даже не самое худшее в его ситуации, представьте себе. Есть ещё кое-что, из-за чего жизнь Фриск из отстойной трагикомедии превратилась в триллер с элементами ужасов. Чара знает, что Фриск в него влюблён. И это — последний гвоздь в его крышку гроба. И вот хуй его знает, какого: метафорического или вполне себе реального. Фриск заранее присматривает себе место на кладбище, проходя мимо него, когда идёт с учёбы. Чара, идущий рядом, смеётся и рекомендует задуматься над кремацией. Идея кучкой праха валяться в какой-то вазе кажется ему очень заманчивой.

***

Фриск самым наглым образом, состроив жалобные глаза учителю химии, сбегает в школьный туалет во время урока. Грёбаное четырнадцатое февраля, грёбаный день грёбаных влюблённых. Фриск, бесстрашно устроившись на грязном подоконнике, мнёт в руках вырвиглазно-розовую открытку с нарисованными на ней улыбающимися сердечками, ангелочками и милыми стихами, явно собственного сочинения. Элис-Элис-Элис, пора любви наконец стукнула и тебе в голову? И где же ты была полтора года назад, когда Фриск капал на тебя слюной, словно диабетик на плитку вкуснейшего шоколада? Фриск в принципе был влюбчивым, словно бездомный котёнок, ищущий себе доброго хозяина и трущийся о ноги всякого мимо проходящего в надежде на ответную ласку. Чуть ли не на коленях ползал за очередной любовью, таскал конфеты и открытки, и каждый раз получал вежливый и ласковый, но отказ. Ирония, сука, судьбы, но котёнка в итоге подобрал человек, который этих самых котов терпеть не может. Чисто из садистского любопытства — посмотреть, как он будет пытаться изо всех сил выжить, если его выбросить с моста в воду. Парень уже думает было о том, чтобы вернуться на урок, когда дверь в туалет с противным скрипом открывается, впуская в пучины школьного туалетного ада… Ой, да ладно вам! Бог, если ты в самом деле существуешь, у тебя либо просто отвратительное чувство юмора, либо Фриск в прошлой жизни детей с котятами кромсал. В их корпусе несколько сотен старшеклассников, на каждом этаже по несколько туалетов, но этот ублюдок зашёл именно в нужный тогда, когда Фриск хотел побыть один? Во время урока? Нет, постойте-ка, это действительно странно. — И как же ты, позволь узнать, меня нашёл? — настороженно интересуется Фриск, наблюдая за тем, как Чара пытается изобразить на своём лице удивление от их встречи. Наигранную пародию, практически карикатуру, которая не обманет даже слепого. — Не знаю даже. Мне показалось, что тебе нужна помощь, вот я и пришёл, — Чара небрежно откидывает свою сумку в сторону и усаживается на подоконник рядом. Тоже мне, нашёлся Нострадамус. Вообще-то, у него сейчас тоже уроки — Фриск знает расписание брата наизусть, и только благодаря этому может избегать лишних встреч. Чара бесится из-за этого, но поделать ничего не может. Фриск ненавидит тот факт, насколько любит видеть на чужом лице злую беспомощность. Понимание, что они с Чарой во многом действительно схожи, не даёт покоя. — У тебя осталось несколько месяцев до выпускных тестов, не стоит ли готовиться к ним? — напоминает парень, пытаясь отодвинуться, но подоконник недостаточно широк для подобных манёвров. — К тому же, у тебя сейчас уроки немецкого. — Мне они не нужны, — лениво отмахивается Чара, и Фриск чувствует, как места на подоконнике становится всё меньше. Хочет встать и отойти в сторону, но его жёстко хватают за запястье, притягивая обратно. Обжиматься в школьном туалете на старом, разрисованном всякой хренью, подоконнике. Ахуеть романтика, сюда бы еще ароматических свечей. — Я достаточно хорошо знаю немецкий, mon amour. — Это французский, придурок, — Чаре плевать, Чара в этот момент вырывает из рук Фриск валетнинку, жадно пробегая по ней взглядом. Кривится, не скрываясь, и скомканная бумажка безжалостно летит в другой угол туалета. Фриск провожает её взглядом. Ангелочки были нарисованы очень даже красиво, парень был бы не против сохранить открытку, как память. — Ну и зачем? — Стихи — любимое поприще инфантильных малолеток, ты реально хотел бы эту дуру называть своей девушкой? Никогда бы не поверил, что у тебя есть тяга к бездарным стишатам. От бренчания на гитаре в три часа ночи под окном вообще кипятком ссать начнешь? — Прекрати. Во-первых, я раньше был в неё влюблен, — Фриск мысленно ликует, видя неприкрытое изумление на чужом лице, и злорадно ухмыляется. Наверное, Чаре ой как неприятно осознавать, что не один такой великолепный на планете, и Фриск влюблялся и в «инфантильных малолеток». Боже, да его же инфаркт схватит, узнай он, что только в подобных тот раньше и втюривался. Стоит как-нибудь ему об этом рассказать, посмотреть, что будет с его самооценкой. — И, во-вторых, мне хотя бы эти самые валентинки подарили в честь праздника. А ты бесцельно прогуливаешь уроки, выкидывая мои. Что, неуравновешенный псих не сдался даже никакой инфантильной дурочке с гитарой? Фриск нарывается. Намеренно и самозабвенно. Инстинкт самосохранения бьётся в припадке и судорожно звонит в колокол, информируя о том, что всё, ситуация — пиздец, пакуйте чемоданы. Но парень никак не может сдержать своего мазохистского желания вывести брата из себя. Эта странная привычка появилась у него ещё в детстве, когда он понял, что друзьями им двоим никогда не быть. Раздражение и злость брата приводили Фриск в неописуемый восторг. Яркие и живые эмоции в тёмных, словно бы мёртвых, глазах завораживали. Осознание того, что перед Фриск был настоящий человек, а не проклятая кукла чревовещателя, что он дышит, злиться и даже что-то чувствует по отношению к Фриск. Пускай ненависть, но чувствует же! И пусть его потом в очередной раз толкнут в лужу или кинут мяч в голову — он даже ребёнком был согласен на подобный обмен. Проблема была лишь в том, что курс евро резко сменился, и в лужу его толкать больше никто не собирался. Фриск еле успевает повернуть голову в сторону, уклоняясь от того, что у нормальных людей называлось поцелуем, и Чара мстительно впивается зубами куда-то ему в щёку. Парень уже давно уяснил, практически сразу, что лучше самостоятельно сигануть с моста, чем позволить раздраконенному брату его поцеловать. Глупо подпускать взбешённого человека с хорошей дыхалкой к отверстиям тела, предназначенным для дыхания. Шутки-шутками, но задохнуться во время поцелуя Фриск не очень-то хотел. Романтика пиздануться, конечно, смерть на уровне Шекспира, но получить местечко в премии Дарвина из-за поцелуя со сводным братом — это какой-то уж слишком извращённый уровень его личного артхауса. Чара лишь понимающе хмыкает, привычно отвлекаясь на истерзанную шею, которая только-только начала заживать. Сжимает руки на боках так сильно, что царапает даже через одежду. Фриск не сопротивляется, безвольной куклой обмякая в чужих руках, лишь шипит раздраженно какие-то ругательства, которые Чаре так же интересны, как муравьям история Болгарии. Любое ответное движение, любой намёк на то, что парень может хотя бы на секунду согласиться — и Чара безжалостно сожрет его живьём. Так что Фриск бесцельно пялится в стену, чувствуя, как горит жаром лицо, и мысленно считает овец, пытаясь хоть как-то отвлечься. Пятьдесят шесть. …Интересно, его шея действительно настолько вкусная?.. Пятьдесят семь. …Или это просто очередной заскок братца?.. Пятьдесят де… Ой, восемь. …И вообще, если твой фетиш — жрать людей, разве не легче купить себе вкусный стейк, съесть его и подрочить? Можно даже сырой. И тебе приятно, и Фриск не придётся тратить деньги на то, чтобы избавиться от шедевров художника-шизофреника на своём теле… Пятьдесят… Чёрт, сбился. Фриск тяжело вздыхает и готовится уже было начать свой счёт заново, как вдруг дверь в туалет резко распахивается. Парень давится воздухом и дёргается, испуганно отталкивая от себя вскинувшего голову Чару. Тот, издав какой-то нечленораздельный звук, мешком падает на грязную плитку, получив ногой куда-то в область живота. Смотрит почти что обиженно, словно не понимает, почему Фриск так резко его остановил, и чем ему помешала открывшаяся дверь. Парень ошалело смотрит на вошедшего, чувствуя, как его сердце колотится то ли в пятке, то ли в горле. Он практически уверовал в то, что оно разделилось на две части для этого нереального брейкдауна. Папайрус смотрит на картину перед собой так, словно не может до конца решить, не примерещилось ли ему то, что он увидел. А Фриск чувствует, что погибает. Папайрус обязательно расскажет об увиденном остальным из их компании. Несколько сплетен, грязных слухов, и информация дойдёт и до директора, который расскажет родителям. Парень хочет по-детски спрятать лицо в ладонях и расплакаться, но тело словно парализовало от ужаса — сможет ли отец, даже учитывая его связи и финансы, замять такой громкий конфликт? Два сына, пусть и сводных, обжимаются в школьном туалете. Нет, родители-то у них хорошие, не откажутся от них из-за такой, по меркам всей жизни, глупости. Кто же, будучи подростком, не творил херни? К тому же, как бы цинично в контексте ситуации это бы не прозвучало, Фриск бы никто не обвинил — об отбитости братца по их небольшому городку уже ходили легенды, как и о его истории правонарушений. Так что вряд ли кто-то мог засомневаться, чьих это рук дело, и кто являлся непосредственным инициатором этого безобразия. Мать бы вновь рыдала, а Фриск начали таскать по докторам. Чара же… Чаре бы ничего не было бы, потому что Фриск в жизни не выдвинул бы против него обвинения, всплыви эта история. Фриск за всю свою жизнь натворил много дерьма. Дрался, как ёбнутый, пока жил в приюте, выбивая себе место под солнцем; мысленно покрывал матом всё живое и неживое, при этом лицемерно кривился, заслышав ругательства от других; бухал со старшеклассниками, а однажды даже пьяный сел за руль, рискуя не только своей жизнью, но жизнями других людей. Не говоря уже о том, как он откровенно нарывался на агрессию от Чары, а потом, влюбившись как последняя сука, продолжал нарываться. И, зажатый в грязной подворотне рядом с трупом сдохшей крысы, позволял грубо лапать себя, потому что нахер эту вашу моральную составляющую. Они не ебутся в жопу — так какая разница, кто там кого лишний раз куснёт за плечо? Фриск был точно таким же дерьмовым подростком, как и все остальные, просто упорно натягивал на себя маску праведности, критикуя других за то, что делал он сам. Ему бы в церковь податься, с удовольствием бы притапливал детей с полного согласия их родителей. Но он бы никогда, слышите, никогда не отправил Чару в тюрьму за то, в чём в равной степени были виноваты они оба. Оба плевались от одной мысли, что это началось по их вине, но оба прекрасно это понимали. — Фриск? Всё нормально? — раздаётся до неузнаваемости тихий голос Папайруса, и парень изумлённо вскидывает стыдливо опущенную голову, уставившись на него. Он ожидал крик, противный скрежет костей, искривлённый в отвращение череп — но никак не вопросы. Вернее, вопросы-то он ожидал, но никак не такие — спокойных и немного неуверенных. Чара раздражённо потирает живот, морщась от неприятных ощущений, и поднимается с пола. Смотрит на Фриск как-то странно, практически осуждающе, оглядывается на стоящего на пороге скелета, а затем недовольно цокает языком. Фриск уже давно заметил, что к Папайрусу Чара относится не то, чтобы лучше — но чуточку лояльнее, чем к остальным его друзьям. Зайди сюда та же Андайн, и они бы мгновенно поцапались. Причем хрен знает, было бы это «цапанье» метафорическим или вполне себе реальным, с применением грубой силы. Папайрус же какого-то сильного негатива у Чары не вызывал, пусть и откровенно его раздражал. Впрочем, своим неугомонным оптимизмом и участливостью он раздражал очень многих, и чем-то удивительным такая реакция не являлась. Так что Чара, подобрав с пола свою сумку и наступив на валентинку Элис, небрежно толкает скелета плечом, пробормотав что-то вроде: «с дороги, мелкий». Папайрус младше его всего на год, равно как и Фриск, и выше на целую голову. Но самомнение восемнадцатилетнего пацана — это самомнение восемнадцатилетнего пацана, тут хоть стой, хоть падай. Пробить его можно лишь топором. В голову, чтобы не мучался. — С тебя валентинка, кстати, — сообщает Чара на прощание, и парень хочет размозжить свою голову об ближайшую стену. Конченый долбаёб, Гитлер ему точно проиграет в борьбе за престол. Фриск, помедлив, неуверенно слезает с подоконника. Трет ноющую от укуса щёку и мечтает провалиться сквозь землю, лишь бы избавиться от пристального взгляда Папайруса. Парень в принципе не знал, что тот способен так смотреть, и теперь понятия не имел, куда деть свои руки, ноги, голову. Да и в принципе куда ему деваться. Сомнений не было: сбежать без внятных объяснений, как сделал это братишка, скелет ему не позволит. Не зря же он так красноречиво загораживал дверной проём. — Я… Я не знаю, что сказать, — тихо признаётся парень, переступая с ноги на ногу, как нагадивший в тапки хозяина щенок. У Папайруса стучат кости, и Фриск не может понять — от волнения ли, или от злости. — Ты можешь ответить на мой вопрос, — хмуро констатирует очевидное скелет, и Фриск хочется расхохотаться. Всё ли у него нормально? Всё ли, блядь, у него нормально? Папайрус, заинька моя, а сам-то ты как думаешь. Господи боже, да Фриск все дни напролёт только и думает о том, как бы ему избежать Чары, а попав в его руки — как бы сделать так, чтобы этот озабоченный не лез под его метафорическую юбку. Пусть и хотелось этого до дрожащих пальцев и подкашивающихся коленок. Но парню так же очень-очень хотелось верить в то, что он сильнее какого-то простого, практически низменного желания организма. Сильнее напора брата. Что он победит в их извращённой игре. Чара слишком жарко бесится, не получая желаемого, слишком явно пытается взять его банальным нахрапом. И буквально сходит с ума, не получая согласия на продолжение их обоюдного сумасшествия. Ненависть в его взгляде в такие моменты настолько сильна, что в неё хочется раствориться без остатка. Позволить ненавидеть себя так ярко и сочно всю жизнь. Фриск ёбнулся от понимания того, что его любовью с удовольствием подотрут зад. Смирился. Согласился на страшные синяки и укусы по всему телу, на вывихнутые конечности и горячие руки на собственной шее, перекрывающие доступ к кислороду. Так пусть Чара ёбнется следом. От ненависти, от невозможности по-настоящему обладать кем-то, от бессильной ярости. Боже, Фриск хочет рассмеяться только от одной мысли об этом. Но он лишь вновь раздражённо трёт щёку, пытаясь стереть с неё след от зубов. — Всё нормально, не волнуйся. Я хотел бы… — Фриск медлит, не решаясь задать вопрос, от которого будет зависеть всё его дальнейшее существование. — Ты ведь никому не расскажешь об этом? — Конечно нет! — возмущённо заверяет Папайрус, словно подобное предположение даже звучит оскорбительно, и парню кажется, что с его души рухнул булыжник размером с Эверест. Как минимум. — Спасибо, — парень благодарно проводит рукой по плечу друга, намереваясь сбежать из туалета, и, как следствие, от неприятного разговора, но его аккуратно хватают за плечо, придерживая на месте. — У меня слишком много вопросов, но не думаю, что тебе приятно будет их услышать, — о, поверь, Фриск и сам перед сном задаёт себе те самые вопросы, что крутятся у тебя на языке. Ответить на них он не способен даже самому себе, можешь не пытаться. — Потому я задам лишь самый важный. Всё то, что здесь происходило — происходило по согласию? Ты же не был, эм, против? О чём он? О том, что его жадно лапали в туалете? О том безумие, что искрило между ними двумя, словно электричество? Об их извращённой и грязной пародии на отношения? Фриск кривит губы в неубедительной улыбке, чем, кажется, лишь пугает и так взволнованного друга. — О да, не волнуйся, несогласием здесь и не пахнет. Фриск согласен на многое, чтобы заполучить хоть капельку внимания со стороны строптивого старшего братика. Чара неохотно, но согласен на выставленные парнем барьеры, пусть и пытается проломить их своим неукротимым напором и, пардон, откровенным недотрахом. В последнем Фриск не сомневается. Единственный, с кем Чаре по-настоящему что-то светит — это труп бомжа, валяющийся в какой-нибудь канаве. Какие бы слащавые записочки ему не писали, девчонки от него разбегались, узнав поближе, даже активнее, чем от Фриск. А это показатель. В класс они с Папайрусом входят одновременно. Фриск торопливо бормочет извинения за задержку в туалете преподавателю, но тот лишь хитро усмехается, глядя на горящий укус. Бормочет что-то про беззаботную юность, пору любви и сетует на то, что не стоит из-за барышень прогуливать уроки. Фриск, красный как рак, лишь смущённо кивает головой, с наслаждением усаживаясь за парту, подальше от чужих глаз. Пусть и продолжает чувствовать на себе заинтересованные, удивлённые, недовольные, а иногда и вовсе завистливые взгляды. Это, внезапно, смешит. Завидуйте, дамы и господа, меня попытались сожрать на засранном подоконнике в школьном туалете, а потом ещё и потребовали за это валетнинку! День Святого Валентина определённо удался, ничего не скажешь. Во время обеденного перерыва Фриск очень старательно выводит на розовой бумажке, надушенной какой-то сладкой хренью, один очень некультурный жест и просовывает свой художественный шедевр в чужой шкафчик. Вечером дома его вылавливают в коридоре и ласковым шёпотом обещают за такую хуйню подарить целый букет паучьих лилий. На восьмое марта. Фриск в душе не знает, что такое паучьи лилии, но на всякий случай гадливо морщится. Заранее, так как ничего хорошего от обещанного подарка не ожидает. Оказавшись в своей комнате и усевшись за компьютер, он несколько минут разглядывает ярко-красные цветы, но так и не понимает прикола. Красивые.

***

Чара сосредоточенно выковыривает изюм из шоколада, периодически возмущаясь на «безобразную порчу продуктов», вольготно разместившись на кровати Фриск, а тот не знает, смеяться ему или плакать. Во-первых, шоколад подарили ему. Во-вторых, учитывая первый пункт, возмущения Чары бессмысленны — Фриск не имел ничего против изюма. И, в-третьих, он не понимал, какого чёрта он вновь, придя домой, обнаружил у себя на кровати братца. Выковыривающего изюм из его шоколадки, и при этом недовольного этим фактом. Парню всё чаще начинает казаться, что его жизнь стремительно превращается то ли в цирк с конями, то ли в театр, уже объятый огнём. — Ну прости, буду просить тогда дарить только белый, — бурчит Фриск, падая на кровать рядом, и мысленно ликует, видя на чужом лице гримасу истинного отвращения. Практически разочарования, но Чара разочарован в нём ещё с первого дня их пребывания на одной территории. Фриск это точно помнит. Как можно позабыть тот радостный момент, когда ему сообщили, то у него теперь будет старший брат? Проведя десять полных лет в приюте, где некоторые детишки были не лучше бешенных псин, Фриск страшно завидовал тем, кто попал в этом место не в одиночку. Умилялся сёстрам, делившим конфеты между собой, восторгался братом, который защищал своего младшего от нападок хулиганов. И, засыпая, порой мечтал о том, что у него тоже появится кто-то настолько близкий, с кем можно будет разделить все невзгоды. Вместе. А потому, услышав от новых родителей о том, что его дома ждёт старший брат, Фриск дико разволновался. Он даже репетировал перед зеркалом то, что скажет ему при первой встрече, какими секретами поделится. Представлял, как они будут драться подушками, словно в старом мультфильме, что им показала нянечка, и строить шалаши, и хотел пищать от восторга из-за предстоящего будущего. Из-за сбывшейся мечты. Наверное, потому это было так больно — придя в новый дом, внезапно услышать от пацанёнка примерно его возраста недовольное и полное яда: «и что это за недоразумение?». Мечты разбились об действительность практически мгновенно, похоронив под осколками светлые чувства к воображаемому образу, практически символу, старшего брата. Ощущение было такое, словно в элитный питомник доберманов привели дворняжку погреться — именно таким презрительным взглядом тогда окинул его Чара, прежде чем скрыться в своей комнате. Мол: «боже, хозяева, что за шваль вы притащили, а вдруг эта хреновина заразная? Не подпускайте её ко мне слишком близко». Ха-ха. Как же смешно, что в итоге они поменялись местами. Фриск старался избегать этого безбашенного болота, в котором тонул с каждым днём всё глубже. А болото, напротив, упорно искало с ним встречи, желая поглотить без остатка. Вот же жизнь, вот же ироничная ты сука, а. — Подвинься, я хочу лечь, — просит Фриск, пытаясь поудобнее устроиться на предоставленной ему трети его же кровати. Чара, лежащий чуть ли не наискосок, просьбу практически игнорирует — лишь смещает ноги на несколько сантиметров левее, всё ещё увлечённо крутя в руках начавшую таять сладость. — Боже. Ты что, не мог творить эту херню не в моей постели? Чара, скосив на него глаза, закидывает кусок шоколада себе в рот, а сладкие пальцы безжалостно вытирает об белый, недавно постиранный, плед. У Фриск начинают явственно скрипеть зубы и чесаться кулаки. Интересно, насколько ему будет плохо в дальнейшем, если он сейчас сломает Чаре нос? — Охреневший, — раздражённо выдыхает Фриск, и прикрывает глаза. Чтобы не видеть творящегося беспредел. И не натворить глупостей, о которых он в конечном итоге пожалеет. — Маленький воспитанный мальчик снизошёл до слова «хер» в своём лексиконе? Что дальше? Начнёшь пить, курить и материться? — Фриск не требуется даже открывать глаз, чтобы почувствовать довольную, даже жадную улыбку на чужом лице. Он поворачивается на бок, разворачиваясь к Чаре спиной. Потому что чувствует, что говнюк прекрасно осведомлён о том, как много дерьма натворил Фриск, при этом продолжая кутаться в своё любимое белое пальто. Сталкер хренов. — Что с настроением? Ты похож на овощ даже больше, чем обычно. — Всё нормально, — бурчит себе под нос парень, но тут же дергается от болезненного щипка. Желание вырвать кое-кому изгрызенные ногти постепенно становилось заветной мечтой. — Я провалил пробный тест по математике. — Бестолочь, — на удивление беззлобно, без привычных сетований на его тупизну, реагирует на эту новость Чара. — Попробуй в следующий сосредоточиться на уроках, а не на прогулках по парку с какой-то отбитой девчонкой, чтобы заставить меня ревновать. Или чего ты там добивался этими поцелуями в щёчку? — Во-первых, я не хотел заставлять тебя ревновать. Мы не встречаемся, и ты не имеешь права считать меня своей собственностью, животинкой, или кто я там для тебя ещё, — Чара за спиной красноречиво хмыкает, но не встревает. — Во-вторых, мы с Элис теперь официально встречаемся, и я влюблён в неё второй год. — Был влюблён. — Отвали. Настоящие отношения строятся не только на детской влюблённости, но и на общении между людьми, их умении понимать и подстраиваться друг под друга. На их отношениях, как полноценных партнёров, — Фриск чувствует, как до противного знакомые пальцы зарываются ему в волосы, и очень надеется, что не этой рукой Чара мучил шоколад. — Предлагаешь ей подстроиться под тот факт, что ты тащишься от того, что тебя лапают другие пацаны? — смеётся Чара ему на ухо, и Фриск чувствует, как по спине бегут предательские мурашки, а теплая рука перемещается на его бок, обжигая даже через одежду. Вот почему Господь наградил таким ахуенным смехом человека, которому противопоказано смеяться? Потому как смеётся тот лишь над какой-то ненормальной и больной сранью. — Или ты ещё не рассказал ей об этом незначительном нюансе в ваших отношениях? — Я не тащусь от того, что меня лапают пацаны, — дёргается всем телом Фриск, пытаясь отстраниться, из-за чего чуть не падает с выделенной ему кровати. Я тащусь от того, что это делаешь ты, больной ублюдок. — И, кстати, убери с моего телефона следилку, или что ты мне там установил. Это уже чересчур даже для кого-то, вроде тебя. — Я подумаю, — великолепнейший ответ. Просто потрясающий. А, главное — очень обнадёживающий. Надо бы сбросить на мобильнике систему, так будет легче, нежели чем добиваться адекватности от братишки. — Кстати, у меня с прошлого года где-то валяются записи уроков математики, и если ты… — Я не продамся за конспекты. — Я не прошу тебя продаваться за конспекты, боже, ты действительно думаешь, что я настолько плохого о тебе мнения? — Фриск решил проигнорировать этот вопрос, так как ответ на него был достаточно однозначным. — По-твоему, у меня настолько плохой вкус? — Я не в твоём вкусе, у тебя его нет в принципе. Ты влюблён разве что в своё отражение, — раздражённо шипит Фриск. — Тебе просто нравится, что я не против твоей ебанцы. Чувствуешь власть надо мной, что ли, из-за этого. Так что прекращай эту ерунду, и говори, что там с конспектами. — Как насчёт того, чтобы расстаться с Элис? — Я так же не собираюсь расставаться со своей девушкой из-за математики. — Да нет же. Ты расстаёшься с инфантильной дурой и перестаёшь делать вид, словно тебе на неё не плевать. Это твой выигрыш от этого решения. А, бонусом, получаешь мои конспекты. — И всё-таки, ты способен на что-то, похожее на ревность. Это даже забавно, — сонно замечает Фриск, чувствуя, что этот глупый разговор окончательно его утомил. Чара хотел вернуть свою любимую игрушку в своё единоличное пользование. Нагло и беспардонно, не особо скрываясь. Фриск каждым дюймом своего тела чувствовал, что тот раздражён самим фактом, что парень позволял какой-то девушке прикасаться к нему. Ох, как бы он разозлился, узнай, что инициатором этих отношений был сам Фриск. Ревнивый сукин сын и так готов был взорваться от того, что парень уделял внимание не только его великолепной особе. Это даже чуточку мило. Чара молчит. Лишь его пальцы сильнее сжимают тело Фриск. Это не мешает уснуть — к чему-чему, а к постоянным рукам на всех частях своего тела парень уже давно привык. Не пытались полапать кадык, стоило прикрыть глаза — и на том спасибо. — Приятных снов, — внезапно издевательски шепчут ему в самое ухо, а пальцы, разжавшись, напоследок поглаживают его бок. — Подумай о моём предложении. Фриск судорожно пытается успокоить в одночасье сошедшее с ума сердце, и благодарит всех существующих богов скопом, что Чара понятия не имеет, на что тот готов, лишь бы получить от него хоть капельку человеческой ласки. И просто надеется на то, что так останется и впредь. Потому что иначе жопу свою он продаст и без всяких конспектов, практически даром.

***

Ториэль, как обычно, входит в комнату без стука. Какой бы ласковой и понимающей матерью та не была, иногда её беспечность в некоторых вопросах, связанных с подростками, попросту поражала. Может быть дело было том, что для монстров, вроде неё, семнадцатилетний пацан — это ещё неразумное дитё. Или в том, что Ториэль даже помыслить не может о том, чтобы идеальный, практически святой Фриск мог заниматься вечером в своей комнате какой-то непотебщинной, но фак оставался факом. Стучаться мама совершенно не умела, несмотря на постоянные разговоры (и ругань) с детьми. Чара, кое-как успевший притвориться спящим, старается не попасться. Чисто по-человечески, ему плевать, если мать поймет, что он не спит. Но Фриск долго ещё будет ебать мозги — и себе, и ему. Лежать под изумлённым взглядом матери, прижавшись к разгорячённому сном боку рядом, кажется чем-то запретным, а оттого настолько желанным. Судя по едва слышному шуршанию, Ториэль решила побыстрее ретироваться из комнаты, но скрип двери помешал бесшумному побегу. Фриск завозился, больно толкая соседа по кровати острым локтем, и Чара еле сдерживается от ругательств. Интересно, у скелетных братцев-кроликов потерянного в младенчестве родственника случайно не было? Иначе как объяснить существование этого костлявого создания в том же городе. Фриск же, не встретив сопротивления, уютно утыкается брату куда-то в плечо, даже не представляя, насколько противоречивые мысли и желания сейчас раздирают чужую голову. И, в их конкретном случае, это к лучшему — иначе к Чаре он ближе чем на милю больше в жизни не подойдёт. Ториэль, кое-как выскользнув из комнаты, пытается успокоить бешено колотящееся сердце, буквально задыхаясь от восторга. Ей уже давно казалось, что отношения у её детей стали куда более дружелюбнее, чем в прошлом, когда этих двоих приходилось разнимать с применением магии, но сегодня она окончательно в этом убедилась. От радости хотелось пищать, как неразумной девчонке, увидевшей кота, но ей пришлось напомнить самой себе, что таким поведением она лишь смутит мальчишек и, в худшем случае, и вовсе помешает их дальнейшей дружбе. Так что она тихонько возвращается на кухню, думая, не приготовить ли чего-нибудь вкусного в честь такого знаменательного события. Даже на секунду думает о том, чтобы позвонить Азгору и поделиться впечатлениями от невероятной картины, но бог миновал.

***

Фриск мысленно костерит Чару всеми известными ему словами, которые не стоит говорить вслух при родителях, а сам ласково улыбается Ториэль, которая кудахчет над ним, словно наседка над золотым яйцом. Братишка предусмотрительно лишний раз не высовывался из комнаты, пропустив завтрак, на котором Ториэль делала вид, что её не распирает от радости за своих приёмышей. В воздухе отчётливо искрила магия женщины. Если бы Чара не объяснил ему, что к чему, растолкав сразу же после ухода матери, парень бы подумал, что той срочно нужно обратиться к какому-нибудь врачу. Потому как такая активность для неё, выплёскивающей всю свою энергию на работе, была необычна, практически сверхъестественна. Но Чара объяснил, и теперь Фриск кривил подрагивающие губы в пародии на улыбку, активно поглощая выданный ему завтрак, и делал вид, что всё нормально. Просто ахуительно, серьёзно, для лучшего настроения в его организме не хватает лишь одной малюсенький детали — пули. — Это какой-то кошмар, — жалобно сообщает он Чаре, когда они уже двигаются в сторону школы, на ходу пытаясь пригладить взъерошенные Ториэль перед уходом волосы. — Почему ты не ушёл, когда я заснул? — С чего бы это? — голос брата звучит так, словно он действительно не понимает. — Потому что, очевидно, Ториэль могла подумать что-то не то, — Чара собирается что-то возразить, но Фриск не в состоянии сейчас спорить. Слишком много впечатлений за короткое утро. — Да, могла. Два взрослых парня в одной постели — это странно, даже если они братья. Тем более, если они сводные братья. Готовый сюжет для порно, без шуток. — Любитель? — скалится Чара в ответ, при этом выглядит настолько довольным, словно выиграл в лотерею, не меньше. — Воспитанный мальчик не только обжимается с пацанами, но ещё и смотрит интересные видео по ночам, оставшись один? — Боже, какой же ты… Элис! Элис, подожди же ты, я тут! — внезапно кричит парень, заставляя Чару поморщится, и стремительно двигается в сторону хрупкой фигуры возле школы. И яростно надеется, что девушка не заметит, как горят смущением его уши. Чужой взгляд огнём опаляет лопатки, но парень не поворачивается — боится, что уже не уйдёт. Лишь машет на прощание рукой. — Увидимся дома. А, разбирая сумку во время обеденного перерыва, он с изумлением обнаруживает в ней толстую, исписанную резким почерком, тетрадь по математике. На обложке, явно добавленный наспех, ярко-красными чернилами выведен кривой цветок. Романтик хуев. Фриск старается улыбаться не слишком уж очевидно, когда после уроков его нагло затаскивают в один из пустующих классов. Строит недовольное лицо и отворачивается от жадных поцелуев. Телефон в кармане орёт навязчивой мелодией из-за звонка девушки, ждущей его возле школы. Вибрацией щекочет прижатые друг к другу тела. И парень чувствует себя последним гандоном, доверчиво обмякая в чужих руках, не в силах сопротивляться напору даже мысленно. К чёрту. Чара сдохнет от ревности и злости, если не осквернит его перед прогулкой с девочкой. Если не залезет ему под кожу и не перепутает местами каждый орган в его организме просто так, забавы ради. Если не убедится в том, что Фриск и сам понимает, что дёргаться бессмысленно. Чара сдохнет, но утащит парня за собой в могилу. Фриск не согласен на такой вариант. Фриск симпатизирует мысль стать кучей пыли после смерти. В завещании попросит распылить его остатки в комнате Чары, чтобы тот от аллергии помер. Козлина грёбаный, чёрт его дери, ну зачем же так сильно царапаться? На своё второе в жизни свидание он, как и ожидалось, бессовестно опаздывает.