Ecouter son cœur

Как сопрягаются клинки из звонкой пряжи раскаленной. Луна приходит к дому Волка, И по хребту бегут иголки, и горький дым застит глаза. Я разорву тебя на девяносто девять ран, Я отплачу тебе за луны полные сполна! — Мельница «Волчья луна» Над его страной расстилается вечный холод. Под ногами громко хрустит, словно не снег это, а кости, что крошатся, стоит на них надавить. Снежинки с причудливыми узорами, которые можно рассматривать часами, впиваются холодом в горло при дыхании. Ледяные волны облаков застилают небо, и только иногда сквозь них светит бесстрастное белое солнце. Гу Юнь лежит на земле и смотрит на это солнце. Он видит его в четвертый раз в своей жизни и все еще считает сказкой, видением, последним подарком жестокого мира для умирающего. Гу Юнь чувствует, как холод снега кусает за лопатки, ползет змеями по позвоночнику, как свет, пустой и слепой, застилает глаза, как ветер дергает его за волосы словно прося подняться. Черные пряди на белом, а рядом — красное пролитой кровью, что тоже скоро станет черной, прожигая снег ядом. Смерть склоняется над ним и целует в губы. Смерть смеется, и на лице ее проступает что-то торжествующе-злое. — Сегодня я тебя не заберу. — Почему? — голос кажется чужим, хрипящим, так вороны каркают над телами. — Ты мне еще нужен, — ее улыбка — рваная рана. Она наклоняет снова с ветром, что вьется дымом по ребрам и шепчет: быстро, ровно, и слова ее похожи на лязг железа о железо. — Восемнадцать лет назад у ведьмы и волка родился мальчик. Через день убили волка, через восемь лет ведьма убила саму себя, а мальчик потерялся где-то, так, что никто найти не может. Мне нужен этот мальчишка. Найди и приведи его. — Я уже умер. — И умрешь совсем, когда вернешься. — смеется смерть. — Я никому просто так не дарю еще немного дней. Чем дольше ходишь — тем больнее будет. Тебе же лучше будет быстрее вернуться. Гу Юнь выдыхает. — Почему ты так жестока со мной? Смерть усмехается. У нее глаза — как у его невесты, погибшей когда-то давно на пороге его дома, лежащей под вишневым деревом. — Потому что я тебя люблю. Она касается рукой его обнаженных ключиц, от ее прикосновений по телу расползается горькая, выматывающая боль, словно нож, воткнутый в сердце, проворачивают медленно. — Потому что ты мой, — она гладит его по щеке, нежно целует в переносицу, цепляется ногтями в плечи, так, что на них открываются новые раны. Гу Юнь сжимает губы, чтобы не зашипеть от боли, а смерть только хитро улыбается — так, как умеет она одна, так, как улыбалась когда-то, когда Гу Юнь впервые увидел ее и когда впервые в нее влюбился, отчаянно, горячо, первой пролитой кровью, шипуче льющейся на землю. Она уходит, приминая босыми ногами снег, а Гу Юнь закрывает глаза, позволяя себе отдохнуть хотя бы несколько минут. Восемнадцать лет назад у ведьмы и волка родился сын. Какая же чушь. Не может же подходить ко всем восемнадцатилетним парням и спрашивать, не видели ли они в детстве, как их мать ворожила на луну? Гу Юнь встает и шагает. Так было всегда. Смерть говорит, и он идет. Хотя его невеста всегда мягко просила, Гу Юнь, конечно, не верил в ее мягкость, ведь в глазах всегда сверкала ледяная сталь, но иногда обмануться было можно. Смерть ведет его по снегу, по лужам, затянувшимся тонкой корочкой льда, хрустящей под ногами, по жухлым травам, по шуршащим под ногами камням. Смерти все равно, устал ли Гу Юнь и хочет ли есть. Она втыкает боль крюком на веревке ему под сердце и тянет туда, куда ей нужно, не заботясь о том, сколько цветов вырастет из крови, упавшей под ноги. Смерть приводит его в страну, о которой он только давным-давно слышал от матери, страну, где сейчас весна сдирает зиму, как свернувшуюся кровь на ране. В этой стране пахнет ветром и деревом. Гу Юнь чувствует, как смерть натягивает его веревку. Хорошо, что он ее чувствует, не придется носиться между домами. Дорога ведет его через ворота — красивые, прочные, с тяжелыми створками, до главной улицы с шумными рядами лавок. Все вокруг звонко, горько, цветно, и Гу Юня этот пестрое мельтешение, похожее на платки, что так любила его мать, оглушает после безмолвной жестокой тишины его страны. У одной из лавок — девушка, высокая, тонкая, похожая на тростник на ветру, с длинными черными волосами, смеется, а сережки в ушах звенят под ее смех. Она оборачивается на Гу Юня, и того ее взгляд бьет под ребра — словно веер смерти сгоняет к ней всю боль. Но смерть же говорила про мальчика? Почему тут девушка? Может, она себе новую ученицу хочет? Новую любовницу? Зачем смерти какая-то колдунья-недоучка из чужой страны? А потом на Гу Юня оборачивается ее спутник — Гу Юнь и не заметил его сначала, ослепленный шумом вокруг, будто выпил слишком много, и сознание не хочет ни на чем фокусироваться, оглушенный трагичной красотой девушки с звенящими сережками, приманивающими духов, ее улыбкой, похожей на оскал хищных волчиц, что воют по ночам среди снегов там, откуда он ушел. Ее спутник оборачивается, и Гу Юню хочется смеяться: и правда, серьги приманили нечисть, только, наверное, не ту, что девушка ждала: мальчишку-оборотня, которого так никто и не научил обуздывать силу, и теперь она светится злыми дикими полумесяцами в его глазах. Этот мальчишка странный. Именно такой, какой мог родиться у волка и ведьмы — высокий, с нелепыми кудрями грязно-каштановых волос в обманчивую черноту, отдельные завитки падают на лоб, на щеке ссадина, наверное, от неудачного обращения, обычно на оборотнях все до завидного быстро заживает. Смотрит дико и мягко, как терновник, что очарует запахом, а потом вонзится под кожу. Такой странный и такой до одури красивый, что у Гу Юня дыхание на секунду перехватывает. А потом он спотыкается за собственную ногу и падает на колени перед девушкой и ее спутником. Мальчишка дразняще смеется. — Я знаю, что красивый, но в ноги можно было и не падать. Гу Юнь думает, что было бы абсолютно недурно прибить его прямо здесь и закончить на этом поручение смерти, а заодно — избавить мир о человека, несущего подобную чушь. А потом глупо думает, что тогда не получится потрогать кудряшки. — А почему ты решил, что это он тебя посчитал красивым? — уточняет девушка, приподнимая свои черные брови дугами. Гу Юнь закатывает глаза. Почему именно ему повезло отправиться общаться с двумя невыносимым пубертатными язвами, которые умудрились еще и сдружиться? Неужели это за то, что он когда-то отказался ехать смерти на ярмарку за леденцами? Он встает, отряхивает колени, а потом чувствует, как сознание, которое он последние несколько дней так отчаянно держал, почти вцепившись в него ногтями до крови и боли, окончательно ускользает. Остается надеяться, что его не бросят на улице, хотя с этих двоих станется. Просыпается он от горького запах трав, бьющего в ноздри. Сразу хочется послать тонну проклятий этой слишком живой стране: тут все слишком яркое, слишком сильно пахнущее, слишком пестрое. Даже солнце светит постоянно, и из-за этого совсем не ощущается чем-то важным и ценным. Голова болит. Просто ужасающе болит, а в висках что-то стучит. Странный мальчик с кудрями сидит на стуле напротив стены и внимательно на него смотрит. Гу Юнь все еще думает о том, что было бы неплохо потрогать эти кудри. — Чэнь Цинсюй сказала, что ты колдун. — Не совсем, — морщится Гу Юнь, приподнимается на локтях, а потом его ведет в сторону, и он больно ударяется затылком о столбик кровати. Юноша цыкает и пересаживается на кровать, ловит Гу Юня за руки. — А прямо не ответишь? Я не занимаюсь благотворительностью, подбирая с земли всех подряд. — А я думал, дело в том, что я красивый, — Гу Юнь возится, пытаясь вылезти из-под одеяла. — Я этого не отрицал, — юноша снова смеется, и смех у него — горький и хриплый, словно кто-то возит гвоздем по дереву. Гу Юня поят каким-то ужасающе пахнущим варевом, после которого, правда, голова болеть немного перестает, а потом юноша наконец-то называет свое имя: Чан Гэн. Ему идет. Чан Гэн двигается плавно, словно отражение луны на воде, перетекая из одной позы в другу. Чан Гэн неловко улыбается правой стороной губ. У Чан Гэна все ладони в мелких царапинах. Гу Юнь понимает, что любуется им. Глупо, отчаянно, так, как котенок следит за бликом света. Смерть, наверное, его за это ненавидит. Еще несколько часов они ничего друг другу не говорят: Чан Гэн шумно возится, занимаясь делами, иногда входит и выходит, стуча дверями, а Гу Юнь пытается победить головную боль. Пока побеждает только боль. В итоге Чан Гэн ребячески залезает на стол. Свет падает на его лицо и растворяется в темных, подобных густым чернилам, глазах. — Зачем ты пришел в сюда? — Искал тебя, — честно отвечает Гу Юнь. Чан Гэн чуть щурится. — Но ты не колдун. — Нет. Мне нужно отвести тебя в одно место, — Гу Юнь не знает, что ему отвечать, если Чан Гэн спросит, в какое. Не может же он просто признаться, что должен убить его? — Ладно, — вдруг соглашается Чан Гэн, Гу Юнь давится выданным ему чаем, который пьет, цедя маленькими глоточками — тот жутко горячий, снова все слишком, жутко, через край. Чан Гэн склоняет голову. Чан Гэн тоже — слишком и через край. Красивый, гибкий, похожий на клинок, впервые вынутый из ножен в битву. — Так просто? — Нет, — Чан Гэн качает головой, и на нос ему падает несколько прядей. Чан Гэн чихает и поправляет хвост, небрежно перетянутый красной лентой. — Мне скоро обращаться, полнолуние ведь. Обернусь, вернусь обратно, и пойдем. Гу Юнь кивает. А куда ему торопиться? В груди болью ворочается напоминание, что есть куда. Но разве же можно отказать, когда Чан Гэн смотрит так: спокойно, мягко, чуть-чуть опасно и насмешливо? — Тебя не выгоняют из деревни за превращения? — Выгоняют. И пороги поливают какой-то заколдованной водой, — Чан Гэн очаровательно морщит нос. — Без понятия, что над ней колдуют, но помогает не сильно. Скользко только ужасно. Гу Юнь весело фыркает. И мгновенно морщится от головной боли, стреляющей в виски. Чан Гэн — настоящее зимнее чудо. Насмешливый, гордый, внимательный и удивительно умный для своих лет. Много подшучивает, но чаще — хмурится и не реагирует на шутки Гу Юня. Щурится чуть зло и недоверчиво, как маленький напуганный волчонок. Через неделю разрешает наконец-то потрогать свои кудряшки. Бормочет что-то во сне, не любит чай и чихает постоянно из-за пыли. У него по всему телу — тонкие шрамы, а руки красивые, изящные, с тонкими пальцами. Гу Юнь любуется им и не может налюбоваться, в нем — слишком много странного, лукаво-сильного тепла, как если забежать в дом после сильных морозов. Гу Юнь дразнит его и радостно наблюдает, как тот дуется и пытается отвечать своими шутками. Гу Юнь наматывает его пряди на пальцы и целует их. Гу Юнь смеется и ложится ему на колени, слыша обиженное шипение. Гу Юнь покупает себе флейту и воодушевленно пытается играть романтические мелодии, пока его не выгоняют «на улицу и подальше от моего дома, пожалуйста». Гу Юнь честно таскается по улицам и радостно играет на флейте другим, пока Чан Гэн не прибегает за ним, и на его лице отчетливо читается: «Как же глупо было надеяться, что ты будешь вести себя благоразумно». Гу Юнь тыкает флейтой Чан Гэна в нос, а тот целует его, пока Гу Юнь не решил снова начать играть. Гу Юнь лежит ночи без сна, потому что боль ввинчивается в самую душу. Голова раскалывается, словно по ней молотят кулаками, зрение мутится до молочного тумана, в ушах звенит до того, что слова путаются. Чан Гэн, если и замечает, что что-то не так, ничего не говорит. — Пойдешь со мной на ярмарку? — как-то утром Чан Гэн оборачивается, и пряно-персиковый солнечный свет блескает в его глазах. Гу Юнь устало поднимает голову от подушки. — А что, уже не утро? — Уже не утро, — соглашается Чан Гэн, прислоняясь головой к косяку. — Пойду, — Гу Юнь несколько минут шуршит, пытаясь разобраться с одеждой и заколоть волосы — те в итоге все равно рассыпаются по плечам, и Чан Гэну приходится оставить свой важный пост у косяка, чтобы помочь. Гу Юнь любит, когда Чан Гэн расчесывает его волосы, возможно, иногда специально делает вид, что у него не выходит. А Чан Гэн так редко соглашается. Гу Юнь ловит Чан Гэна под руку. — Когда там твое превращение? Гу Юнь знает, что завтра — он всегда хорошо чувствует луну, та слишком сильно упирается ледяным острием ему в горло, но хочет услышать ответ лично от Чан Гэна. А тот заминается. — Завтра. Ты… ты не хочешь уйти куда-нибудь на это время? — Чтобы ты сбежал? Чан Гэн обиженно поджимает губы. — Нет. Я не умею контролировать обращение. Гу Юнь закатывает глаза. Вот ведь, а чести ему сколько? И зачем смерти мальчишка, не умеющий даже обращаться прилично? — А твоя подружка-ведьма тебе помочь не хочет? — Она не знает, как, — Чан Гэн хмурится. Гу Юнь качает головой. Конечно знает, она же должна чувствовать луну, так почему бы не объяснить это Чан Гэну? Боится, что колдовские знания утекут из-под контроля к чужим? — Я знаю, — выдыхает Гу Юнь. Если Чан Гэн спросит — откуда, тогда расскажет. Чан Гэн не спрашивает, говорит только: — Расскажи. Луна приходит, выкатываясь из-за черных, похожих на хребты драконов, туч. Гу Юнь никогда не видел волчье обращение, но много слышал: невеста изучала и эту магию тоже, она вообще была чересчур любопытной. Наверное, потому и погибла так рано. Думать про нее сейчас, когда он смотрит на Чан Гэна, в глазах которого блестит лед лунного света, а губы мягко приоткрыты, кажется чем-то неправильным. Думать про Чан Гэна, когда его клятва смерти все еще сжимается на шее удавкой, тоже кажется чем-то неправильным. Гу Юнь ведь обещан смерти. Как жених и как воин. Разве он может мечтать о чем-то другом? Хотя Чан Гэн тоже обещан смерти. Они целуются там же, под луной, слабо тонущей в утренней голубой дымке неба. Глаза Чан Гэна — пронзительно-желтые, будто тысячи колесниц жестокого яркого солнца переплавили, что их отлить. На их дне — что-то ядовитое и злое, но прячется, стоит Чан Гэну только чуть склонить голову. Его волосы кучерявятся в тон облакам, от него пахнет смертью и травой. Гу Юнь ведет по шраму на лице, задевает пряди, подобные пружинам в опасных механизмах, проводит пальцами по губам. Целует его под бешеный стук сердца, под крик птицы где-то вдали, под острую боль там, где всего пару месяцев назад его проткнул меч. — В моей стране нет солнца. — Ты хочешь отвести меня туда? — Ты хочешь стать моим солнцем? — Ты не умеешь флиртовать, — Чан Гэн улыбается хитро. Гу Юнь может только цеплять за его руки, чтобы несуществующая кровь, фантомами льющаяся из ран, не утопила его. Мир звенит и тонет в боли, а над ними восходит хрупкое бледное солнце, которое Гу Юнь снова не сможет увидеть. — Я скажу Чэнь Цинсюй, что ухожу. — Она не отпустит тебя со мной, — начинает Гу Юнь. — И будет права. Не ходи со мной. — Я уже согласился. — Пожалуйста, — отчаянно просит Гу Юнь, надеясь, что Чан Гэн откажется, и все станет гораздо проще. — Я уже согласился. — И еще можешь отказаться. — Я хочу быть с тобой. Гу Юнь качает головой, вытирает слезу, щекотно и коварно сползающую по щеке, и видит, как по руке стекает красное. — Это самые ужасные слова, которые я слышал. — Тебе повезло, я не очень ранимый. Гу Юнь смеется. Он знает — Чан Гэн очень ранимый, но старательно оберегает свое сердце. Глупый, глупый мальчишка, зачем же он только решился довериться ни кому-то еще, а Гу Юню? Гу Юнь обнимает его и прижимает к себе. Словно хочет сказать смерти: никогда тебе его не отдам. Хочешь — забери меня, впрочем, едва ли тебе нужны иссушенные до дна души, потому ты и гонишься за ним — таким отчаянно-живым, теплым и светлым. Самым теплым и светлым, что было в жизни Гу Юня. — А шрам откуда? — От ножа, — Чан Гэн неловко проводит по щеке. — Который кто-то вынул, чтобы помешать мне обернуться. — Ты оборачивался в одиночестве? Идиот, — качает головой Гу Юнь. И сжимает руки Чан Гэна, словно пытаясь пообещать, что больше такого не повторится. — Первые несколько лет — да. А потом прибежал случайно на порог к Чэнь Цинсюй, и теперь она мне помогает. Чан Гэн сжимает руку Гу Юня в ответ и ведет его к выходу из леса, чуть прихрамывая. Гу Юнь думает, что должен бы был помочь ему, поддержать, только сам он сейчас в десять раз вероятнее споткнется и упадет. Человек или слуга смерти, а боль одинакова. Его боль сейчас застилает глаза и клубится в сознании горьким маревом, так, что даже думать сложно. Чэнь Цинсюй. Кажется, она была чуточку старше Чан Гэна и тоже одиночка. Что забавно и интересно, зная, что ведьмы своих сестер не бросают. Может быть, она ушла сама? Почему? Боится тьмы силы, которую ей открыли? Но не боится оборотня-недоучку? Странная девушка. Странная и смелая. Смотрит всегда открыто и прямо, а в глазах сверкает что-то упрямое и гордое. Наверное, не будь Гу Юнь благоразумным, они бы ругались в пух и прах, только он знает — ссориться с ведьмами себе дороже. Особенно с теми, кто раздает пощечины прилипчивым мужчинам и смеется по вечерам так звонко и ярко, что звезды сверкают сильнее и острее. Разумеется, Гу Юнь знает, что она напросится с ними. Потому что не оставит Чан Гэна. Потому что ее тоже ведет смерть — хотя, может быть, она пока этого не слышит. Со своими девушками смерть всегда добрее, чем с женихами. — Я поговорю с Чэнь Цинсюй, — соглашается Чан Гэн. Они в этот момент как раз доходят до лестницы. Гу Юнь отвлекается на мысли, окончательно тает в боли, спотыкается о ступеньки, и почти летит вниз, только его крепче ловят под руки. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, — отвечает Гу Юнь, пытаясь выровнять дыхание. Это дается трудно, будто в легкие насыпали толченое стекло — снежинки из его страны. — Гу Юнь, — начинает Чан Гэн, включая свой нудный тон. Чан Гэн обожал драматизировать и придираться к словам, строить из себя умудренного древнего человека, и выглядел в такие моменты до очаровательного комично. Гу Юнь радостно улыбается и, собрав остатки своих сил, выпрямляется и целует Чан Гэна в уголок губ. — Не переживай за меня. — Но… — Гу Юнь целует во второй раз, довольно наблюдая, как Чан Гэн теряется. — Это нечестно, — надувается Чан Гэн. — Все честно, пока согласны двое. — Я не согласен, — возражает Чан Гэн, отвлекаясь на то, чтобы гладить Гу Юня по ладоням. — Согласны я и мое второе я, — и смерть, но этого Гу Юнь вслух, конечно, не скажет. Разумеется, Чэнь Цинсюй решает отправиться с ними. Она говорит это слишком решительно, чтобы Гу Юнь мог ей воспрепятствовать. Чан Гэн начинает что-то про то, что женщины не могут отправляться в такие сложные и опасные дороги, но Гу Юнь знает, что, если кто и вернется обратно живой, так это она. Чэнь Цинсюй хмыкает только на слова Чан Гэна, а Гу Юня пронзает внимательным ледяным взглядом, и на секунду ему кажется, что он вернулся в свою страну. Сначала они идут пешком. Смерть болит в груди Гу Юня, но не так лихорадочно и отчаянно, как по дороге сюда, будто успокоилась немного, зная, что все равно получит свое. Ветер плетет из волос Чан Гэна косы, Гу Юнь тоже плетет ему косы по вечерам, слушая бухтение о том, что утром он будет весь в кудрях. Ветер гоняет под их ногами листву, а над головами сияет солнце, которое совершенно ничего не греет в душе Гу Юня. Чан Гэн много его обнимает и отдает свою накидку, только Гу Юнь все равно чувствует, как леденеют его кости. Наверное, он мог бы убить Чан Гэна прямо здесь, и потом умереть сам, и больше не будет больно, больше вообще ничего не будет, ни этого юного, суетливого ветра, ни зеленых деревьев, ни нежных, осторожных поцелуев Чан Гэна. Но Гу Юнь продолжает идти в отчаянно глупой надежде, что еще придумает, как его спасти. — О чем твое колдовство? — спрашивает он однажды Чэнь Цинсюй. Она чуть щурится. — Я пока не знаю. — Тебя же должны были учить? — Учили, но я пока не решила. Я была лекаркой и многим помогла, — она замолкает на несколько секунд, — мою подругу убили за то, что она помогла умирающему. Черное колдовство. Проклятие. — Черного колдовства не существует, — хмыкает Гу Юнь. Интересно, что сделали бы с ним в этой деревне, узнай, что он служит смерти? — Я знаю, но разве это можно объяснить обычным людям? — Чэнь Цинсюй качает головой и вынимает из волос шпильку, позволяя волосам рассыпаться по плечам ночным морем. — Сейчас я просто заговариваю травы и немного ветер. — Откуда ты об этом знаешь? — спрашивает Чан Гэн, осторожно трогая Гу Юня за руку. Он вздыхает. Ребра словно выворачиваются наизнанку и больно колют легкие. — Моя невеста была ведьмой, — он бросает взгляд на Чан Гэна. — Сейчас она уже мертва. И чуть заваливается в сторону, позволяя Чан Гэну себя обнять. Боль внутри становится еще сильнее. Идиот, идиот, идиот. Болтает про свою невесту юноше, которого обещал ради нее убить. Кажется, он хватает руки Чан Гэна и сжимает их слишком сильно, так, что тот вздрагивает. Бедная Чэнь Цинсюй, которая вынуждена все это наблюдать. — Мне жаль, — тихо говорит она, и ее голос тонет в сумеречном ветре. Гу Юнь с трудом открывает глаза и смотрит на нее: тихую, мягкую сейчас, но со стальным блеском в глазах. Хорошо, так хорошо, что она не выбрала служить смерти. Может быть, у нее действительно есть шанс. Он немного возится, устраиваясь головой на коленях Чан Гэна, и смотрит на молочно-серые облака, закрывающие небо. Чан Гэн отводит от его лица пряди волос. — С этим лесом что-то не так, да? — спрашивает он. — Я слышала, здесь много людей потерялось. — Со мной с вами ничего не случится, — хрипло отвечает Гу Юнь. В ответ на осуждающее молчание Чэнь Цинсюй он только пожимает плечами. — Может быть я и выгляжу, как будто сейчас развалюсь, но в колдовстве разбираюсь. Скорее, оно разбирается в нем. Едва ли лес захочет убить того, кто и так уже мертв. Ночью Гу Юнь разрешает Чан Гэну себя обнять. Это непривычно — все, что происходит. Непривычно тепло человеческого тела рядом, непривычно то, как его любят — нежно и отчаянно, то, как хотят защитить. Кажется, что с Гу Юня живьем снимают кожу, оголяя душу по самую уязвимую глубину. Он греется в этих объятиях и вдыхает запах хвои и меда. — В любом случае, ты очень красивая развалина, — шепчет ему Чан Гэн, и в его глазах звенят последние огоньки костра. — А ты так и не научился делать комплименты, — соглашается Гу Юнь. — Это очень хороший комплимент, — протестует Чан Гэн. — А у тебя глаза похожи на звезды, знаешь, будто от зрачков расходятся острые золотые лучи, — шепчет Гу Юнь, а потом целует его в полуприкрытые веки. И смеется тихо-тихо, видя, как Чан Гэн смущается. Чан Гэн — невыносимая, угрюмая, злобная тучка, и Гу Юнь с громадой радостью разводит его на чувства. Кажется, будто бегаешь босиком по воде, в которую ударила молнию — опасно и до смеха щекотно. Для закрепления эффекта Гу Юнь целует его в нос. Утром Чан Гэн пропадает. Чэнь Цинсюй презрительно морщится, Гу Юнь почти десять минут пытается найти в себе силы встать, пока кости трещат от боли, а мир насмешливо кружится. Все же не защитил. — Что нам делать? Интересно, если Чан Гэн погибнет в лесу, куда его привел Гу Юнь, это будет считаться, что он отдал его смерти? — Договариваться с хозяйкой леса. — Хозяйкой? — Мужчины не колдуют, — это самое близкое к правде, что говорил Гу Юнь. Будь Чэнь Цинсюй чуть опытнее, она бы уже поняла, куда ее ведут. — Хорошо, надеюсь, ты очаруешь ее и выторгуешь Чан Гэна, — недовольно соглашается Чэнь Цинсюй и начинает собирать вещи на стоянке. — Как грубо, — Чэнь Цинсюй закатывает глаза. — Переживешь. Очень ироничное по отношению к нему слово. Гу Юнь поправляет одежды и несколько минут крутится, выбирая самое старое дерево. Подходит к нему несколькими широкими шагами, правда на последнем спотыкается и чуть не летит в стол в лбом. Крона качается чуть насмешливо от ветра. Гу Юнь прислоняется к коре лбом. Вдыхает ее горький запах. Касается руками, чувствует ее шероховатости, словно кожа сморщилась после долгого купания. Делает вздох. «Отдай его, пожалуйста», — просит он. Крона продолжает шелестеть, и Гу Юнь ненавидит всю боль внутри него, ненавидит свой плохой слух, мешающий ему разобрать слова леса. — Что оно говорит? — приходится спросить Чэнь Цинсюй. Она хмурится. — Кто? Сил объяснять у Гу Юня нет, и он пытается вслушаться сам. Представляет Чан Гэна — теплого, угрюмого, с непослушными кудрями, с медом и свечами в глазах, с бледными-бледными веснушками на носу, смеющегося, хмурящегося, сонного. Он знает, что пытаться вызвать у хозяйки леса жалость — глупо. Она уже слишком давно не человек. И Гу Юнь тоже не слишком сильно человек, чтобы хоть кого-то поразить глубиной своих чувств, ощущать которые — как пытаться напиться водой океана из ладоней. «Никогда не видела, чтобы слуги смерти влюблялись в обычных людей. Не слишком роскошно?» — смеется лес в его душе. «Я не слуга. Воин», — возражает Гу Юнь, а голова идет кругом. Приходится опуститься на колени. Интересно, когда вообще в последний раз он не чувствовал боли? Сможет ли он вспомнить эти дни, когда вернется домой, а Чан Гэн погибнет, или они так и утонут в нескончаемой агонии? «Ну-ну», — фыркает лес. «Отдай его», — шепчет Гу Юнь. «Он все равно умрет, какая разница где?» «Я хочу его увидеть». Гу Юню снится детство. Он жил в маленькой деревне у замерзшего водопада. Там было холодно и пусто — кучка скал, река, огромная, белая, ледяная, морозившая души людей до самого основания, серая снеговая степь, и несколько домиков проталинами на ней. Уставшие, иссушенные люди, женщина, которую он называл матерью, ушедшая в землю, когда ему было семь. Мужчина со злыми черными глазами, которого он называл отцом, который хлестал его по спине плетью и однажды сломал пальцы на руке. Сказал попытаться их срастить. Гу Юнь сидел на полу, плакал, задыхался от слез и соплей, сращивал палец за пальцем. Отец позвал мать, ткнул в Гу Юня пальцем и хрипло, страшно, как вороны кричат над полем с мертвыми телами, прошипел: «Его вы тоже заберете». И сломал пальцы заново. Только потом Гу Юнь узнал, что обычные дети не умею сращивать свои кости, и удары от хлыста на них через пару часов не заживают. Когда стоял у могилы матери и смотрел в ее живые, темные глаза, смотрящие уже куда-то в другой мир. Когда обещал служить смерти. Над ними всходило пустое белое солнце, с трудом перекатываясь с тучи на тучу. Гу Юнь просыпается, когда чувствует на своих щеках отчаянно-горячие слезы. Он лежит, завернутый в два одеяла, а рядом с ним тихонько сидит Чан Гэн. — Вернула, значит, — удовлетворенно шепчет Гу Юнь. — Как ты это сделал? — А где ты был? — Гу Юнь возится и пытается устроиться удобнее. Чан Гэн долго говорит про болота со сверкающими золотом огоньками, про странные большие цветы, лепестки которых похожи на брызги крови, про существ с длинными зубами и сухими костлявыми руками. Про то, как дважды заблудился, про то, как мимо него пробежали маленькие мальчик и девочка. Про то, как подошел к какой-то пещере, но зайти в нее так и не смог. Он смотрит куда-то в пространство, пересказывая слово за словом так аккуратно, будто боится, что забудет какую-то деталь. Перебирает пряди волос Гу Юня задумчиво, кажется, даже не очень понимая, что делает. — Ты звал кого-то, пока спал, — говорит он вдруг в итоге. — Мне снилась мать, — просто отвечает Гу Юнь и перехватывает руку Чан Гэна. Тот медленно кивает. — Я свою помню плохо. Помню, что она меня не любила. Очень, — он как-то болезненно морщится, но больше ничего не говорит. Гу Юнь успокаивающе сжимает его руку. — Но дело ведь не только в том, что ты заблудился, да? Выражение лица Чан Гэна становится еще более печальным и несчастным. — Моим сознанием завладел волк, — он запинается. — Так иногда бывает. Но проходит. Я боялся навредить тебе, вот и ушел. — Ты говорил, что не можешь контролировать только перевоплощение. Чан Гэн печально улыбается. — Возможно, вторая половина меня тоже меня очень не любит. Гу Юнь возится немного и садится ровно. Смотрит на Чан Гэна внимательно — снова все те черты, что он так отчаянно показывал хозяйке леса. Его драгоценный мальчик. Несчастный, весь полный какой-то исступленной, горячей боли, только-только пролившейся кровью на землю. — Как ты только дожил до своих лет? И вспоминает — кто-то спрятал Чан Гэна от смерти. Потому он сам и понадобился. Как смешно — он, Гу Юнь, должен отобрать жизнь, которую Чан Гэн так отчаянно пытался спасти всеми своими силами в эти годы. — Упрямство? — смеется Чан Гэн, и в глазах его что-то смягчается. — Упрямство, — кивает Гу Юнь и чувствует на языке запах смерти и крови. — Вы закончили болтать? — Чэнь Цинсюй подходит ближе. — Невыносимые. — И я тебя люблю, — кивает Чан Гэн, вредно морща нос. У Гу Юня внутри что-то больно щелкает — ему Чан Гэн никогда таких слов не говорил, несмотря на все поцелуи легким ветром на щеках и губах. И правильно. Нечего Гу Юню такое слышать. Не заслужил. Он встает сам, хотя мир мгновенно начинает качаться и кружиться, а голова тяжелеет. Чан Гэн смотрит на него взволнованно, но снова ничего не спрашивает. И хорошо, у Гу Юня нет сейчас сил придумывать объяснения. — У всех лесов свои хозяйки, да? — только и спрашивает Чан Гэн. — А ты не хочешь стать хозяйкой леса? — поворачивается он к Чэнь Цинсюй. — Это же ужасно скучно, — она поджимает губы. — У всех разные, — отвечает Гу Юнь на первый вопрос. Он быстро ловит Чан Гэна за руку и тащит вперед. Никаких лесов, больше никаких лесов. Они идут по полям, перешагивают маленькие речки. Мир шумит, шуршит и бормочет вокруг. Такой живой, яркий, болтливый. Они сидят у одной из речек, и Гу Юнь, по-старчески щурясь, зашивает подол своих одежд, пока Чан Гэн крутится рядом и мучительно молчит. Сине-розовое небо жемчугом отражается в воде. — Ты что-то хотел спросить? — в итоге не выдерживает Гу Юнь. Чан Гэн пожимает плечами. — Ты злишься на то, что я не сказал про волка? — Нет, — Гу Юнь пожимает плечами. — Почему? Гу Юнь вздыхает. Почему Чан Гэн не спрашивает, куда Гу Юнь его ведет? Почему так просто смирился с происходящим, почему не пытается выяснить больше? Почему сам Гу Юнь в него влюбился — так отчаянно и так глупо? Жить в легенде хорошо, пока эта легенда своей беспощадностью не бьет тебя под дых. — Пока я могу помочь тебе, это неважно, — в итоге отвечает Гу Юнь. Он старательно ищет тему для разговора подальше от всяких неприятных вещей и в итоге просит Чан Гэна рассказать ему о том, что происходит в его стране. Оказывается, происходит поразительно много всего, так, что Гу Юнь заканчивает шить, они собирают вещи, отправляются дальше в путь. А еще Гу Юнь безнадежно запутывается во всех хитросплетениях. — А в твоей стране такого нет разве? — с улыбкой спрашивает Чан Гэн, заканчивая рисовать на ладони Гу Юня схему престолонаследования. Гу Юнь, сосредоточив все внимание на объяснении, пропускает кочку и чуть не падает. Чан Гэн ловит его под локоть и осуждающего цокает языком. Невыносимый мальчишка. В его мире правит смерть, вечная и абсолютная. И нет никого, кто был бы в силах оспорить ее силу. И кто бы хотел. Гу Юнь пожимает плечами. — А чем ты занимаешься? — Служу своей, — Гу Юнь замолкает, — у вас ее назвали бы императрицей. — У вас правит женщина? — Женщины. И мужчины им служат. Чэнь Цинсюй, мгновенно привлеченная темой разговора и тем фактом, что это больше не бесконечный флирт, подходит ближе. — И как же мужчины это допустили? Чан Гэн закусывает губу, но не спорит, видимо, решив, что она права. — У нашей императрицы больше влияния, — и правда, со смертью никто не решится спорить. Чэнь Цинсюй задумчиво кивает. — Но она очень жестока, — заканчивает Гу Юнь в опаске, что Чэнь Цинсюй понравится его страна. — Это она с тобой сделала? — тихо уточняет Чан Гэн, тактично не уточняя, что именно. — Я ей разрешил, — пожимает плечами Гу Юнь. Всю дорогу Чан Гэн держит его за руку, словно боится, что Гу Юнь исчезнет, стоит того отпустить. Чан Гэн становится еще тише, еще угрюмее, еще настороженней. Гу Юнь чувствует кожей, сердцем, душой как внутри Чан Гэна ворочается что-то темное, древнее, опасное. Что-то, чем он не умеет управлять, а должен бы. Должен, потому что иначе сделает себе очень больно, если уже не сделал. — Как это ощущается? — спрашивает он в итоге. — Волк в тебе? Несколько минут Чан Гэн молчит, подбирая слова и гладя Гу Юня по ладони. — Как будто перепил вина, и голов туманится, а потом со дна сознания поднимается что-то чужое и дикое, — говорит он в итоге. — Зря ты называешь это «чужим». — Но оно не мое. — Твое, раз ты с этим родился. — Я не хочу этого, — Чан Гэн упрямо мотает головой. — Ты пришел и позвал меня с собой, и я пошел, потому что решил, что хуже точно не будет. Я будто умираю каждый раз, как оно просыпается, понимаешь? Словно останавливается мое сердце и начинает биться другое — звериное. — Чан Гэн… — Даже Чэнь Цинсюй меня сторонится, когда понимает, что я могу сорваться. Хотя и пытается помочь. — Помочь можно, только если ты согласишься это принять. — Я согласился пойти с тобой непонятно куда через леса и горы, разве этого не достаточно? — Ты знаешь, куда я тебя веду? — От тебя пахнет так же, как от мертвых животных, которых я нахожу, когда возвращаюсь обратно. Даже хуже. Они умерли недавно, а ты — будто много лет назад, — пожимает плечами Чан Гэн. Гу Юнь долго ничего не говорит. Смотрит под ноги, на мелькающие сухо-серые травы, на редкие маленькие цветы, на голую холодную землю, пока голова не начинает кружиться. Приходится неловко шагнуть в попытках удержать равновесие. И ощутить теплые крепкие руки Чан Гэна на талии. — Тогда зачем, — он чувствует, как горло сдавливает какой-то разбухший комок, подобно твердому безвкусному хлебу, который у него дома макали в холодную мутную воду, чтобы съесть на завтрак. Чан Гэн хмурится, и из-за облаков, отражающихся в его глазах, кажется, будто они — как надтреснутый кувшин, готовый пролиться шипучим вином. — Что именно зачем? — Зачем целовал меня? Обнимал? Все еще рядом? — Гу Юнь вспоминает, что Чан Гэн так и не сказал, что любит его, и это мысль сжимает горло лучше любого хлыста. — Потому что ты мне нравишься, — Чан Гэн вымученно улыбается. — И понравился с первого взгляда. Это глупо, да? Влюбиться в того, из-за кого я должен в итоге погибнуть? — Ты не погибнешь, — шепчет Гу Юнь, и от боли, пронзающей всю его суть, молнией вбивающейся в виски и позвоночник, приходится опуститься на колени. — Тогда погибнешь ты. Гу Юнь сухо, зло смеется. — И что, это так благородно? Умереть, чтобы спасти кого-то другого? Конечно, ты же уже будешь мертв, какая тебе разница? — он улыбается, и от крови, капающей из носа и стекающей в рот, по шее, пачкающей белый воротничок и ключицы, улыбка выходит соленой, кривой. — Я уже мертв. И все, что происходит сейчас — просто ссуда от смерти. Чан Гэн опускается рядом, достает платок, начинает вытирать кровь. Кажется, к ним бежит Чэнь Цинсюй, и Гу Юня это злит только сильнее. — Мы что-нибудь придумаем, — шепчет Чан Гэн. — Пару минут назад ты говорил, что согласился идти со мной к смерти. — Разумеется, тогда мы погибнем вместе, это тоже очень романтично, — кивает Чан Гэн, и в его глазах вспыхивает костер. — Но мы еще не пришли. И Чэнь Цинсюй поможет тебе справиться с болью. Все будет хорошо. Гу Юнь фыркает и заходится кашлем. Зря начал фыркать. Чан Гэн медленно, осторожно, как напуганного ребенка, прижимает его к себе. Гладит по волосам. — Расскажи мне, что происходит. Целиком, — просит он. — Я не могу, — шепчет Гу Юнь, чувствуя, как его оставляют последние силы. — Правда не могу. Это такое колдовство. Ты догадался о чем-то сам, поэтому это ничего страшного, но я ничего сказать не смогу. — Хорошо, — кивает Чан Гэн. — Тогда пока мы пойдем дальше. А дальше посмотрим, что выйдет. Я тебя не оставлю. Гу Юнь устало прижимается ближе. Тепло. Так тепло. Ему так давно не было тепло. Шорох листвы слышится все отчетливей, Чэнь Цинсюй наконец-то добегает до них. — Что у вас опять случилось? — она хмурит брови. Ее волосы чуть растрепаны ветром. Гу Юнь неловко пожимает плечами, лишь бы Чан Гэн не подумал, что ему не удобно. — Поможешь мне встать? — спрашивает он еще через пару минут. Гу Юнь понимает, что теперь смерть знает все. Она всегда была вездесущей и прекрасно чувствовала его сердце — сейчас же она сделает все, чтобы их уничтожить. Они идут дальше. Первая попытка — глупая и смешная, смерть явно прощупывает почву, пытаясь понять, что в ее силах. На них нападает кучка ободранных разбойников, которые больше кричат и ругаются нежели действительно делают что-то полезное. Гу Юнь даже не приходится придумывать, чем сражаться — доставать против таких людей меч — оскорблять оружие. Чэнь Цинсюй удивленно на него смотрит — видимо, она не ожидала, что он умеет что-то кроме нытья. Гу Юнь ехидно ей подмигивает, на что она закатывает глаза. Чан Гэн, занимавшийся тем, чтобы найти у разбойников мечи, смеется, увидев это. Гу Юнь знает, что в следующий раз будет сложнее. Гу Юнь сидит у реки, смывая с рук кровь, и вспоминает второй раз, когда видел солнце — его пятый день рождения. Они не праздновали этот день, не потому, что праздновать такое в стране смерти — смешно, ведь смерть и жизнь — две стороны одного круга, а просто потому, что этого не хотел его отец. В тот день он ударил его лицом о стол, и Гу Юнь сбежал к реке смывать с лица текущую вперемешку со слезами кровь. От неровно обтесанных досок на лице остались царапины, и их жгло, когда на них попадали соленые слезы. Гу Юнь злился на себя за то, что плачет. Мать говорила, что слезы — признак силы и готовности принять свою слабость, но Гу Юню казалось, что, заплакав, он покажет отцу, что тому правда удалось сделать ему больно, и тогда отец захочет сделать ему еще больнее. Гу Юнь поднял голову буквально на секунду — и в этот момент из-за серых злых туч вышло солнце — такое же холодное, как и все в этой стране, но Гу Юнь был бесконечно рад его видеть. Едва ли солнце приносило надежду, но ему захотелось еще немного понадеяться. Смерть цепляется в них своими когтями и зубами. Обрушивает мост, который они переходят, и Гу Юню требуются большие усилия, чтобы успеть спасти Чан Гэна. Поджигает дом, в котором они останавливаются на ночь. Человек в толпе буквально пробегает мимо, а потом разворачивается и всаживает Гу Юню нож под лопатки. Точнее, пытается Чан Гэну, но Гу Юнь тоже давно знает фокусы смерти и просто так сдаваться не намерен. По сравнению с болью, которая постоянно живет внутри него, боль от раны не ощущается совсем. Просто одежда набухает пестрой горячей кровью, а лицо Чан Гэна в ужасе бледнеет. Когда Гу Юнь лежит у него на коленях на постоялом дворе, он думает, что, в целом, не так уж и плохо устроился. — Ты еще можешь попросить Чэнь Цинсюй уйти, — тихо говорит Гу Юнь. Облизывает пересохшие губы. — Она не согласится, — качает головой Чан Гэн. — А почему так быстро согласился ты? Чан Гэн пожимает плечами. — Я просто слишком устал от всех этих магических приблуд. — И согласился втянуть себя еще в большую, — смеется Гу Юнь. Чан Гэн гладит его по волосам. — Я не жалею. — Давно тебя не пытались убить с таким разнообразием, да? — А как убил бы меня ты? — Гу Юнь чувствует, как внутри от этого вопроса что-то колет. — Кинжалом, — он пожимает плечами. — И в реку. Так бы смерть точно тебя нашла. — Мы тоже передвигаемся рядом с реками. Поэтому она так быстро, — Чан Гэн взмахивает руками, — делает это все? — Да. Но мы не можем отойти, — Гу Юнь запинается. Он не может отойти — потому что привязан к смерти, и она все туже затягивает веревку на его шее. — Можем попробовать, конечно… — Не нужно, если тебе будет больно, — мгновенно чувствует причину Чан Гэн. Гу Юнь переплетает свои пальцы с его. — Ты слишком добрый. — Только для тебя, — эти слова оседают чем-то опасно-медовым на языке. Следующая ночь приносит сквозняк в комнате и задутые свечи. Гу Юнь усмехается и даже не думает шевелиться. Только когда по шее начинает бежать темная капля крови от приставленного кинжала, усмехается криво. — Она правда послала тебя. Как иронично. Рядом с ним — почти точно так же, как пару часов назад Чан Гэн — сидит юноша. Бледный, с темными волосами, в беспорядке спадающими на лоб, с уставшими мрачными глазами. У Гу Юня такие же, но Гу Юнь хотя бы роняет в них воду из рек, в которые недавно проливали кровь, чтобы глаза казались ярче и живее. Все ради красоты. Шэнь И же так не делает. Возможно, он просто знает, что давно перестал нравиться смерти. А это хуже, чем просто погибнуть во имя нее. — Что ты наворотил? — осуждающе шипит Шэнь И. Гу Юнь пожимает плечами. — Ты собирался меня убивать, забыл? Шэнь И закатывает глаза. — Ты неисправим. — Какой есть, — Гу Юнь садится с каким-то старческим кряхтением, будто он сейчас рассыплется. Звучит поразительно неприятно. На соседней кровати начинает возиться Чан Гэн. — Это ради него ты предал смерть? — Шэнь И приподнимает брови. — Не предал, — морщится Гу Юнь. — Я бы назвал это пересмотром приоритетов. — А ты не мог бы пересматривать их в более безопасную сторону? Чан Гэн снова начинает крутиться и в итоге падает с кровати. Гу Юнь морщится. Надо было бы лечь рядом, в конце концов, кошмары Чан Гэна приходят слишком часто, чтобы считать их исключениями. Но он не мог позволить ему оказаться так близко к Шэнь И сразу. А Гу Юнь знал — тот должен прийти со дня на день. Не подвел. Чан Гэн пару минут смотрит в их сторону, силясь увидеть Шэнь И, почти сливающегося с тьмой. Гу Юнь злобно бросает многозначительные взгляды на Шэнь И, прося его сделаться попроще и принять вид нормального человека, а не вылезшей из-под кровати хтони. — Цзыси, — шепчет Чан Гэн, а Шэнь И округляет глаза, беззвучно шепча что-то похожее на «Гу Юнь, я тебя лично придушу, смерть даже дважды просить будет не нужно». — Знакомься, это Шэнь И, — Гу Юнь улыбается, надеясь, что вышло не очень криво. — И нет, то, что он влез сюда, будто он мой любовник, пришедший качать права, ничего общего с реальностью не имеет, мы расстались почти десять лет назад. Это катастрофа. Гу Юнь сжимает край одеяла, чувствуя, как сильно у него дрожат руки. Что нужно говорить дальше? К счастью, в разговорах Шэнь И всегда был лучше — он пускается в какие-то пространные объяснения о том, что увидел их на улице, удивился, узнав Гу Юня, в конце концов, он старые друзья, а столько лет не виделись, а вдруг обознался, поэтому решил проверить. Почему обязательно нужно было проверять ночью, сидя у кровати в полной темноте, когда вообще что угодно невозможно разглядеть? Ну, Шэнь И с детства отличался слабоумием. На эти слова Гу Юнь с Чан Гэном синхронно прыскают, вынуждая Шэнь И с видом оскорбленной невинности встать и пойти к двери. — Я вернусь завтра? — спрашивает он у двери. — Возвращайся, — пожимает плечами Гу Юнь. Как мило. Он зовет убийцу к себе в гости. И абсолютно уверен, что Чан Гэн не поверил ни единому слову. Чан Гэн ничего не спрашивает. Только идет к кровати Гу Юня, ложится рядом, осторожно вытирая кровь на горле своим рукавом, обнимает и прижимает Гу Юня к себе. Шепчет какую-то бессвязную чушь и просит отдыхать дальше. Чэнь Цинсюй на удивление легко принимает Шэнь И, только изредка злобно щурит на него глаза, заставляя Шэнь И теряться и спотыкаться о свои же ноги. Шэнь И начинает сери душеспасительных бесед с Гу Юнем. Говорит про смерть, про дом, про то, что солнце не появлялось больше с того дня, как Гу Юнь ушел. Рассказывает про их соседку — почти их ровесницу, в детстве Гу Юнь с ней бегал воровать ягоды и прыгал по лужам наперегонки — она ушла к смерти, хотя никогда, кажется, этого не хотела. — Ты сказал ему свое настоящее имя, — в итоге говорит он, и Гу Юнь тяжело вздыхает. Так и знал, что придется обсуждать это. — Да. — Это же так опасно, — Шэнь И встревоженно хмурится. — Я доверяю ему. — Ты убиваешь вас обоих. — Мы оба в любом бы случае умерли, но теперь сделаем это вместе. — Как поразительно глупо. Гу Юнь вымученно улыбается. — Тебе никогда не думалось о том, что существует другая жизнь, не только как в нашей стране? — он замолкает на пару минут, подбирая слова. — Я был у него в деревне. И в городах других тоже был. Там люди смеются. И злятся. И у них каждый день светит солнце, — Гу Юнь почему-то думает о Чан Гэне и глупо улыбается. — Гу Юнь, — тихо шепчет Шэнь И. — Я же все равно скоро умру. Почему мне нельзя хотя бы немного порадоваться в этой гребаной жизни? Пару недель? — Я тебя понимаю. — Ты не сказал, что не убьешь меня. — Боюсь, ты пережил слишком много всего, чтобы просто погибнуть от моей руки. — Как жестоко и вредно. — Ты познакомил нас с твоим Чан Гэном словами, что я твой бывший. — Я растерялся, — Шэнь И смеется. В тот вечер Гу Юнь целует Чан Гэн на пару секунд дольше обычного, а потом любуется нежными бликами свечей, что гладят Чан Гэна по щекам, лбу, губам. Осторожно держит его лицо в своих руках и думает, что касается самого величайшего сокровища. Он не спрашивает, что им делать дальше. Крюк все еще торчит в сердце, и единственное, куда он способен вести — в страну смерти. Еще через вечер Шэнь И кидается на него с мечом, и Гу Юнь успевает увернуться только в последнюю секунду. Он не злится — знает, что противиться зову смерти почти невозможно. Кладет руку в лунный свет и вынимает из него меч, глаза у Шэнь И чуть прищуриваются — не знал, что Гу Юнь умеет так. Гу Юнь знает, что он — хороший воин. Хороший слуга смерти, хороший солдат, тот, кто действительно умеет отнимать жизни. И отбивать удары Шэнь И — жестокие, злые, колкие — не так уже сложно, хотя боль пилит всю душу, и каждый шаг похож на падение со скал в ледяную воду. Страдает стол, стены в комнате, несколько чашек и прядь волос Шэнь И. Гу Юнь разрубает его меч пополам своим и тяжело опускается на колено. — Она же сказала тебе — чем дольше ты упрямишься, тем больнее будет. Почему ты не хочешь просто умереть? — дрожащим голосом спрашивает Шэнь И, а в его глазах тающим миражом тает тьма. Чан Гэн, застывший на пару минут в дверях, подходит ближе. — Что это было? — шепчет он севшим голосом. — Все нормально, — качает головой Гу Юнь, а потом заходится кашлем, оставляющим несколько капель крови на досках. Чан Гэн зло смотрит на Шэнь И. Гу Юнь помнит этот взгляд — в нем дикой песней разгорается волчья сущность, и Гу Юнь мгновенно обнимает Чан Гэн, прижимая его к себе, гладя по волосам, смотрит на Шэнь И, требуя уйти. — Ты все равно не сможешь вас спасти, — говорит Шэнь И перед выходом. Гу Юнь только качает головой, чувствуя, как глаза начинает щипать. — Все хорошо, — шепчет он Чан Гэну, когда дверь закрывается. — Он же отказался нас убивать? — глухо бормочет он в плечо. — Это сложнее, чем просто «отказаться». — Но ты отказался, — возражает Чан Гэн, а потом замолкает, понимая, что это не совсем так. — Как ты себя чувствуешь? — Я волнуюсь за тебя. Гу Юнь смеется и целует Чан Гэна в лоб. — Надеюсь, тебе понравилось, как я сражался. — Ты взял меч из лунного света. — Маленький фокус. — Красиво, — Чан Гэн возится, еще пару секунд лежит на плече Гу Юня, а после встает и деловито начинает подсчитывать причинённый ущерб и уговаривать Гу Юня выпить лекарство. Несколько минут возится, смешивая травы, стучит тарелочками, которые только чудом уцелели, а потом возвращается — пропахший горечью и тревогой. Они идут дальше, и Гу Юня чувствует, как темная злая горечь тянется за ними по дорогам. Чэнь Цинсюй, кажется, чувствует ее слишком остро, а потом все чаще начинает расспрашивать Гу Юня об его стране. — Почему вы не можете перестать повиноваться? — она хмурит свои брови тонкими стрелами. — Потому что за неповиновение солдат обычно казнят, — Гу Юнь улыбается горько. Они идут по берегу реки, солнечные лучи чешуей дракона перекатываются по ее глади. — Ты обещал ей служить? — Конечно. — Как это происходит? — У меня погибла мать. И с ее смертью я окончательно стал слугой смерти, — пожимает плечами Гу Юнь. — У всех по-разному. На самом деле, не все могут стать ее слугами, я вот с детства лучше переносил ранения, Шэнь И хорош видит в темноте. Это как… — он замолкает, пытаясь найти в себе мужество произнести слова дальше. — Ее подарки. Она словно выбирает нас и отмечает своей благосклонностью. — А девушки? — А девушки ей не служат. Они — часть ее. Я не могу это объяснить, я же никогда с этим не сталкивался. — Ты говорил о своей невесте, — Чэнь Цинсюй срывает цветы и начинает плести из них венок. — Ты спрашивал у нее об этом? Ты сказал, что она умерла. — Она стала частью смерти. У вас это считается за смерть, но на самом деле, она осталась, просто стала другой. И я ее больше никогда не увижу. — Это больно — служить смерти? — Очень, — кивает Гу Юнь. — Зачем ты все это спрашиваешь? — Потому что хочу понять тебя. Шэнь И. Хочу защитить Чан Гэна. — Ты не сможешь его защитить. — В твоей стране девушки правят, а вы им служите. — Это не то, что ты должна была вынести из нашего разговора. Чэнь Цинсюй улыбается. Гу Юнь любит ее улыбку — гордую, открытую, полную какого-то мудрого лукавства. — Мне слишком понравилась эта мысль. Ветер бросает пряди волос Чэнь Цинсюй ей в лицо. — Мне кажется, я в него влюбилась. — В Шэнь И? — Гу Юнь знал, что она Шэнь И тоже нравилась. Правда, тот пока научился только ломать все подряд, когда она находилась рядом. Для слуги и любовника смерти Шэнь И был поразительно ранимым и чувствительным. — Да, — она кивает и поджимает губы. — Я бы не хотела, чтобы он погиб. И чтобы ты погиб, я тоже не хочу, хотя ты меня раздражаешь. — Как безжалостно. Чэнь Цинсюй опускает сплетенный венок ему на голову. — Я старалась, — а потом продолжает. — А как смерть допустила то, чтобы вы были вместе? Гу Юнь неловко смеется, поправляет венок, в итоге тот съезжает еще кривее. — Ой, мы были молодыми и глупыми. Я так по-дурацки влюбился и поцеловал его во время одного из наших сражений, прямо на поле боя. Я тогда думал, что, наверное, скоро умру и никогда больше никого не полюблю. — Впервые узнал любовь во время принятого боя? — Смерть любит знаковые события, — пожимает плечами Гу Юнь. — Ну, как видишь, я не умер. Смерть потом говорила, что находиться радом с нами было сущим кошмаром, потому что мы вели себя очень катастрофично. — Конечно, вы оба очень позорные, мы с Чан Гэном уже решили, что у нас одинаковый типаж, — с нарочитой серьезностью кивает Чэнь Цинсюй. Гу Юнь возмущенно распахивает глаза, а она только лукаво улыбается. — Я подумаю, стоит ли на это обижаться. — Не стоит, — качает головой Чэнь Цинсюй, а потом вдруг очень серьезно говорит, — Я обязательно найду решение. И Гу Юнь почему-то уверен — она что-нибудь придумает. Он видит в ней — в ее порывистости, уме, звонкости, как в натянутой и отпущенной струне, мягкости и смелости — свою невесту. Гу Юнь всегда той восхищался. Восхищался ее силой, гордостью, опасностью, которой от нее веяло. Всю жизнь он ненавидел смерть и так надеялся, что сможет избежать необходимости ей служить, но потом встретил ее — тонкую, с непривычно-короткими из-за какого-то обряда волосами, в кроваво-красных одеждах, смеющуюся звонко и ядовито — и влюбился без памяти, и решил, что готов отдать всю жизнь, чтобы служить ей. Чтобы быть рядом с ней и преклонять перед ней колени. А потом она ушла, так рано, гораздо раньше других женщин, столько в ней было тьмы и горечи, и Гу Юню показалось, что она забрала с собой его душу. Может быть, это было расплата слуги и жениха смерти. Чэнь Цинсюй была другая — такая же сильная, уверенная в себе и своих силах, но она не была мертвой. Она была отчаянно живой, и магия ее была живой, подвижной, как ручеек в горах. И Гу Юнь думал, что, может быть, она сможет что-то сделать с громадной, бесконечной смертью, что висела над всеми ними. Чан Гэн тоже был другим — взбалмошным, эмоциональным, от него буквально веяло энергией и дыханием теплого летнего леса. Гу Юнь нравилось его обнимать. Нравилось держать за руку. Нравилось слушать его истории. Нравилось гладить шрамы, оставшиеся от перевоплощений и, наверное, от жизни с матерью — Чан Гэн никогда об этом не говорил. По крайней мере, вслух. Иногда его кошмары поднимали волны чего-то далекого и забытого, и, если прислушаться, можно было услышать, как он шепчет имена и мольбы. С волком внутри него было сложнее. Тот снова вырывается, когда они входят в новый город. Гу Юнь просыпается ночью и понимает, что Чан Гэна рядом нет. Тот обнаруживается совсем недалеко от ворот с тушей убитой лисы в придачу. Хорошо, что не человеком. Глаза его сияют злым желтым огнем, руки — в чужой крови и его тоже — он когтей, что прорезались из пальцев. Чан Гэн его не узнает, и приходится потратить около получаса, чтобы успокоить его, чтобы поймать руки и аккуратно связать — а вдруг он повредит еще и себе — а потом сесть рядом, чтобы дождаться рассвета. Гу Юнь уверен — если бы Чан Гэн принял эту свою часть, было бы проще. Он ведь видел Чан Гэна-волка в тот день обращения. Было красиво. Величественно. Воздух набух опасностью и колдовством. Чан Гэн до ужаса этого всего боялся. Утром он плачет на плече Гу Юня, вытирает кровь со своих пальцев, дрожащими руками пытается стереть кровь и Гу Юня — на плече, от его же собственных когтей, что уже втянулись. Просит прощения, обещает, что дальше был следить за этим внимательнее, а Гу Юнь только и может обнимать его и заворачивать в свою накидку, чтобы защитить от утреннего холода. — Мы справимся, — обещает он. — Ты все еще хочешь быть со мной? — Я все еще должен отвести тебя к смерти, — безжалостно отвечает Гу Юнь, совершенно не настроенный слушать уничижительную истерику. — Да, но для этого совершенно не обязательно… быть рядом, — Чан Гэн запинается на последних словах, и Гу Юнь на секунду кажется, что тот все же скажет «любить меня», но не говорит. — Я хочу этого. И твоя волчья ипостась точно нас не поссорит. — Не моя, — упрямо возражает Чан Гэн. — Но твое отрицание очевидного не поможет, — прищуривает Гу Юнь, но, видя панику в глазах Чан Гэна, вздыхает. — Если ты захочешь, я могу тебе помочь. И буду рядом. Но я не смогу все это сделать, если ты так отчаянно будешь бороться с самим собой. А потом целует Чан Гэна в лоб. И вытирает след от крови на щеке, глядя в темно-золотые, спокойные глаза, на дне которых журчат непролитые слезы. Гу Юнь вспоминает еще один раз, когда увидел солнце — в тот день тоска по умершей невесте казалась почти физической. Гу Юнь долго ходил по полынным полям и смотрел в небо, пока перед глазами не начало темнеть и рябить. И тогда солнце снова показалось — совсем ненадолго, нехотя выкатившись из прорези в небе. Интересно, солнца так мало, потому что оно должно умирать и воскресать, а у них тут обычно только умирают? Какая чушь. Вместо солнца в их стране воскресала и умирала обычно луна. Чан Гэн спрашивает иногда про его страну, но редко, словно боится, что утянет Гу Юня в слишком большой ворох боли. — Чем ты любил заниматься? — Драться на мечах. Бегать босиком по воде. Слушать от женщин в деревне про травы и магию, — Гу Юнь садится рядом с Чан Гэном, прямо коленями на траву, и забирает у того тарелку с собранными ягодами. — Ты поэтому так много знаешь? — Мы все там много знаем. Это часть нашей жизни. Как правила поведения, — Гу Юнь крутится, усаживается удобнее, подтягивает одно колено к груди. Чан Гэн несколько минут молчит, потом Гу Юнь вытирает с его губ синеватый ягодный сок. Щелкает по носу. — Я верю, что ты можешь помочь, — тихо говорит Чан Гэн в итоге. У Гу Юнь что-то немного успокаивается в душе. Еще несколько дней они тратят на то, чтобы помирить Чан Гэна и волка. Шэнь И считает, что это почти самоубийство, Чэнь Цинсюй говорит, что будет рядом, если понадобится ее помощь. От нее все ярче пахнет травами, и Гу Юнь с бесконечным облегчением радуется, что не кровью и смертью. Чан Гэн зовет Луну, и она полыхает в его глазах молоком с медом — нежно-золотая и теплая. Чан Гэн хватает воздух в попытках ощутить что-то внутри него, внутри самой сути мира, что-то, что так отчетливо звенит в воздухе запахом леса. В попытках позвать зверя из самой глубины своего сознания, куда он так старательно его заталкивал. Гу Юнь вгоняет в пень ножи из лунного света, Чан Гэн после обращения сидит долго рядом, тяжело дышит и водит пальцами по годовым кольцам. Его волосы вьются волнами моря под ветром, а на подбородок стекает кровь от прокушенной губы. Гу Юнь целует его прямо так — чувствуя языком эту кровь, чувствуя лес, который прорастает еловыми колючками в душу Чан Гэна, чувствуя всю его невырыданную боль, что расходится ранами при каждом обращении. Чэнь Цинсюй потом поит его какими-то травами и просит отдыхать, а Чан Гэн только хмурится угрюмо и зло. Она долго и внимательно смотрит на Гу Юня, словно желая спросить, точно ли он знает, что делает. Гу Юнь не сказал им самого главного — принятие магии легким не бывает. А та словно выпивает душу Чан Гэна — отчаянно, упрямо, безжалостно. Он учится перекидываться, только это словно что-то ломает в его душе, и Гу Юнь с болью видит, что тот реже начал улыбаться. Ходит уставший от бессонных ночей, колотит кулаками по деревянным стенам, а Гу Юнь и Чэнь Цинсюй потом лечат раны на руках. Чан Гэн не говорит с Гу Юнем по вечерам, просто лежит тихо рядом и, кажется, даже не всегда спит. В волчьей ипостаси он тоскливо воет, так, что лес, кажется, болезненно рыдает ему в тон. В глазах Чан Гэна светится злое и горькое, словно он каждый день борется с чем-то что отчаянно ненавидит. Однажды он говорит Гу Юнь, что дело в его родителях — ведь это от них он унаследовал свою магию и своего волка, а потом они его бросили, но Гу Юнь уверен, что дело не только в этом. Гу Юнь думает о том, как однажды увидел солнце — в тот день он просто гулял по лесу, и чуть не скатился в какую-то расщелину, неудачно наступив на камни. Он сидел на коленях, потирая ушибленную ногу и праздно разглядывал пики деревьев, подобные зубам хищников, когда на них свалилось и повисло, пронзенное черноватой зеленью, тепло-рыжее вечернее солнце. Гу Юнь тогда почему-то подумал про Шэнь И. Про то, что хотел бы показать ему это солнце. Про невесту и про то, что она могла бы сейчас сказать. Про своих родителей, от одной мысли о которых что-то отчаянно свернулось в душе. Гу Юнь понимает, что должен еще раз поговорить с Чан Гэном. — Что ты ненавидишь? Кого? — спрашивает Гу Юнь. Они — в маленькой, почти прижавшейся домами к земле деревеньке, уже так близко от страны смерти. Может быть, если Чан Гэн поймет своего волка, он сможет пережить это путешествие? Чан Гэн болезненно дергается. — Не спрашивай меня об этом. — Пока ты не примешь свою ненависть, ты не сможешь стать настоящим оборотнем. — А если я и не хочу? — в голосе Чан Гэн слышится треск съедаемых огнем балок. — Ты умрешь. — Ты привел меня к порогу смерти. — Мне кажется, мы уже об этом говорили. Чан Гэн смеется. — Это так смешно — ты все твердишь, что я тебе важен и что мы сможем спастись, но продолжаешь вести к своей проклятой смерти. — Ты не просто мне важен, — Гу Юнь садится рядом, но касаться Чан Гэна не решается. — А что еще? Вот, эти пугающие слова. Сильные слова. Слова, после которых когда-то умерла его невеста, когда они пролились на снег алой кровью, только такую любовь принимает смерть. — Я тебя люблю. Чан Гэн отшатывается так, что ударяется затылком о стену. — Ненавижу тебя. Гу Юню кажется, будто внутри у него что-то протяжено хрустит и звенит, словно разлетается на осколки душа. — Почему? — голос отчаянно хрипит. — Ты хотел, чтобы я принял волка? Смотри, я принимаю, — холодно отвечает Чан Гэн, а в его глазах полыхает отчаяние и что-то мрачное, безжалостное и сухое, как трава, которую вот-вот охватит пожар. — Ты сделал мне так больно, ты каждый день делаешь мне больно, понимаешь? — Ты говорил, что переживаешь за меня, — Гу Юнь отчаянно пытается вспомнить еще какие-то слова, которые говорил ему Чан Гэн, но паника, нарастающая в сознании, мешает сконцентрироваться. Смерть торжествующе смеется и утешающе обнимает его за плечи. «Мой дорогой, неужели ты верил, что жертва способна любить своего мучителя?» — Чем я делал тебе больно? — Ты заставлял меня чувствовать. Перед глазами все темнеет, а когда Гу Юнь приходит в себя, он обнаруживает, что Чан Гэн уже ушел. Гу Юнь, пошатываясь, выходит во двор, тяжело опираясь на косяк двери. — Куда он пошел? — шепчет он в воздух, и боль, пронзающая сердце, тянет его в сторону смерти. Внутри все холодеет, так, будто Гу Юнь уже мертв. Он бежит, спотыкаясь, к Чэнь Цинсюй. — Нам срочно нужно ехать. — Шэнь И должен вернуться из соседнего города, — она поднимает голову от какой-то книги. — Он будет только причитать и ничем не поможет. — Ну, это правда, — смеется Чэнь Цинсюй. Земля летит под ногами лошади, и Гу Юнь прижимается к ее спине в надежде, что не упадет, если боль в душе, во всем теле, усилится. На самой границе смерти он останавливает Чэнь Цинсюй. — Ты не можешь зайти туда. — Почему? — Потому что ты мне нужна живой. Она кивает и сжимает губы в узкую полоску. Гу Юнь входит в страну смерти, и чувствует, как она обнимает его — холодно, больно, остро. Он продолжает идти вперед, думая только про Чан Гэна и про то, что должен вернуть его. Гу Юнь бежит, чувствуя, как раны, что ему залечили, когда отправляли за Чан Гэном, открываются, и кровь падает на землю, напитывая ее, так, что начинают появляться маленькие алые цветы. Он слышит голос Чан Гэна и резко оборачивается, голова от такого движения кружится, и он падает, падает в эти алые цветы. — Мама! — по полю бежит маленький мальчик с кудрявыми, еще такими светлыми волосами. Он тянется к женщине — высокой, статной, с толстой черной косой и жемчугом, вплетенным в нее. Мальчик обнимает ее за колени, а она так и продолжает стоять, всматриваясь куда-то вдаль. Ветер взметает вихрь цветов. Мальчик сидит на земле и рисует на ней что-то палочкой. Отросшие волосы падают на лоб. Женщина с серпом косит травы за домом. Свет закатного солнца скользит по лезвию и разрезает мир на части. Мальчик оборачивается на нее и через секунду в страхе закрывает глаза. Еще одно движение — и свет ударяет в глаза Гу Юню, на какое-то время ослепляя его. Мальчик стирает во щеки кровь, а женщина заносит руку для еще одного удара. — Мне больно, — жалуется мальчик. — Мне все равно, — отвечает женщина. В ее глазах пылает что-то колдовское. Гу Юнь видит — она правда была сильной ведьмой, но не женой смерти, и это удивляет. Как она смогла спасти ребенка, если не знала, как обмануть смерть? Еще один удар — и в голове Гу Юня все начинает звенеть, а перед глазами на пару секунд темнеет. Женщина сидит у кровати мальчика, прижимающего к себе одеяло и явно недавно плакавшего. — Ненавижу тебя, — шепчет женщина. — Но она тебя не получит. Женщина выходит из дома и бросает на порог спичку. У Гу Юня сердце сжимается в панике, которая немного уменьшается только при воспоминании, что сейчас Чан Гэн жив. Умное, конечно, решение. Очистить его огнем, огнем же закалить и заодно в последний раз сделать больно. Женщина бежит по полю — это уже другое, видимо, они переехали, но тоже — с высокими травами и бесконечное. За травы цепляется лента в ее голосах, и жемчуг рассыпается на землю, а из него вырастают цветы, как из крови. Женщина бежит по полю, пока на горизонте не появляется девушка — и у Гу Юня все внутри переворачивается. Смерть. Женщина подбегает к ней. Они стоят рядом — обе высокие, прямо держащие спину, с ледяной и злой решимостью в глазах. Смерть чуть бледнее и чуть худее, и платье ее — черное с узорами из настоящей крови, перешитой в нити, и из настоящих слез, рассыпавшихся узорами по рукавам и подолу. Женщина подается вперед и целует ее, отчаянно, так, что в воздухе разливается ужас. — Ты изменила мне с этим несчастным волком, неужели ты думаешь, что я тебя прощу? — шипит смерть в губы. — Я бы не любила тебя, если бы не знала, что не простишь, — отвечает женщина, — но его не нужно трогать. — Очередного бесполезного мальчишку-оборотня? — Моего бесполезного мальчишку-оборотня, — шепчет женщина. — Ты его не любишь. — Но это не значит, что он должен умереть. — И что ты мне предложишь? — на ними рассыпается медным шелестом рассвет. — Себя, я могу предложить только себя. — Мне не нужна твоя слабая магия. И твоя любовь тоже больше не нужна, — фыркает смерть, и ее красные губы расходятся в усмешке. Красное на фарфоро-белом. Женщина целует эти губы еще раз. — Я умру ради тебя. — Ради меня умирает так много юношей и девушек. — Десять лет, — выдыхает женщина. — Что — десять лет? — Пусть он живет еще десять лет, а потом ты сможешь его забрать. Смерть кивает и чуть ведет руками над землей, под ее ладонями жухнут травы. — Хорошо. И тебя. Тебя я тоже заберу. Женщина смеется. — Я знала, что все еще любишь. — Обычно люди боятся взаимности от смерти. — Я уже давно не человек. А потом женщина вдруг оборачивается в сторону Гу Юня и произносит одними губами: «Спаси его», как же хорошо, что, с тех пор как начал терять слух, Гу Юнь учился читать по губам. Глаза женщины темнеют, по рту стекает струйка крови. Только такую любовь принимает смерть. Они со смертью исчезают в шепоте ветра, за складками шелка персикового неба, в кольцах дыма от разгорающегося пожара, в высоких умирающих травах. Над миром восходит золотое солнце. Гу Юнь лежит на ледяной земле и смотрит на это солнце. Смерть подходит к нему и садится рядом. Длинные черные волосы падают на ее белые плечи. — Ты изменил мне, неужели ты думаешь, что я тебя прощу? — шепчет она, наклонившись близко-близко, так, что Гу Юнь ощущает ее дыхание на своем лице. — Я знаю, что не простишь, — соглашается Гу Юнь, — но не нужно трогать его. Отпусти, пожалуйста, отпусти. — Очередного бесполезного мальчишку-оборотня? — Моего бесполезного мальчишку-оборотня, — возражает Гу Юнь. — Ты его не любишь. — Люблю. Боль в груди становится невыносимой, и Гу Юнь закрывает глаза. — Вы такие смешные, люди. Все пытаетесь мне что-то доказать и объяснить, а в итоге просто умоляете перед смертью пощадить себя. Или, если кто поумнее, тех, кто вам дорог. Ничего нового. А ведь прошло уже десять лет. — Она любила тебя? — Разумеется. — А ты? — Когда я была юнее, думала, что люблю. Я так отчаянно хотела полюбить и еще верила, что умею, — смерть ложится рядом с ним. — Я тоже люблю его. Может быть, это действительно так. — Ты мой жених и слуга, вы не умеете любить. — Ты можешь отпустить меня и проверить. Я вернусь. Скоро или лет через пятьдесят. И все тебе расскажу, — Гу Юнь находит ее руку и сжимает, чувствуя, как холод сковывает ладонь. Смерть смеется, а над ними гаркают вороны. — Снова сделки. И я снова на них ведусь, представляешь, какая у меня скучная жизнь? — Я по тебе скучать не буду. — Я бы удивилась, если бы скучал. Гу Юнь закрывает глаза, надеясь, что боль так уменьшится. Когда он их открывает, смерти рядом нет. Он встает и идет дальше, а через пару шагов понимает, что стального жалящего крюка в сердце больше нет. Чан Гэн лежит у реки — весь в крови, но еще тихонько дышащий. Гу Юнь опускается на колени и слушает его сердце — хрупко, отчаянно бьющееся, так, будто только что запустилось снова. На земле — следы от когтей, кажется, он пытался обернуться. Гу Юнь с опьяняющей радостью думает, что он жив. Они живы. Кажется, они правда живы. И, может быть, теперь у Чан Гэна получится подружиться со своим внутренним волком, все же они пережили вместе слишком многое. Через поле, полное тумана, к ним бежит Чэнь Цинсюй, и Гу Юнь хочет закричать ей и попросить вернуться в мир жизни, пока не понимает, что туман расступается перед ней, словно боится. И ее сила, огромная, полная любви и смелости, раздвигает границы страны смерти. Оборачивается на секунду, чтобы приподняться на цыпочки, и, наверняка хитро улыбаясь, поцеловать идущего за ней Шэнь И, а потом продолжает бежать. Перепрыгивает через речку, которую Гу Юнь в детстве пытался переплыть раз пять, а потом бросил попытки. Она падает рядом с Чан Гэном. — Ты все же спас его, — она улыбается, и из-за улыбки ее голос чуть дрожит. На секунду он видит в ее глазах ту женщину, что смогла выторговать Чан Гэну восемнадцать лет. Женщина, обрекшая Чан Гэна на жизнь, полную боли. Женщина, пришедшая сейчас, чтобы его спасти. Чэнь Цинсюй вынимает из своей сумки травы. — Прекрати глупо улыбаться и помоги. Только сейчас Гу Юнь понимает, что улыбается. Широко и, наверное, действительно ужасно глупо. *** — Такие сказки правда рассказывают? — Чан Гэн лежит, завернувшись в одеяло так, будто собрался строить себе гнездышко. Полураспущенные волосы спадают на плечи и лоб. — Я сегодня видел похожую постановку в уличном театре, — серьезно кивает Гу Юнь, но в глазах у него искрится смех. Он садится рядом с Чан Гэном и отводит пряди от его лица, заправив их за ухо. — Хорошо, — сонно соглашается Чан Гэн. — Ты ради этого сбежал с утренней аудиенции. — Я все равно там в основном притворяюсь цветком в горшке, — решает не спорить Гу Юнь. — Ты очаровательный цветок в горшке, — кивает Чан Гэн. Он возится еще пару минут, пытаясь устроиться удобнее. — Но завтра обязательно приходи, мне нужна моральная поддержка, я буду зачитывать указ. — Моральная поддержка? — ехидно уточняет Гу Юнь. — Именно, — кивает Чан Гэн, мгновенно будя, как их называет Гу Юнь, «своего внутреннего вечного императора». — Потуши, пожалуйста, свечи. Когда Гу Юнь возвращается уже в полной темноте, очень стараясь ни во что не врезаться, Чан Гэн осторожно ловит его под руки, целует костяшки, притягивает к себе. — Люблю тебя, — шепчет он ему, чуть мажа губами по уху. Так, чтобы услышал только Гу Юнь, луна, пробивающаяся в комнату, и смерть, вечно тихо бродящая в столице. В конце концов, не все умеют уйти в ее страну и вернуться, держась за руки.