А если там, под сердцем, лед, то почему так больно жжет?

Он просыпается, когда туманная ледяная дымка утра окрашивает небо разбавленным золотым, и на сонную голову думается, что волосы Мэй Ханьсюэ похожи цветом на этот рассвет — мед с молоком, золото под толщами кристально-прозрачной воды. Несколько минут лежит, пытаясь собраться с мыслями и с силами, тыкается носом в мех свернутых накидок, одну он положил под голову, другой укрылся. Это казалось свинством — братья остались без них, но вчера было так холодно, так сильно вело голову, и даже пальцы почти не чувствовались, что Сюэ Мэн почти не возражал, когда его запихнули в этот сверток из накидок, потом обняли с обеих сторон. Сейчас рядом уже никого нет, и это острым чувством временной потери бьет в сердце. Сюэ Мэн знает, что не может просить их оставаться рядом постоянно — это смешное ребячество, которое он годами выкорчевывал из своей души, иногда с кровью — родителей, Мо Жаня, учителя, — но порой невыносимо сильно хотелось попросить их задержаться подольше. Хотелось проснуться и ощутить, что его по-прежнему обнимают — младший Мэй Ханьсюэ за талию, старший — осторожно касаясь головы, будто пытаясь успокоить. Еще несколько минут Сюэ Мэн просто лежит, баюкая свою мечту о спокойствии, а потом выползает из-под накидок и идет их искать — младший носится на выходе из пещеры, где они остановились на ночь, что-то шумно болтая, старший — чинит древко лука. Волосы спадают ему на лоб, и солнце, путаясь в них, осеняет его золотом, уязвимой хрупкостью сна, а глаза полуприкрыты — в этом чувствуется невыразимая на словах усталость, и Сюэ Мэн накидывает ему на плечи вчерашний плащ. — Ты проснулся! — радостно возвещает младший, пока старший только благодарно кивает. Младший обеспокоенно несется к нему — обхватывает за плечи, касается лбом лба, ласково гладит по носу. — Как себя чувствуешь? — Все нормально, — сухо отзывается Сюэ Мэн, но его не отталкивает — принимать такую нежность по-прежнему странно, но теперь чуть более привычно. — Мы можем выдвинуться прямо сейчас, а можем подождать еще пару часов, пока немного разогреется, — старший Мэй Ханьсюэ натягивает накидку сильнее, и, хотя этот жест выглядит непринужденно, будто он просто ее поправляет, Сюэ Мэн замечает покрасневшие на холоде пальцы. Младший забирает у Сюэ Мэна свою, но не надевает, а закутывает в нее их обоих — и себя, и Сюэ Мэна, а потом, дразня, обнимает его. Сюэ Мэн с горечью осознает, как изменилось его отношение за годы. Еще не так давно он бы с визгами отскочил, но сейчас он, пусть и не обнимает в ответ, но не отстраняется и даже неловко тыкается подбородком в плечо Мэй Ханьсюэ, чувствуя почти физическую боль от того, как тот суетится, пытаясь создать ощущение тепла, радости и дома вокруг. — Как думаешь, почему мы не смогли найти нужную дорогу вчера? — раздается у него над ухом голос Мэй Хансьюэ. Старший неопределенно хмыкает. — Может быть, это демон, — предполагает он. — Спутал тропы. Я уже сделал пару заклинаний, которые могут помочь. — Какой ты трудолюбивый! — радостно замечает Мэй Ханьсюэ и Сюэ Мэн слышит, как его голос дрожит. После этого тот выпутывается из их объятий и несется обнимать уже брата, придвигается к нему совсем близко, кладет голову на плечо и выглядит в этот момент как маленькая птичка. Старший смотрит вперед глубоко страдальчески от такой агрессивной тактильности, но через пару минут все же приобнимает его за плечо, а потом касается щекой макушки. Они с Сюэ Мэном переглядываются — либо они выведут младшего Мэй Ханьсюэ отсюда, либо он рассыплется на снежинки в попытках их подбодрить и при этом не показать свои страх и усталость. Потом они так и идут — младший Мэй Ханьсюэ в середине, держа их обоих за руки и что-то бормоча о том, что так ему будет спокойнее, но они оба знают — так спокойнее ему самому. Изначально эта дорога не должна была закончиться так — им было просто нужно дойти от гор Куньлунь до небольшого села рядом с бывшим орденом Жуфэн и вернуться обратно. Они знали, как дойти, они спланировали, где можно будет остановиться, но потом поднялся ветер, похолодало, они сбились с дороги. Сюэ Мэн, не привыкший к холодам, ужасно замерз, старший брат признал, что дальше нет смысла пытаться найти путь до дома, младший нашел им пещеру, где они остановились на ночь. Несколько раз Сюэ Мэн думал о том, что бы с ним случилось, если бы он пошел один. Зависеть от братьев Мэй Ханьсюэ было странно и сложно. Они общались уже много лет и казались близки, и Сюэ Мэну думалось — иногда гораздо ближе, чем позволено быть близким друзьям. Хотя, наверное, и не было смысла рассуждать о таком в разрушенном мире — чтобы нарушать приличия, нужен кто-то, кто эти приличия устанавливает, но если они на многие дни пути одни, то какая кому разница, насколько они близки и как сильно друг другом дорожат? Когда они доходят до дворца Кульлунь, наступает новый вечер — Сюэ Мэн давно не считает дни, но закаты и рассветы любит, на них он чувствует себя снова живым. Он понимает, что дрожит, но не знает, куда ему податься дальше — пустят ли его в этот раз? Всегда пускали, но не хочется воспринимать это как должное. Младший Мэй Хансьюэ, заметив его метания, улыбается — на этот раз более устало, чем раньше, а потом тянет за собой. — Мы скоро придем, а потом обсудим, что делать дальше, ладно? — он подмигивает, правда, выходит скорее сонно и заторможенно, чем весело. У него из прически выбилось несколько прядей, а пальцы нервно сжимаются, словно он держится из последних сил. У себя — ну, наверное, не совсем у себя, это гостевые комнаты, но Сюэ Мэн живет тут уже несколько лет, так что, наверное, они уже успели стать его — в комнате он просто ложится на кровать и закрывает глаза. Никакого желания что-то еще делать нет — даже переодеваться не хочется, потому что кажется, что сейчас он растеряет остатки тепла и уже никогда не сможет согреться. — Не спи, — когда он в следующий раз открывает глаза, младший Мэй Ханьсюэ тыкает его в лоб. Он сидит на кровати рядом, уже сменивший походные одежды на новые, домашние, нежно-голубые, и Сюэ Мэну даже смотреть на него холодно. Мэй Ханьсюэ смеется, а потом вдруг губ Сюэ Мэна касается что-то вязкое. — Что это? — он быстро их сжимает. — Мазь, — пожимает плечами тот. — У тебя все губы обветрились, — и подмигивает. — Целовать будет неудобно. После этих слов Сюэ Мэна обдает жаром. Ну зачем же говорить об этом вслух? Он вспоминает первый поцелуй — едва ощутимый, кажущийся скорее сном, нежели реальностью, проникнутый горькой колючестью снега и едва ощутимым запахом ландышей. Тогда его тоже целовал младший — подойдя совсем близко, улыбнувшись задорно и дразняще, а потом коснувшись губами его губ — скорее обещанием будущих поцелуев, чем настоящим сейчас. Старший его целует редко, и, кажется, никогда в губы: только в щеки — нежно, и в переносицу — когда хочет успокоить. Говорит, что ему не интересно целоваться, не нравится — этого Сюэ Мэн тоже сначала не понимал, просто не мог понять. То есть, конечно, ясное дело, не все хотят целовать его, он и сам впервые целовался с младшим Мэй Ханьсюэ, но это не значит, что ему никогда не было интересно и не хотелось. А старшему, прямо его словам, было не интересно. И не особо хотелось. Это странно раздражало — неужели даже в этом он не может позволить себе растаять? Неужели ради них не может спуститься со своих вершин моральных устоев? Потом Сюэ Мэн понял, хотя, возможно, просто принял — старший брат не хочет целоваться, не хочет никакой иной близости, он целует Сюэ Мэна, потому что знает, что тому это важно, обнимает, когда сам хочет или когда чувствует, что это нужно, всегда остается рядом — но черту никогда не переходит. Он умеет быть нежным и тактильным, но никогда эти нежность и тактильность не граничат с чем-то другим — жарким, отчаянно-откровенным, полным запаха кожи и ландыша от волос. И это приходится принять, так же, как Сюэ Мэн принял и привык к ласковой навязчивости младшего — так и норовящего взять за руку, поцеловать в висок, зарыться носом в волосы, сблизиться-прижаться-заснуть рядом, переплетясь ногами, явно желающего ощутить именно эту пылкость и полную отброшенных условностей близость. Сейчас младший целует его в уголок губ — чтобы не стерлась мазь — и ложится рядом, мгновенно перекидывая руку Сюэ Мэну через талию, а голову кладя ему на плечо. — А он где? — спрашивает Сюэ Мэн про старшего брата. — Расставляет свои вещи и всякие скляночки, — кривится младший. — Ты же знаешь, как он терпеть не может беспорядок. Сюэ Мэн кивает. Они еще болтают не о чем, пока ждут старшего. Мэй Ханьсюэ отвечает сонно, медленно, не всегда впопад, поэтому в итоге Сюэ Мэн прекращает его мучить и ждет старшего брата в тишине. Тот приходит уже совсем скоро. Они с Сюэ Мэном переглядываются, старший накрывает брата одеялом и залезает на кровать с другой стороны. Они редко спят вместе, и эти два дня подряд — сначала в пещере, потом уже дома — редкость. Сюэ Мэн спит нерегулярно, часто носится по делам, младший брат не может оставаться с ним постоянно, потому что боится быть неуместным, а старший не чувствует в этом необходимости, а потому и не инициирует такие моменты сам. Но сейчас это оказывается почему-то очень хорошо и правильно — осознавать, что они все еще вместе, что у них все еще все хорошо, пусть мир за стенами этой комнаты и пылает. — Как ты думаешь, чем все это закончится? — спрашивает Сюэ Мэн. Старший брат пожимает плечами. — Так, нет! — вдруг сонно начинает возмущаться потревоженный их голосами младший. — Никаких грустных разговоров перед сном, это плохо влияет на гладкость кожи. Сюэ Мэн фыркает. — Вот чем вы хотите потом заняться? — младший Мэй Хансьюэ опускает свой ужасно острый подбородок Сюэ Мэну на плечо. Он молчит, как и старший брат. — Какие вы скучные, — решает тот. — Вот я бы уехал куда-нибудь подальше от этих кланов, жил бы в каком-нибудь небольшом городке и собирал бы музыкальные инструменты. — Мы с не можем так поступить — мы занимаем важное положение в нашем мире, — замечает Сюэ Мэн. Впрочем, в том, втором мире, единственном, где что-то подобное еще возможно, есть другие он и братья, и это они занимают важное положение. — Конечно можем! Кто нам запретит? — Можно было бы открыть лавку, — соглашается старший, а потом внимательно смотрит на Сюэ Мэна. — Что думаешь? Он ничего не думает. Осознание того, что в том, втором мире, его родители еще могут быть живы, холодом бьет в самую душу. — Да, можно, наверное, — медленно говорит он. Лавка? Почему бы и нет. Младший брат тыкает его в щеку. — Только за прилавком придется стоять тебе, а то, если люди будут принимать нас за одного человека, они разозлятся, что ведем мы с ними себя по-разному. — Хорошо, — покорно соглашается Сюэ Мэн, а потом младший Мэй Ханьсюэ, удовлетворенно кивнув и, видимо, исчерпав свое желание до них докапываться, снова затихает. Несколько минут проходит в молчании — кажется, за это время младший успевает заснуть, потому что его дыхание становится совсем тихим и ровным. — Наверное, единственный выход для этого мира — оказаться уничтоженным, — вдруг говорит старший брат. — Так всем будет лучше, — соглашается Сюэ Мэн, а потом задает вопрос, который возникает в голове спонтанно, но является выражением слишком многих дум, крутящихся у него в голосе месяцами. — Если этот мир будет уничтожен, ты бы захотел жить в том, втором? — А ты? — старший поворачивает к нему голову. — Нет, — уверенно отвечает Сюэ Мэн и устало прикрывает глаза. Если этот мир будет уничтожен, он хочет умереть с ним — не из-за сентиментальной привязанности, понятное дело, но он действительно не хочет больше жить. Он должен погибнуть, как должен сделать и все от него зависящее, чтобы спасти тот, второй мир, у которого еще есть шанс, но, если бы был выбор — перестать мучиться и стараться и умереть или остаться жить и дальше тянуть за собой груз всех этих прожитых в мучениях лет — он бы, конечно, выбрал уйти и больше ничего и никогда не чувствовать. Старший брат хмыкает. — Я тоже, — говорит он в итоге. — Тоже не захотел бы оставаться во втором мире. Ну зачем мы им там? У них должны быть свои Сюэ Мэн и мы, наверное, даже лучше и счастливее. Сюэ Мэну хочется отчаянно, глупо, эгоистично надеяться, что в воздухе останется висеть: «А еще нет смысла оставаться, если там не будет тебя», — но он быстро отгоняет эту мысль. Сюэ Мэн ничего не отвечает — просто смотрит в полутьму комнаты, в лунный холодный свет, пробивающийся в окно, в стопку сваленной в углу одежды, надо было убрать еще в прошлый раз, но у него уже не хватило сил, а завтра старший Мэй Хансьюэ осуждающе распилит его за это взглядом. Он закрывает глаза и чувствует, как старший придвигается чуть ближе и целует его в переносицу, а потом возится, устраиваясь удобнее. Этой ночью Сюэ Мэну снится город, который они проходили на пути домой — точнее, не город, а развалины, припорошенные снегом — несколько бревен, несколько каких-то железок непонятного происхожения, снег, снег, снег и остовы сгоревших домов на много шагов вперед. Сюэ Мэн бежит, спотыкается, падает в снег и поднимается, а потом снова и снова повторяет этот круг, кажется, он что-то кричит, но не может разобрать, что именно — ветер слишком сильный. Открыть лавку и продавать музыкальные инструменты? Это звучит, как самый счастливый сон — полный тепла, нежности и сотен прожитых спокойно дней, где будут только они втроем и музыка, а еще — полный абсолютной, отчаянной невозможности. Никакой лавки не будет. Никакого маленького города не будет. Ничего уже никогда не будет. Он чувствует озноб — снова тот мерзкий, забирающийся в самую душу холод, что чувствовал в пещере, что не покидает его душу очень много дней и лет. Иногда он думает — а Мо Жань в том мире смог стать другим? А учитель остался в живых? Иногда он злится — почему у них есть шанс на спасение, а у него нет? Потом он вспоминает, что в том, другом мире, тоже есть Сюэ Мэн — младшее, дурнее, шумливее, порой он хочет его найти и попросить быть добрее к людям, не бухтеть на братьев Мэй, больше ценить Мо Жаня и учителя, а порой — просто сказать, чтобы он так и оставался маленьким, глупым и наивным, таким, каким так и не сумел стать он сам. Сюэ Мэн не хочет умирать. И хочет и дальше вот так обнимать братьев Мэй во сне. Хочет, чтобы у них было больше счастливых моментов, но их отношения — хрупче первого льда. Они никогда не смогут стать ближе — потому что просто не позволят самим себе, но всегда будут к этому стремиться, делая касания более чувственными и долгими, обнимая чуть крепче, целуя чуть дольше, крадя у смерти, что плотным коконом окутала их мир, по крошечному мгновению за раз — на большее они не способны. Сюэ Мэну придется умереть, потому что однажды выносить все это станет невозможно. Потому что он хочет дождаться только одного — увидеть, что в том мире его учитель жив, он не просит о большем, а потом умереть, этого будет достаточно, этого хватит, чтобы успокоить все девятые валы в его сердце, что захлестывают его отчаянием с каждым годом все сильнее. Город из сна сносит такая же волна, поднимаясь острой косой к солнцу и прижимаясь лезвием к горлу Сюэ Мэна, так, что становится трудно дышать. Младший Мэй Ханьсюэ крутится и прижимает ближе — он даже во сне чувствует копошение и тепло, прильнувшее к нему, а потом волна, тоже это почувствовав, замирает, так и не пустив закатную солнечную кровь. Старший брат, кажется, что-то шепчет Сюэ Мэну, успокаивая его, он что, снова кричал во сне? Неловко, опять придется извиняться утром за шум. Волна покрывается тонкой коркой льда — такой же тонкой, как и их любовь. Сюэ Мэн вздыхает с облегчением. Сегодня он сможет проснуться, сегодня его сны его не победили. Завтра он встанет и отправится в новую дорогу — надо найти духа на горе в паре дней пути, на этот раз один, у братьев есть свои дела, и снова придется пройти через сожженные города, кажется, город по той дороге стоял еще недавно, а сейчас даже до дворца Куньлунь доносится горький запах, застревающий душащими слезами в горле, а на волосы иногда сединой оседает пепел. А потом он дождется нужного дня, увидит живого учителя и сдастся своим волнам — пусть забирают всего его, всю душу и все тело, он никогда не надеялся от них сбежать, просто забрал несколько лет, всего несколько лет на то, чтобы дать родителям, Мо Жаню, учителю шанс спастись. Сюэ Мэн проваливается в темноту без сновидений, давая себе несколько мгновений на отдых — он хотел встать раньше братьев, чтобы уйти, не прощаясь, не отрывая от себя их тепло — так будет проще пережить вид разломанных ребер вывороченного нутра этого мира в городах, полных лишь балок и слепых стен, гари и костей, так неприятно и зло хрустящих под ногами. Когда он засыпает окончательно, младший и старший Мэй Ханьсюэ переглядываются, вздыхают с едва слышным, оседающим нежностью на губах, облегчением и тоже закрывают глаза.