Здесь нет места чувствам

Когда ты зло — твои все карты на руках Как же здорово быть всех безумней и злей Так иди за мной, самый замечательный злодей Воплощён теперь, смотри, мой великий план Наконец пора пришла и тебе стать злой Не разочаруй, прошу, мамочку собой Если хочешь быть злой и свободной, как я Тебе ужасно повезло, с тобою рядом само зло Иди за мной, учись у меня быть злой Вера Свешникова — Если хочешь быть злобной, как я Шэн Линъюань никогда не был простым ребенком. Хотя, нет. Не совсем так. Она никогда его особо не любила. Она смотрела на него маленького — худенького, не выглядящего здоровым, — и почему-то отстраненно думала, что он может не прожить и года. В детстве она мечтала, что никогда не выйдет замуж. Не потому, что не хотела влюбиться, какая девочка не хочет любви, просто потому, что брак неизбежно тащил за собой необходимость рожать детей. И любить мужа. Она не была уверена, что у нее есть желание кого-то любить в ответ. Она не хотела этого, потому что не хотела жертвовать собой и своей жизнью, а еще, ведь кто может гарантировать, что она переживет роды, особенно в такое смутное время? Никто. Поэтому она не хотела детей. Не хотела Шэн Линъюаня. Не хотела быть с кем-то связанной. В целом, у нее не было выбора. Маленьким Шэн Линъюань часто бежал к ней обниматься, выросший Шэн Линъюань обниматься не спешил, но в его взгляде было что-то по-ланьи уязвимое, словно он очень этого хотел, но просто не мог себе позволить. И правильно. Она не была обязана его любить, хотя, конечно, никто этого не знал. Она закрывает глаза. Прислоняется затылком к колонне, чувствуя, как по рукам скользит ледяной шелк одежд. Ваньфэй была другой — гордой, огненной, полной ядовитой энергии. Она ей никогда не нравилась, хотя, конечно, она сейчас кривит душой. Ваньфэй никогда ей не нравилась, потому что ей не нравился никто, но демоны особенно, а она была демоницей, с императорской рыжиной в глазах и голосом, звенящим, как старинная песнь. Ваньфэй была гордой и глупой, амбициозной и смешной. Такой красивой в тот день, когда в первый и последний раз ее поцеловала — с удивленно приоткрытыми глазами, смущенно мерцающим на лбу тотемом, а пряди волос спадали на высокий лоб. Потом она видела такой тотем у своего — их — сына, и всем сердцем его ненавидела, но в тот момент едва сдержалась, чтобы не прикоснуться. — Ты похожа на скульптуру жестокой богини, когда так хмуришься, — фыркнула Ваньфэй. — Когда ты молчишь, выглядишь умнее, — колко отозвалась она. Ваньфэй только засмеялась — зло и оглушительно. Потом, когда она держала на руках Шэн Линъюаня, все думала — а что было бы, останься этот ребенок у Ваньфэй? Что было бы, останься сама Ваньфэй у нее? Воображение рисовало несуществующий мир — высокие дома, способные защитить от ветра и дождя, упирающиеся крышами в небо, нервно гудящие улицы, низкое золотое небо, они, пьющие вино, сидя на полу и переплетаясь ногами. — Наш сын такой пиздец, — фыркает Ваньфэй. — Весь в тебя, — колко отзывается она. — Такой же красивый, согласна. Ваньфэй смеется, а она целует эту улыбку, наутро все будет в ярко-алой, кровавой помаде, которую она же и покупала, думая о вампирах и черно-белом кино, но сейчас это не важно, сейчас есть только они двое, закат и этот смех. Сейчас ее смех катится по пустым залам дворца, созданного из дерева и мрамора, но иногда ей кажется, что изо льда. Однажды Шэн Линъюань придет к ней и не будет милосерден — обычно женщин называют недальновидными, но мужчины просто никогда не были ими, разве можно не научиться понимать мир, когда ты чувствуешь его ежедневно каждым оголенным нервом? Маленький Шэн Линъюань бегал, смеялся и пару раз счастливо кричал, впрочем, все это она быстро пресекла, и вместо этого он начал сжиматься от слишком резких движений. Интересно, как бы его воспитала Ваньфэй? В том иллюзорном мире из мечтаний они гуляют в парке, точнее, гуляют Шэн Линъюань и Ваньфэй, а она наблюдает за ними с качелей. Ваньфэй — юркая, шумная, в красивом белом платье в мелкий оранжевый цветок, она говорила, что это безвкусно, а Ваньфэй называла ее букой. Ваньфэй тыкает Шэн Линъюаня в нос, учит плести венки, а потом бросает на нее колкий ехидный взгляд. Они приходят к ней через пару минут, Шэн Линъюань буксирует за собой воздушный шарик. — Мы можем потом пойти гулять с Сяо Цзи? — спрашивает он едва слышно. Она кривится. Проклятый дух меча, такой нужный и такой раздражающий. Она его никогда не любила, но Шэн Линъюань обожал. Иногда она задумывалась — не поэтому ли она и не любила? Она не хотела, что у Шэн Линъюаня было что-то, к чему он мог привязаться. Меньше важных вещей — проще уйти, проще расстаться со ставшей за годы привычной жизнью, чтобы уступить место тем, кто правда заслуживает и трона, и императорской шапки. В иллюзорном мире они становятся парой. Она никогда не видела дух меча, как не видел никто, но в том мире он предстает высоким юношей с рыжими в алый волосами, напоминающими пожар, не такой, который уничтожает, а такой, какой дарует тепло, впрочем, наверное, он умеет и то, и то, и с печальными, сверкающими внутренним огнем глазами. Кажется, ее сын с ним счастлив. Бывает же. Наверное, в какие-то дни он расчесывает Шэн Линъюаня, проводя гребнем по его волосам, заплетая их в косы, медленными, ласковыми жестами. Она сама никогда так не делала. Она вынимает из своих волос заколку — подаренную Ваньфэй, красные цветы на черной шпильке, и густые пряди волнами рассыпаются по плечам, как будто чернила льются на белоснежную бумагу кожи. Ваньфэй однажды ее заплетала, точнее, просто расчесывала, в тот день она ужасно на кого-то злилась, а Ваньфэй только звонко смеялась, так, как только она одна умела, а потом мягко водила гребнем по ее волосам, и целовала ее в шею, невесомо, скорее дразня, чем выражая любовь, а по ее коже бежали мурашки. А потом осторожно вставляла в ее волосы собственную заколку. Сейчас она не способна даже это вспомнить — потому что она слишком давно ничего не чувствует, чтобы знать, как именно ощущаются мурашки и волнение. В том, другом мире она бы разрешала заплетать себя каждый день. Косы, хвосты, что угодно еще. Она бы слушала смех Ваньфэй и все сплетни, собранные о них, осторожно перебирала бы украшения, выбирая те, которые хотела надеть бы в этот день. Кажется почему-то, что это едва ли возможно. Даже у ее непутевого сына больше шансов дожить до своего счастья. Он вырастает гордым, холодным и замкнутым, прекрасная, созданная из ночных кошмаров кукла, «меч», как зло и иронично говорит он про себя. Глупый мальчишка, получивший больше, чем должен. Ненавидит мир, потому что мир сделал больно его духу меча, цепляется за эти детские воспоминания как за последнее, что ему важно. А чем она лучше — она из года в год цепляется за Ваньфэй. Ее умную, вздорную Ваньфэй, чей план, как она с годами начала понимать, явно был умнее, чем ей показалось изначально. Может быть, она тоже сможет дожить до того счастливого мира, а потом рассказать ей, когда они встретятся в загробном мире. Интересно, способны ли демоны умирать? Если бы они дожили вместе, они бы ходили гулять, они бы держались за руки, Ваньфэй целовала бы ее в щеки, оставляя на них следы помады. Она закрывает глаза. Интересно, а том, другом мире, какими бы были их отношения с Шэн Линъюанем? Смогли ли они понять бы друг друга? Наверное, нет. Может быть, она смогла бы не сломать их отношения с ее старшим сыном, ее мальчиком, вечно всеми забываемым. Даже ей самой, хотя, наверное, где-то в глубине ее болящего сердца она всегда о нем помнит. У нее был прекрасный сын и прекрасный внук. Жену князя Нина она не любила, та умудрилась подружиться с Шэн Линъюанем, и это раздражало, хотя и вызывало злорадство — он же должен понимать, что не создан для того, чтобы иметь друзей. В целом, как и она сама. Луна выкатывается из-за облаков. В том, другом мире они бы могли пойти выбирать платья. Она бы крутилась у зеркала, а Ваньфэй критиковала все — богатая, вредная девчонка — а потом согласилась бы на длинное, черное, с открытой спиной, чтобы было удобнее целовать ее лопатки и спускаться цепочкой поцелуев ниже по спине. — Тебе очень идет, — будет смеяться Ваньфэй, а она улыбнется в ответ, а потом позволит себя поднять и пару секунд покружить на руках. Вечером в этот день они пойдут на ужин с Шэн Линъюанем и этим его духом меча. Шэн Линъюань будет собран и спокоен, в строгом костюме и черной рубашке, и она испытает странную гордость — таким его воспитала она, — а Сюань Цзи окажется взволнован, начнет много говорить и иногда шутить невпопад. Шэн Линъюань будет держать его под столом за руку, и она сделает вид, что не знает об этом. Этот ужин закончится скандалом и воспоминанием прошлого, Шэн Линъюань зло хлопнет рукой по столу и льдяно прищурит глаза. Даже спустя тысячелетия в нем останется что-то от императора — тяжесть во взгляде, осанка, умение так вести себя, будто он тут главный, будто она должна склониться перед ним. Она никогда ни перед кем ни склонялась. Она могла умереть, но не собиралась подчиняться. Она могла просить, но не умолять. Шэн Линъюань не был ее сыном, но всему этому она смогла его научить. Возможно, дурацкий дух меча сказал бы, что ей удалось только его сломать, но как же иначе можно чему-то научить, если не разломав и не собрав заново? Она медленно идет по коридорам дворца. Она знает — скоро Шэн Линъюань вернется и покажет все, чему от нее научился, скоро он соберет по крошечным осколкам всю душу и уничтожит ее, не в силах простить. Она и не ждет прощения, она не считает, что ей есть за что его просить. Может быть, в том, другом мире, они однажды смогут найти шаткое равновесие. Может быть, однажды они встретятся на пороге ледяной осени. Она — спешащая домой, он — не нашедший ее там и вышедший встретить, все такой же непреклонный и статный, в черном пальто, с распущенными волосами, с которыми будет играть ветер. Они будут долго стоять в тишине, а потом пройдутся вместе по улицам, не тем, где они гуляли в детстве — они с Ваньфэй съехали сразу, как удалось выпровадить Шэн Линъюаня из квартиры. — За что ты была так жестока со мной? — спросит он. — Я хотела обучить тебя. — Ты делала мне больно. Сейчас она сказала бы, что не жалеет. Но тогда она скажет, что ей жаль. Сейчас она не жалеет ни о чем, потому что не может себе этого позволить, потому что ее план, ее желание все изменить, ее желание сделать все как надо, слишком сильны. Мужчины любят говорить, что женщины нежны и эмоциональны, мужчины не имеют ни малейшего представления о женщинах. Она одевает себя в слои стали, она покрывает себя камнями, как горы затягивают кровоточащее магмой нутро земли, как прячется под слоями столетий Чиюань. Она эмоциональная? Да, все внутри ее — сплошной океан и шторм, полный предвкушения победы, полный надежды, полный безмерной боли, которую она никогда и никому не покажет. Шэн Линъюань считает ее жестокой, наверняка считает, или как минимум ему об этом говорил его несносный дух, а все остальные считают ее холодной и беспощадной. Живи они в чуть более спокойном мире, где мужчины бы мгновенно подняли головы в желании легкой славы и попытках починить то, что в починке не нуждается, а не в вихрях, где только она и смогла что-то сделать, над ней бы насмехались за то, какая — великолепная, красивая, но наверняка ненавидимая мужем, иначе почему еще она может быть такой злой. Она скоро умрет, она прекрасно это знает. Потому что Шэн Линъюань оказался чуточку сильнее, чем было необходимо, чуточку сумасшедшей, чем ожидалось. Они все здесь не совсем нормальные — каждый обитатель этого ледяного мрачного дворца, вытягивающего из людей всю душу: сошедший с ума император, который запомнится тем, что спас мир, а потом уничтожил его половину, его брат, живший в вечной тени, жена брата, просто жена, и никто не запомнит ее улыбки и ее смеха, ее огня в глазах и непокорного желания делать так, как хочет она сама, мать императора — красивая, бездушная женщина, которую он сам и убьет, как и его наставника. В том далеком, несуществующем для нее будущем, он будет гулять по живому, теплому городу, а рядом с ним обязательно будет его дух меча — без этого никак, как бы она ни старалась их разъединить, это оказалось выше ее сил. Да и разве можно выразить из человека часть души так, чтобы никто этого не заметил? Она вырезала из чрева Ваньфэй ее сына, она прекрасно в таком разбирается. Впрочем, когда Шэн Линъюань убьет ее, с ним ничего не случится, можно не переживать. Ведь разве может что-то чувствовать уже мертвый человек? Она даже немного в выигрыше — она умирает, но еще способна что-то чувствовать, а он жив, но чувствовать давно не способен, и в этом ее собственная заслуга. В том, другом мире она бы могла обнять его — так, как никогда не делала, погладить по волосам, как мать гладит сына, — сказать, что он действительно так многого добился и заслуживает счастья после всего, через что он прошел. И заслуживает человека, который сейчас стоит рядом с ним и смотрит так внимательно, будто пытается запомнить каждую секунду, что они проведут вместе. А тут она в проигрыше — она умирает и знает, что она навсегда останется одна, а он уже мертв, но, кажется, у него еще будет шанс на то, чтобы провести жизнь с человеком, которого он любит. Выбрать его и связать себя с ним, при этом не потеряв себя. Она всегда думала, что сильнее своего сына, и гордилась этим, но, наверное, это он всегда был сильнее ее, потому что смог полюбить и признать свою уязвимость. Только в этом мире пока нет ни тепла, ни его Сяо Цзи, что для Шэн Линъюаня, наверное, равно. Нет Ваньфэй, хотя почему-то кажется, что в том мире она еще будет, эта чертовка и ведьма всегда умела извлекать выгоду из ситуации, и в этом мире она слышит шум за дверями своих покоев и знает, что жить ей осталось только до заката. «А рассвет наступит через три тысячи лет», — шепчет она, проклиная своего сына, а изо рта на холодный равнодушный мрамор капает алое. Наутро все будет в ярко-алой, кровавой помаде.