Любовь старше ста лет

Расставлю свечи жёлтые по кругу. Лаванду, кардамон и розмарин Вложила в восковую я подругу, Чтоб был ты под Луною лишь моим WaveWind — «Медовая ночь» Иногда они спят вместе. Янь Чжэнмину страшно, одиноко и пусто, а Ли Юню теплее. И Янь Чжэнмина приятно обнимать, нельзя это не признать. Разумеется, тот не говорит, что ему плохо. Иногда Ли Юню кажется, что Янь Чжэнмин скорее умрет от своих ран, чем позволит кому-то их увидеть. Этот идиот вбил себе в голову, что обязан быть сильнее и всех их защищать, и чертов Чэн Цянь своей смертью ситуации никак не помог. Будь воля Ли Юня, воскресил бы Чэн Цяня, заставил обнять Янь Чжэнмина, а там пусть решают сами. Останавливает только то, что Янь Чжэнмин с него кожу снимет, если он хоть подумает в сторону чего-то хотя бы минимального небезопасного. Итак, иногда они спят вместе. Ли Юнь видит это в глазах Янь Чжэнмина — выразимую мольбу побыть рядом, похожую на отчаянный крик о спасении птички, несущейся грудью на колючки. Как небо тревожно и хрупко наполняется дождем и тьмой, так глаза Янь Чжэнмина наполняются слезами, которые он никогда не прольет. Они спят вместе. Янь Чжэнмину снятся кошмары. Ли Юнь обнимает его и разрешает класть голову на свою грудь. Пряди волос Янь Чжэнмина приятно перебирать, словно шелк льется сквозь пальцы. Тот нервно бормочет что-то во сне. Однажды они долго лежат без сна рядом. Точнее, Ли Юнь-то спать хочет, а вот Янь Чжэнмин почему-то отказывается, только беспокойно дергает Ли Юня за рукав и ничего не говорит. Его руки в ледяном свете луны кажутся особенно хрупкими, тронь — и он рассыплется, разлетится тоской по ветру, и никто никогда уже его не найдет. — Чем ты любил заниматься в детстве? До, — Янь Чжэнмин рвано вздыхает и не договаривает. Лежит несколько минут, ожидая ответа, а, когда его не получает, поворачивается к Ли Юню. Смотрит на него своими печальными темными глазами, кажется, этот взгляд Ли Юнь запомнит на всю жизнь, такой, приоткрывающийся только по ночам. Днем Янь Чжэнмин ведет себя нагло и невыносимо — командует, что-то организовывает, несет для Лужи какую-то чушь под видом наставлений, а вечером, когда солнце сдирает с неба свет, как кожу на только зажившей ранке, Янь Чжэнмин надламливается на пару минут — словно веточка хрустит под ногами в лесу. — Не помню. Любил воровать яблоки у соседей, — его частенько за это наказывали. Янь Чжэнмин смеется, Ли Юнь думает, что у него очаровательная, нежная улыбка. А еще — что Янь Чжэнмин смеется слишком редко. — А ты? — спрашивает Ли Юнь, а потом вдруг говорит еще кое-что другое. — Можно тебя поцеловать? Янь Чжэнмин удивленно хлопает глазами. Лунный свет скользит по его щеке, Ли Юнь касается этого света, кожи Янь Чжэнмина, надеясь, что правда сможет ее коснуться, и рука его не окунется в свет. — Можно, — разрешает ЯНь Чжэнмин, и голос его дрожит. Ли Юнь целует переносицу, уголок губ, губы. Отстраняется и снова смотрит на Янь Чжэнмина. Следующим целует сам Янь Чжэнмин и сразу в губы. Ли Юнь знает — в Янь Чжэнмине надлом, и этот надлом ничем не заделать, знает, что это все просто — срыв, боль, которая слишком долго точила души их обоих, только, раз они оба — разбитые и плохо собранные обратно фигурки, почему бы не попытаться залить неровные сколы этим лунным светом? Ли Юнь снова целует Янь Чжэнмина, на секунду дольше. Только они знают об этом — Ли Юнь, Янь Чжэнмин и луна, нанизывающая на свое острое лезвие облака. — В детстве я любил рисовать на веерах, — говорит Янь Чжэнмин, — получалось не очень, — отражение улыбки снова касается его губ. — Это будет только нашей тайной, — Ли Юнь не уточняет, что: расписанные детской рукой веера, ворованные яблоки, медвяный запах которых будто витает над ними, мешаясь со сладким орхидей и соленым слез, или эти поцелуи — отчаяние летящих в пропасть, крик одиночества, любование улыбкой и желание запомнить ее наподольше.