I'm looking for love
to rescue the state
of my heart
Урума со вздохом откидывается на подушку, слыша удаляющиеся шаги в коридоре. Кю уходит, хлопая дверью, оставляя лишь чувство горечи, как и всегда. Только начавшаяся ночь будет слишком долгой и такой пустой. Без его близости, без прикосновений. И что между ними происходит? Бесконечные бесплодные попытки что-то исправить, излечить изувеченное. Сюну больно оставаться наедине с собой, неизбежно прокручивая в голове то, что только что произошло, и всё, что тому предшествовало. Его мысли — нескончаемый лабиринт, в котором живут чудовища, и он стискивает кулаки, пытаясь их избежать. Хоть на миг желает остаться в приятном воспоминании того, что только что между ними было, не позволить ему исчезнуть. Приятные мгновения слишком кратки и всегда окружены тьмой. То, как Шигоку иногда смотрит из-под полуопущенных век, как подрагивают его глаза, словно в них на мгновение высвечивается что-то искреннее, всплывая из глубины, до которой не доходит солнечный свет. Что-то настоящее, что могло бы связывать их куда крепче, чем то, что связывает теперь. Не только боль, но и принятие, понимание. Даже любовь. Уруме больно об этом думать, и он кривит губы. Сколько раз он произносил это? Сколько раз хотел в это верить? Но что в этом слышал Кю? Пальцы сжимают тонкую ткань чулок, брошенных на постели. Словно Кю мог бы остаться здесь и не уходить, нарочито хлопая дверью. Просто побыть рядом, позволив согреться, касаться кожи, обнимать и шептать что-то ласковое, невозможное. Сюн хотел бы не отпускать, не оказываться каждый раз отвергнутым, снова брошенным в одиночестве в полумраке комнаты, чьи стены давят на разум, вынуждая вновь зажмуриваться, вспоминая недолгую близость, жар касаний и лёгкость тела, прижимаемого к постели. Всё, что он будет представлять остаток ночи, пытаясь уснуть, вдыхая запах чулок, задевая губами ткань, мечась между желанием трепетно исцеловывать её и желанием яростно разорвать в клочья. Забыть, стереть. Словно это ещё возможно. Но Сюн слишком хорошо знает — он заложник этого чувства, что когтями царапает изнутри, этой жестокой надежды, которая не может сбыться. Но что он может ещё? Только лежать здесь, полностью обнажённый, согретый памятью о недавней близости, которая всегда заканчивается одинаково. Он не может остановить Кю, не может даже до конца понять. Только видит, как каждый раз его намеренно вводят в заблуждение, то притягивая, то отталкивая, руша дистанцию, чтобы снова возвести стены, не забывая напомнить о его месте, о его чёртовой роли в этой игре. «Так ведь, экспериментальное тело А?» Эти слова уже высечены так глубоко, словно вошедшие под кожу лезвия, и каждое прикосновение к ним добавляет боли, что волнами идёт по телу. Он знает — Шигоку делает это нарочно, но до сих пор не может понять, зачем. Зачем это всё ещё продолжается? Зачем Кю приходит, подбираясь так близко, к самому сердцу, позволяя на миг обмануться, почувствовав что-то настоящее, — чтобы после вновь оттолкнуть, пройдясь лезвием по старым ранам, что так и не смогут до конца зажить. Кю был таким во всём — лишь на несколько секунд позволяя брать за руку, переплетая пальцы, словно забывшись и позволив себе тоже это почувствовать. Но после одёргивая, отстраняясь, вновь становясь таким холодным и высокомерным. Что это, если не страх показаться слабым? Урума вздыхает, не понимая, как со всем этим справиться. Бережно складывая чулки, он задевает смятую пачку, лежащую на краю постели, и заторможенно вертит её в руках. Внутри осталась одна сигарета. Перед глазами невольно всплывают образы — как Шигоку красив, когда выдыхает дым, игнорируя просьбы не курить в доме. Или хотя бы в постели. Рядом, в складках сбившихся простыней, он обнаруживает и зажигалку и подкуривает, даже не задумываясь. Словно таким образом смог бы понять Кю лучше, прочесть хоть немногие из его мыслей. Медленно затягиваясь, выдыхает дым к потолку, пытаясь представить, о чём он думает в такие моменты. Пепел слетает, пачкая постельное бельё, уже испачканное в крови. Сюн хмурится, касаясь пальцами тёмных пятен. Кю ведь ушёл, даже не перевязав запястье. Что им двигало в тот момент? «Ты же хочешь вечной любви?» Смяв сигарету, Урума скользит ладонью под подушку, где лежит окровавленный нож, и с удивлением нащупывает что-то ещё. Сложенный листок бумаги. В полумраке иероглифы плывут перед глазами, и дыхание замирает. «Если ты вдруг захочешь поговорить, то я буду у реки под мостом. Хотя я знаю, что ты всё равно не придешь и просто уснёшь, как и всегда, ведь так?» Сюн хмурится, не зная, как реагировать. В этих строках сквозит привычное высокомерие, очередная провокация. Как долго он будет на это вестись? Почему он до сих пор не нашёл в себе сил просто прекратить, разорвать все связи, не приближаться, уехать как можно дальше, отбросив мысли о мести, если её ещё можно таковой считать, начать новую жизнь? Что его держит, помимо страха за брата, бесконечно долго находящегося в больнице? Какая несбыточная надежда, что настолько сильна, что он не может противостоять ей? Одеваясь, он ещё раз бросает взгляд на смятую постель, хранящую память об их близости, которая никогда не была нормальной и не может таковой быть. Урума знает, но это знание затуманивается, погружается на глубину, а на поверхность всплывает лишь желание вернуть его, поговорить, снова почувствовать прикосновения, услышать голос. Всё, что так завораживает, делая его беспомощным, бессильным перед обстоятельствами, раз за разом приводящими их в эту комнату, в эту постель, где всё остальное меркнет и растворяется. Урума злится — в основном на самого себя. Словно он что-то упускает. Делает всё неправильно. И заслуживает того, что с ним происходит. Ночная прохлада встречает за порогом, и, подняв голову, он пару секунд любуется редкими звёздами и со вздохом делает шаг, неминуемо представляя, какой будет эта встреча. На что Шигоку пойдёт на этот раз, чтобы вывести его из равновесия и вновь подчеркнуть, как много он для него не значит? Урума путается в собственных мыслях, помня слишком много ужасов, что успели произойти с появлением в его жизни Кю. Ещё тогда, в далёком детстве, ему стоило бежать без оглядки или же дать отпор — раз и навсегда, уничтожив на корню то, что теперь проросло и душит, не давая уйти, разорвать этот чёртов круг. Что он чувствует к Кю на самом деле? Он не хочет слишком долго об этом думать, боясь придти к истинному ответу. К осознанию, к которому он не готов. Ему хочется хоть немного удержать эту иллюзию — что они правда могут быть вместе, оставив позади память о всех трагедиях, словно встретились в каких-то иных обстоятельствах, словно их не объединяла одна лишь боль. Безграничная, постоянная, неизмеримо большая для его сердца. Боль утраченного, невозвратимого. Урума мог забыться лишь в те моменты, когда погружался во тьму и обманывал самого себя, когда упорно старался увидеть в Кю человека — такого же уязвимого и беззащитного. С собственной болью, от которой так тяжело избавиться. Глядя в его глаза, лаская бледную кожу, Сюн чувствовал, словно ему открывается нечто большее. Словно он может коснуться непостижимого. И, опьянённый этой надеждой, он готов был принять любую боль, лишь бы вновь ощутить это. Хоть и знал — разумеется, знал — что их связь не может закончиться чем-то хорошим. И он просто хотел, чтобы она не заканчивалась. Глядя в глубокое небо, он вновь пытается вспомнить тот свет, что иногда мельком видел в глазах Шигоку. Ему казалось, что видел. Видел отблески какого-то чувства, странную нерешительность, что тут же скрывалась за привычно высокомерным взглядом и резкой ухмылкой, с которой он обращался к нему, никогда не называя даже по имени. Уруме больно от прошлого и тревожно от настоящего. Тёмная улица, едва освещённая редкими фонарями, полузаросшая тропа под мостом к реке — он ускоряет шаг, неосознанно боясь опоздать, боясь, что Кю здесь не окажется. Что он навсегда исчезнет. Но он сидит под высокой ивой у самой воды, на заросшем цветами берегу, поджав к себе колени. Сюн останавливается в нескольких шагах, глядя на то, как ветер треплет его волосы, как тусклый луч фонаря освещает половину его лица, что выглядит таким грустным. И внутри что-то сжимается от невыносимой горечи. Кю поворачивает голову, бледно усмехаясь. — Ого, я не думал, что ты придешь, экспериментальное тело А. Урума хмурится, замечая раненое запястье, что Кю сжимает другой рукой. По его пальцам стекает кровь, пачкая рукава рубашки, что принадлежит Сюну. Ему не нравится то, что он видит. Сейчас он не испытывает облегчения, видя Шигоку таким уязвимым. Здесь, под ветвями дерева, среди пыльных цветов, травы и брошенного кем-то мусора. Кю и сам в эту секунду походит всего лишь на брошенного кем-то мальчишку, чьи худые плечи подрагивают от холодного ветра. Он не должен быть таким, это кажется неправильным, неестественным. Совсем иная уязвимость читалась в его облике, когда он позволял себе быть открытым и обнажённым, раскинувшимся на постели, но всё равно контролирующим каждый вдох, что Урума мог совершить. Сознание подчинялось этому, следовало правилам игры, в которой — как ни странно — Сюн даже чувствовал себя защищённым, пока стоял на коленях и смотрел на него снизу вверх, исцеловывая его ноги, доставляя ему удовольствие и не прося ничего взамен. Но сейчас ему кажется, что они вышли за рамки правил, став действительно обнажёнными до глубины души. А значит, каждая рана, до которой они дотронутся, будет болеть теперь в разы сильнее. Сможет ли он выдержать такую боль? Приблизившись, Урума молча садится рядом и протягивает ладонь, чувствуя странную потребность защитить и помочь, будто больше ничего в это мгновение не существует. В том числе и прошлого. И, должно быть, будущего. Только эти секунды, когда он касается его запястья, не получая сопротивления, и медленно наклоняется, задумываясь лишь на секунду, но не давая себе остановиться, — целует израненную кожу, чувствуя вкус его крови. Слышит, как Кю начинает дышать чуть громче, как что-то меняется в его тоне, когда он со вздохом вдруг произносит: — Надо же… И вновь замолкает, позволяя накинуть на себя куртку, укрыв от ветра, и обернуть руку рукавом, крепко прижать, чтобы кровь наконец остановилась. Его голос чуть вздрагивает: — Я всё же рад, что ты здесь. Сюн немного отстраняется, чтобы видеть его лицо, и с ожиданием смотрит, позволяя молчанию окутывать их какое-то время, пока Кю сам не продолжает, задумчиво щурясь и глядя в сторону: — Знаешь, так много изменилось с тех пор, как ты вернулся… — он заторможенно усмехается. — Да, кто бы мог подумать? Я очень ждал твоего возвращения. И всё же даже я не мог этого предсказать. Урума приобнимает его, стараясь укрыть от холода. Шёпотом спрашивает: — Чего же? Кю покачивает головой, отвечая не сразу. — Того, что всё это время это был ты. Сюн хмурится, пытаясь понять смысл его слов и боясь испортить этот момент вопросами. Ему чудится, что подобного мгновения уже не будет. Ведь никогда прежде Шигоку не разговаривал с ним вот так. Не позволял держать в объятиях так долго. Не казался таким тихим и покорным. И таким искренним. Сюн даёт ему время, слушая ветер и шум воды, поглаживая по спине, по плечам, пытаясь согреть и оградить от всего остального мира, который им обоим причиняет боль. Кю наконец продолжает, глубоко вздохнув, и его голос течёт размеренно, подобно неспешной реке: — Я не думал, что до этого дойдёт… Этот мир всегда был несовершенным, но я не мог так легко смириться. И не думал, что именно так найду то, что искал… Он ёжится, прижимаясь чуть крепче, и Урума сам вздрагивает от мурашек, от столь приятного осознания его близости и того, что впервые она выражается столь нормально. Как будто они всё ещё имели шанс вернуться к обычной жизни, быть просто подростками, которым есть о чём мечтать и куда стремиться. Вместе. Урума прислушивается к его дыханию, и ему кажется, что он слышит всхлип. Всего на мгновение. И он не может понять, плач это или смех. Кю, вздохнув, говорит чуть тише: — Это было так странно… Я не мог обрести того, что есть у многих людей. Не мог чувствовать себя как они и не хотел этого. Презирал это. И то, что начиналось как эксперимент… Он снова бегло усмехается, и Сюн видит умиротворённую улыбку на его лице. — Кто же знал, что ты станешь намного большим, экспериментальное тело А. Их взгляды пересекается, и Урума читает странную нежность в его глаза — такую несвойственную ему, далёкую, так долго таившуюся внутри, огороженную стенами холодности и безразличия. Неужели они могут наконец рухнуть? В это мгновение Урума верит, и его губы вздрагивают, но он так и не решается ничего сказать и словами разрушить этот момент. Кю прикрывает глаза, выглядя глубоко погружённым в мысли, и негромко продолжает: — Я так долго искал не там… Никто не мог мне этого дать. Никто во всём мире не понимал меня. Как же банально… — бледная усмешка вновь искажает губы. — Даже те, кто был рядом с рождения, кто должен был чему-то меня научить, — он вздыхает с усталостью и пренебрежием. — Родители... Даже они на самом деле были всего лишь тенью. Их любовь была несовершенной. Когда я понял это, я убил их, чтобы избавиться от преграды. Чтобы никто не помешал мне обрести то, чего я так сильно жаждал. Он открывает глаза, глядя на замершего Уруму, и чуть громче выдыхает: — Совершенную любовь, — он улыбается, слегка щурясь, говоря с неумолимой искренностью: — Я наконец-то её нашёл в тебе. Сюн завороженно смотрит в его лицо, освещённое лучом света. Приоткрытые губы, подрагивающие ресницы. Всё, что он слышит в этот момент, это только слова любви, обращённые в его сторону. Впервые в жизни. Как много это должно значить? Всё. Совершенство, ради которого можно пожертвовать чем угодно, даже забыть самого себя. И Урума, потрясённый этим признанием, отчаянно забывает, чувствуя лишь волнение, разливающееся дрожью по всему телу, только свет, что наполняет теперь их обоих, что ярче солнца и жарче пламени. Он чувствует себя летящим над вершинами, над шумящей рекой, словно серого окружающего их города больше не существует. Не существует стен. Не существует боли. Не существует прошлого или будущего. Только этот момент, равный вечности и совершенству. Сюн завороженно смотрит и замечает, как всё сильнее подрагивают веки Кю, но уже не от ветра. Впервые в жизни он видит в его глазах слёзы и безграничную искренность, с которой он ждёт ответа. — Я… — голос вздрагивает и затихает. Урума чувствует слишком много, чтобы облечь в слова. Всё внутри него переворачивается, словно впервые обретает истинный смысл. Только теперь он понимает, почему они оба здесь, почему они должны быть здесь. И что всё, что к этому привело, тоже имело смысл. Что иначе быть не могло. Что они оба — лишь части целого, которым не смогут быть друг без друга, обрекая на бесконечное одиночество и непонимание. Совершенная любовь не имеет границ, и ей не будет конца. Вскормленная невыносимой болью, она станет только сильнее. Урума чувствует, как его собственные глаза тоже жжёт от слёз. Он подаётся вперёд, обнимая Шигоку за плечи, прижимая к себе, касаясь губами его виска, его влажных век. Гладит по спине и по голове, ощущая его хрупкость и незащищённость, и обещает себе никогда больше не сомневаться, не думать и не отпускать. Ведь без него Сюна просто не существует. Кю был прав — всегда был прав, глядя сверху вниз, с ухмылкой замечая, что именно он сделал Уруму таким. Таким сильным, идущим вперёд, стойко переносящим боль. Кем бы он был, если бы всего этого не произошло? Урума крепче обнимает его, гладит по раненой руке, укутанной в рукав куртки, что окрасился кровью, и плотнее сжимает его запястье, прикрывая глаза, целуя его лицо, ощущая ответные поцелуи и всё более ощутимое головокружение. Этот момент между прошлым и будущим — только он и имеет значение. Он может быть вечным. Сюн сильнее сдавливает его руку, задевая рану, чувствуя стекающую по пальцам кровь и то, как Кю вздрагивает и тяжело дышит в поцелуй, едва слышно вскрикивая. Этот момент совершенен. Он идеален для того, чтобы стать последним.