Мамонт для Момо

      На фабрике было тихо.       В бывшей мастерской Ганса время от времени тоненько скрипел карандаш. Пока стройный хор фабричных автоматонов отдыхал от праведных трудов, он мог робко заявить о себе. Минувшая неделя была долгой, и объём работы не уменьшался, о чём Анна старалась не думать, зажав карандаш в зубах и яростно орудуя ластиком. Серые катышки падали ей на платье, и она то и дело встряхивала деревянный планшет, придерживая уголок рисунка почерневшим от грифеля пальцем.       Вообще-то Ганс покинул эту мастерскую полвека тому назад. Просторная, но поразительно плохо освещённая квадратная комната с высоким потолком и единственным окном, к которому нужно было добираться по приставной лесенке — в своё время Рудольф Форальберг не озаботился автоматизацией процесса, и долгое время Анна сама взбиралась по шатким ступенькам, чтобы толкнуть тяжёлую раму и впустить в мастерскую свежий воздух. Он смешивался со стойким ароматом машинного масла, ржавого металла и старых бумаг.       Анна согласилась поверить в неизбежную старость, когда впервые сорвалась с лестницы. С того дня ответственность за окно была возложена на Момо, но мальчишка часто не появлялся утром к назначенному часу, а если появлялся, то забывал прибежать вечером, и душные дни перемежались днями дождливой сырости и вездесущего птичьего помёта.       Треугольная половинка ластика выскользнула из пальцев пожилой художницы и с глухим стуком упала на пол. Та еле слышно вздохнула. Не глядя взяла со стола оставшуюся половинку.       — Если бы мадам Форальберг нашла силы завершить мою сборку…       — Как видишь, твоя помощь мне не понадобилась, — парировала Анна, не поднимая взгляд от страницы.       — Вы можете уронить что-нибудь ещё. Как вы сказали, органический каркас вашего тела…       — Никуда не годится, — пробормотала женщина, придирчиво изучая рисунок. Реплику безногого автоматона, послушно сидевшего на краю верстака в центре комнаты, она, казалось, пропустила мимо ушей.       Ещё раз вздохнув, мадам Форальберг покачала головой и подчёркнуто аккуратно положила уцелевший кусок ластика на стол рядом с карандашом. Выключила старенькую лампу, свет которой не давал никакого вклада в рассеянные солнечные лучи, лившиеся из окна.       Узенький стол тянулся вдоль стены, противоположной входу, и был равномерно усыпан хламом разной степени полезности. Его слои, подобно геологическим стратам, хранили память о важных вехах в истории фабрики: от первых экспериментов молодого Ганса до зрелых чертежей самой совершенной модели автоматона, который вот уже несколько часов отчаянно добивался внимания Анны Форальберг.       Та явилась до неприличия рано («Будто и вовсе не ложилась спать», — с сожалением подумал Оскар, успевший за пару недель отладки слухового аппарата составить полный каталог жалоб мадам Форальберг на собственное здоровье), прогнала в главный зал глупую птицу, успевшую нагадить на любимый фартук, и угрюмо села у края стола, где оставался единственный свободный клочок рабочей поверхности. Оскар вежливо поздоровался, и она кивнула: в полумраке его искусственное зрение фиксировало всё без труда, а сама Анна передвигалась на ощупь, удерживая в памяти расположение каждой вещицы.       Они сидели в молчании до тех пор, пока не взошло солнце, а потом женщина начала рисовать.       — Сегодня воскресенье, фабрика отдыхает, — промолвила она, потирая уставшие глаза. Планшет с рисунком покоился у неё на коленях, второй рукой Анна цепко его сжимала. — У нас огромные счета за… всё. Потерпи до завтра, пожалуйста. Мы сделаем тебе самые лучшие ноги. Лучше, чем у меня.       Оскар перевёл взгляд с женщины на блестящую чёрную трость, стоявшую рядом. Трость была простой, но элегантной, что не мешало Анне ругать её за неприятную тяжесть и неудобную высоту. Однажды Оскар заметил, что последний параметр регулируется, за что получил несильный, но обидный удар тростью по коленке. Анна тогда долго извинялась и страшно расстроилась, и больше он не давал ей лишних советов… по крайней мере, ему так казалось.       — Прошу прощения, мадам, — начал он издалека, обрадованный тем, что внезапный творческий порыв женщины подошёл к концу. — Разве воскресная служба, о которой вы с таким восторгом отзывались в ходе наших бесед… не проходит по воскресеньям?       Она кивнула, с любопытством глядя на него поверх очков в проволочной оправе.       — В таком случае… Если на фабрике выходной день, а вы не намерены заканчивать мою сборку…       — Я решила, что тебе будет одиноко сидеть в четырёх стенах в такой хороший день — и поверь мне на слово: день просто чудесный!       — Но если бы вы изготовили мне ноги…       — Оскар, прошу тебя.       Он запнулся и издал звук, похожий на вздох. Анна улыбнулась, продолжая наблюдать за ним со своего места в дальнем углу.       — А в прошлое воскресенье вас здесь не было.       Мысль обратилась в слова быстрее, чем он успел её перехватить, и автоматон с горечью заметил, как погасла мимолётная улыбка мадам Форальберг. И снова он что-то сказал не так! Может, именно его скверное поведение послужило причиной досадной задержки в сборке? Может, прямо сейчас Анна проводит очередной тест, по результатам которого выяснится, что он, Оскар, не заслуживает покидать пределы этой затхлой, замусоренной мастерской?       — В прошлое воскресенье мне нездоровилось.       — О…       Она соврала. Оскар, механическое сердце которого было заведено без малого месяц тому назад, не был искушён в тонкостях человеческого общения и не подвергал сомнению её слова. То воскресное утро было таким же солнечным, как и это, и Момо бежал в церковь в расстёгнутой куртке и новеньких резиновых сапогах, поднимая фонтаны брызг из каждой встреченной лужи. Службу он терпеть не мог, но после службы старая Анна покупала ему свежие булочки, а порой и угощала обедом, если он не слишком проказничал на церковной скамье. Потом они вместе поднимались на скрипучий чердак и подолгу разговаривали о Гансе, мамонтах и загадочном острове, куда Анна вот-вот собиралась уехать, а неугомонные птицы по ту сторону прохудившейся крыши пели так сладко, что девушкам из церковного хора было чему поучиться.       Сегодня ночью она лежала без сна, ворочалась с боку на бок и много думала… Но к утру забылась зыбким, утомительным сном, не оставившим ни следа от ночных размышлений.       Её разбудил стук дождя по стеклу. Сварив себе невкусную коричневую жижу, по совету врача призванную заменить кофе, Анна вышла на крыльцо в одной ночной рубашке и упрямо мокла под дождём, пока тот не закончился и предрассветное небо не окрасилось виноватым персиковым румянцем. Тогда она пожала плечами, вылила напиток в кусты и вернулась в дом за сухой одеждой.       Успех её маленького протеста показался многообещающим. Приготовленный с вечера воскресный костюм тоскливо обнимал спинку ветхого кресла, пока Анна, шипя от боли в суставах, сражалась с застёжкой рабочего платья. В обычные дни ей помогала домработница, но сегодняшний день не был обычным.       Одолев застёжку, женщина отправилась на кухню в поисках кофе и долго цедила его сквозь зубы, листая забытый на столе альбом для рисования, испещрённый каракулями Момо.       — Он рисует мамонтов, — поведала Анна автоматону, открепляя листок от планшета и переворачивая другой стороной. Существо с обратной стороны застыло в причудливой позе и смотрело на неё большим доверчивым глазом. — Старается. Мы с ним сели изучать млекопитающих, и чёрт меня дёрнул начать с мамонтов. На них и закончили. Теперь учимся рисовать.       Оскар молчал и рассматривал собственные руки.       — Ганс тоже рисовал мамонтов, когда упал со скалы, — продолжила Анна. — Отец с ума сходил. Он купил ему собаку, велел рисовать собаку. Бедное животное. Мы потом подарили её садовнику.       — Как выглядят собаки, мадам Форальберг?       Она вскинула брови:       — Ты разве не знаешь?       — Я… не вполне уверен.       — Хм…       Прижав планшет и карандаш к груди, Анна потянулась за тростью, встала и медленно побрела к верстаку. Она не позволяла себе горбиться и оттого двигалась скованно, механически, будто робот, самую малость припадая на повреждённую ногу.       Верстак был ей по пояс. Не осмелившись карабкаться на такую высоту, Анна положила перед собой планшет, отчертила свободное пространство на рисунке Момо и в несколько умелых штрихов набросала силуэт крупной породистой собаки с длинными ушами и мягкими завитками шерсти.       — Её звали Ама. Я очень её любила, и садовник приводил её с собой, когда отца подолгу не было дома.       Оскар с вежливым интересом взглянул на набросок из-за плеча Анны.       — Почему она не осталась с вами?       — Отец покупал её для Ганса, не для меня. Тебе нравится?       Она вручила ему рисунок. Автоматон бережно взял его и всмотрелся получше. С одной стороны ему улыбалась Ама, красивая длинношёрстная собака, с другой — не менее длинношёрстное нечто, в представлении Момо бывшее мамонтом. Образ последнего в разуме автоматона был нечётким, возмутительно блёклым и плоским и постоянно ускользал от мысленного взора.       Оскар осторожно перевернул листок, стараясь во что бы то ни стало не спугнуть мамонтов Анны. Они всё ещё были там: восхитительные животные с тёплой шерстью, жёсткой от налипшей грязи, защищавшей их от сурового сибирского климата — один побольше, другой поменьше, в самом центре белоснежной страницы.       — Так нравится или нет? — Он попытался вернуть ей рисунок, но Анна легонько оттолкнула его руку: — Нет уж, оставь себе. Момо тоже ни черта не говорит, но по нему хотя бы видно, если не нравится.       — Спасибо, — тихо ответил Оскар, пряча Аму и мамонтов в карман пиджака.

***

      Кейт Уокер ворвалась в мастерскую без стука, уставшая и негодующая. Некогда тугой пучок каштановых волос растрепался, а выпавшую прядь женщина на ходу сердито заправила за ухо.       — Я люблю свою работу! — с жаром воскликнула она, устраиваясь на верстаке рядом с автоматоном и пытаясь отдышаться. Тот слегка отодвинулся.       — Рад снова видеть вас, Кейт Уокер. Работа юриста сложна и разнообразна, и тот факт, что вы получаете от неё удовольствие…       — Это был сарказм, Оскар.       — Я… подумал об этом. Стало быть, ваше расследование…       — Ты умеешь рисовать?       Вопрос застал его врасплох. Американка скрестила ноги и уставилась на него в ожидании ответа; её карие глаза насмешливо сузились. Рука машиниста метнулась к нагрудному карману, куда он минуту назад затолкал сложенный впопыхах рисунок, замерла в воздухе, затем продолжила движение как ни в чём не бывало. Автоматон неуклюже почесал железную макушку, изображая задумчивость.       — Я… Я не пробовал, Кейт Уокер. Почему вы спрашиваете?       — Момо нужен мамонт.       Она в красках описала ему приключения последних часов, умолчав, впрочем, о не вполне законном проникновении на чердак. Оскар слушал не перебивая. Привычка внимательно слушать собеседника, выражая одобрение и интерес сдержанными кивками, сформировалась у него в совершенстве, за что Кейт мысленно поблагодарила покойную владелицу фабрики. К сожалению, одного внимания ей было недостаточно.       — Ты знаешь, моя профессия предполагает вопросы, множество вопросов к клиентам. А тут… Расспросила всех, и не по одному разу, но в этом пазле слишком много недостающих кусочков. Ловлю себя на мысли, что не хочу больше задавать вопросы. Момо нужен мамонт в обмен на тайну? Превосходно. Будет ему мамонт. Так что, Оскар, есть идеи?       Автоматон о чём-то думал, его изящные металлические пальцы отстукивали несложный ритм по коленке. «Вряд ли среди всех этих забот она вспомнила о моих ногах», — таков был неутешительный вывод, к которому он пришёл. И всё же… Ему было приятно после стольких дней тишины слушать её сбивчивую, взволнованную речь, пестревшую непривычными выражениями; ему понравился её смешной американский акцент и случайные иностранные словечки, разбавлявшие грамотный французский от переизбытка чувств. Будет обидно всего этого лишиться. Чуть позже он предложит ей перейти на английский ради обоюдного удобства, а пока…       — Пожалуй, я мог бы попробовать.       Он не сразу поверил, что эти слова сорвались с его уст. Досадный дефект программирования: когда же он научится думать прежде, чем говорить?       В загоревшихся энтузиазмом глазах американки Оскар разглядел собственное отражение; неподвижная маска его лица, к вящему удивлению автоматона, излучала уверенность и даже азарт. Смутившись, он отвернулся.       — Будьте добры, подайте мне планшет и карандаш. Вон там, на столе… И ластик. Мне понадобится немного времени. Почему бы вам не потратить его на знакомство с управляющей консолью в машинном зале?       — Rusé , — усмехнулась Кейт, наслаждаясь раскатистым французским «р» и проверяя, на месте ли перфокарта для изготовления заветных конечностей. Затем она передала автоматону инструменты для рисования и скрылась за дверью прежде, чем он успел передумать.