Горячее солнце Арабских Эмиратов.

Солнце ярко светило в глаза, слепило, не давая видеть хоть что-то, кроме белых пятен перед глазами, больше похожих на смерть после удара в район солнечного сплетения. В воздухе охотно пахло песком, чем-то приятно пряным и в тоже время свежим, вроде грейфрута или одного из его братьев цитрусов. Голова казалось ужасно легкой, потому Трэвис рывком поднялся, и ощутив как в ушах зазвенело от внезапно наступившей тишины зажмурился, тихо мыча. Вокруг не было привычного дома, вокруг вообще мало что было привычным. Большая комната, точно не меньше школьного спортзала, гровированные стены с золотистыми, очаровательно поблескивающими узорами, что и впрямь казались сделанными из злата. До ужаса много растений, некоторые из которых Фелпс не знал и видел впервые, разного размера, стоящие по всей комнате, широкий проем, благодаря которому лучи утреннего солнца попадали в помещение обложенное мелкой плиткой горчичного цвета с вкраплениями ярко-оранжевого, видимо служащего узором. Сидел Трэвис на мягком плотном матрасе, размером с добротную двуспальную кровать с балдахином из полупрозрачной пряно-красной ткани, (Балдахин (итал. baldacchino — «шёлковая ткань из Багдада») — нарядный навес над троном, парадным ложем, церковным алтарём) видимо служащим кроватью. Воздух был теплый, временами заставляющий словно задыхаться, обжигая легкие собственной густотой. На полу широкая песочная плитка, над головой с тонну причудливых оберегов разных видов и размеров, но видимо одной религии. Оглядевшись как следует, Трэвис громко ударил себя по макушке, но почувствовав боль, понял что это ему не сниться. Зашипев, но широко распахнув глаза, парень задался встречным вопросом: Если это все не сон, то где я, едрен батон? На руке что-то бряцало и не давало покоя, противно метаясь по тонкому запястью туда-сюда. Фелпс недовольно дернул руку к лицу поближе и увидел браслет с разными подвесками на 1000 долларов так точно. Глаза моментально стали размером с мячики для тенниса. Вторая рука была укращена похожими блестяшками, свободно гуляющими по руке. И вообще как оказалось, невнимательность к такой казалось бы мелочи, привела к огромному изумлению. Фелпс был усыпан разного рода украшениями, что звенели, бренчали и свисали с разных частей тела, блестя золотом и медью, что казалось сейчас не такой, какой её себе представлял Трэвис, по цвету она была чистой, походящей на густой цветочный мёд. На парне висела, как половая тряпка, большого размера одежда, не умело подвязанная поясом, под ней странного вида костюм, что тянулся как копроновые колготки, и кажется пыль он собирал так же чудно, потому что растянув его и отпустив, можно было призвать собственную кучку песка с джином. Блондин вертелся у подобия зеркала, пока не заметил тонкую косичку из волос на затылке, туго собранную и завязаную кругом ленточкой с узлом, видимо имеющей функции резинки для волос. В уже прижившемся нихуя непонимании Трэвис подошел к широкому проему, одной из сторон которого служила стена комнаты, в которой очутился парень, подняв голову и хорошенько прищурившись, Фелпс увидел глубокую полость с водой, бассейн. Нет, фонтан. Из средних размеров льва, уже известно из чего сделанного, точнее из его пасли, лилась вода медленной, по особенному изящной струйкой. Волной? От размышлений отвлек объект, что вылез из большого проема-арки, ну как вылез, скорее вышел, и вальяжно, учтиво нежно, словно плавая по волнам, направился к этому самому фонтану, у которого глаза Трэвиса только обнаружили бортики из мрамора. Фелпс выгнул бровь, задавая много немых вопросов вселенной, и всё же решил отойти. Не привлекая лишнего внимания, хоть парень и казался местной Афродитой, ходя и нагло разрешая ветру разносить его длинные волосы по воздуху. В воздухе уже не просто пахло, а навязчиво воняло чувством ахуя и непонимания. И кажется даже страха, его похитил шейх из египта? Отец продал его в рабство? Это точно дело рук Фишера. — Сабах алкхаир йа хабибти. — прозвучало где-то вздрогнул, тихо пискнув, сквозь сомкнутые губы, впиваясь в ткань капронок на руке, в ужасе понимая, что ему сказали. Человек стоящий сзади, склонил голову к чужой шее, касаясь губами всего на пару секунд, мимолетно, но чертовски ощутимо, чтобы по коже пробежались мурашки от внезапного жеста, акта внимания. — Сабах алкхаир. — быстро кивает Фелпс, выбираясь из оцепенения. Внутри все сжимается, когда чужая голова грациозно оседает на плечо и в лице недавнего незнакомца Трэвис распознает Джонсона. От куда он знает арабский? Ну он вряд ли походит на шейха. Ну в этом балахоне может совсем немного, с трудом можно и сову на глобус натянуть, но не похож бомжара Джонсон на арабского принца, пахнущего лилиями и туманами. — Хал гарат ма 'ахдартахул лака? — брюнет качает головой, бряцая бусами на шее, показывая на тоненькие бумажные книжки в цветных обложках, больше походящие на журналы, чем на литературу. Трэвис молчит. Потому что он ничего не понимает, но хочет надеятся, что воспоминания о книжках сами придут в голову, освежат хоть чуть-чуть происходящее адекватностью. Потому ему только и остается что неловко кивнуть, как на уроке к которому не готов. Если у него начнут что-то спрашивать, он в осадок выпадет и его быстро раскусят. — Ла такун мтвадеаат, фалаус хунак еауб фи алрагхбат фи 'иирда' сиидик. — шепчет в самое ухо брюнет, которого Фелпс отказывается считать Ларри. — 'ана листу…'ана ласт мутавадиеан йа сауиди. алжаву хар ждан алуавм ва’уеани мин алсудаеи. — придумывает на ходу Трэвис стараясь выглядеть измотанным. — 'авху, 'иидха кунт турид алраахата, фалан 'ажру еалаа 'иизеажики. — Ларри делает паузу, выпрямившись. — са’урсил лак кхадимат лахкуан, васауакумун би’иидадик лиастикбалика.