Целомудренный Гаврила

Если Андрей что-то и знал о Мише, то мог быть точно уверен, что Миша и тишина — вещи мало совместимые. За редким исключением, Мишу было слышно всегда. На тусовке в чужой, пропахшей дымом квартире он смеялся разительнее всех, на концерте в душном клубе пел громче толпы, а в споре по синьке перекрикивал оппонента, просто стремясь доказать свою правоту. Короче, у Миши звук всегда на максимум, душа нараспашку и глаза доверчиво распахнутые. Андрей в них тонет, в душу ныряет, а голос слушает, завороженный. И хочется просить ещё: не важно — говорить, петь или… Вот тут начинались проблемы. Нет, Андрей знал, что Миша стеснялся тогда, когда другие и не подумали бы, посреди общего угара талантливо находил момент, чтобы порозоветь щеками и мочками ушей, забубнить, сползая по спинке дивана вниз, будто пытаясь перестать торчать макушкой над остальными. «Целомудренный Гаврила», — дразнил Шура, и Андрей, в общем-то ему верил. Видел, что трахаться в мозг через уши Мишка любил больше, чем естественным способом, а на девушек смотрел растерянно и будто даже с подозрением. Вот только «целомудренным» Гаврила больше не был. Андрей сам проверял, вернее — принимал непосредственное участие. От одних мыслей об этом теплеют щёки и щекотливо тепло прокатывается от груди к низу живота. Андрей замечает, что отлетел, а вообще-то пытался на балконе покурить. Сигарету распотрошил — табак теперь сметать с пола придется, а все из-за того, что переживает, как девственник, потому что… Претензию к Мишке, горячему, сексуальному, ласковому Мишке, красиво выгибающемуся в его руках, голодно льнущему и требовательно целующему, даже думать смешно, а выкинуть из головы не получается. Андрей к этой мысли и так, и сяк подбирается, пока устало ладонью не машет и не выбирается курить. Миша, которому вроде бы тоже всё нравилось, который вроде бы сам хотел, по-партизански молчал во время секса. Сопел, вздыхал, кусал губы, метался исступленно по сбившимся простыням, запыхавшись, частил за мгновение до пика: «Андрюх-Дюх-Дрей!» и… не стонал. И это-то вечно громкий Горшок! Андрей решительно ничего не понимал. Может оно так и должно быть? Он же до этого с мужиками ни разу, может положено так, а он всё надеется, что Миха не только на сцене певучим окажется. Вопрос занимает Андрея настолько, что в следующий раз, когда разомлевший, ласкучий Миха, улучив минутку, зажимает его в туалете квартиры друзей друзей, он, вылизывающий Михе горло, пока подрагивающими пальцами пытается подцепить собачку на молнии ширинки, весь обращается в слух. Миша, осевший на бортике ванной, запрокидывает голову, сжимает цепкие пальцы на плече Андрея, притирается всем пахом и зажимает ладонью свой рот, хотя гораздо лучше было бы, дай Горшок ему себя поцеловать. Раскрасневшийся и подрагивающий он понятливо расставляет ноги, стоит Андрею коснуться бедра — а стоит запустить руку под влажное от пота белье — жадно втягивает носом воздух и жалобно заламывает брови домиком. Андрей, удобно пристроившийся на корточках между его ног, тянется к закушенной ладони, чтобы огладить подрагивающий подбородок и попросить: — Не кушай ручку, Мих. Просьба эффекта не имеет, Миша только головой мотает, и раздосадованный Андрей легко сжимает удобно легший в ладонь член. Миха взбрыкивает, ахает, хрипит загнанно и, чтобы не сверзиться с жердочки, хватается за края ванны обеими руками. «Так-то лучше», — решает довольный Андрей, и продолжает свое исследование. — Андрюх-Андрюх, погоди, не здесь же. Ну, да, раскрывший рот Миха — пиздливый Миха. Андрей Михино «нет» уважает, но Миха — существо сложное, многогранное и противоречивое, сам не позволяет отстраниться, наоборот, тянет ближе к себе, заставляя опасно покачнуться на пятках. — Уверен, Миш? — ехидно интересуется Андрей, размазывая большим пальцем капельку предэякулята по головке его вставшего члена. Михино лицо сейчас стоит всего: пунцово-малиновый, с блестящими широко распахнутыми глазами, он смотрит на Андрея так, что ему тут же хочется вытворить что-нибудь. И он вытворяет. Выпутывает руку из его белья и тянет влажный палец в рот, не разрывая зрительного контакта. Под мягкий Михин выдох Андрей старательно обсасывает палец, нарочно небрежно давит на язык, приоткрывая горящие от желания губы, а потом широким влажным движением облизывает ладонь. — Нет, Мих. — Су-ука, — осипше тянет Миха, — Андрюх, сделай уже что-нибудь. — А волшебное слово? — Иди на-ах-хуй, — призыв к действию оборачивается жалобным мяуканьем, когда Андрей оборачивает ладонь вокруг его члена и медленно, плотно обхватив, ведёт вниз. Ладони горячо и влажно, а Андрею до пелены перед глазами охуенно оттого, как мелко дрожат Михины бедра и как прерывистые вздохи всё больше походят на музыку, которую он так хочет услышать. Он удобнее устраивается на пятках и берет неспешный, ровный ритм. Слюна — хуёвая смазка, но другой нет, да и Миху такая грубость, кажется, вполне устраивает, судя то тому, как он мечется под руками и кусает губы. Ну хоть ладонью больше рот не зажимает. Андрей носом трётся о его бедро, целует нервную коленку. — Мих, ты такой молодец. В подтверждение слов обводит пригоршней ладони головку по кругу и замирает, восхищенный, когда Миха выгибается до хруста в позвоночнике и… плаксиво на высокой ноте стонет. Догадки Андрея оказались верны — голос у Михи музыкальный даже сейчас. Мучить его дальше кажется кощунством: рука затекает, и он дрочит Мише быстрее и с оттяжкой, целует напряженный сухой живот, облизывает складки в паху. А Миха, вдруг обретший голос, так распаляется, что приходится между поцелуями уговаривать: — Тих, Миш, услышат же! Первое увещевание Миха будто и не слышит. Со второго, обозначенного требовательным сжатием бедра, вроде бы доходит. Андрей сам уже взорваться готов, ширинка жмёт и тянет начать от бессилия трахать по-собачьи ногу Миши, но Андрей ещё не всё достоинство растерял. Потом сочтутся. На мгновение отвлекшийся на себя Андрей не сразу замечает, что в атмосфере что-то изменилось. Миха под ним будто совсем дышать разучился, глаза зажмурил и лицо отвернул. Только ходящая ходуном грудь и сжатые добела костяшки выдают его. Андрей сдаваться не собирается, а разбираться некогда — в голове сплошная каша и кипяточное желание, так что долго не раздумывая, он, до этого ни разу таких экспериментов не проводивший, раскрывает ладонь и плашмя проводит языком от корня до самого кончика. Миха совершенно по-девичьи всхлипывает, закусывая ткань взмокшей майки на плече, крупно вздрагивает и кончает, едва Андрей успевает отстраниться. «Какой же он красивый», — завороженно думает Андрей и пытается приподняться на ватных затекших ногах, чтобы клюнуть Мишу в щёку. Миша поддается неохотно и, если первые мгновения это ещё можно принять за отходы после оргазма, когда ещё ловишь отголоски кайфа и мир вокруг приветливый и пушистый, то не до шуток становится, когда всё такой же ватный Миша неловко подныривает под него, неловко запинаясь о собственные спутанные ноги, и принимается одеваться, не оборачиваясь. — Мих? — зовёт Андрей нерешительно, — Чё такое, а? — Ничё, — не огрызается, как если бы злился, а бубнит, — давай домой, а? Реально, вдруг спалит кто, что мы здесь того… Андрей чувствует себя долбоёбом, потому что совершенно не понимает, в чём проблема. На следующий день Миха от него старательно шкерится. Вроде деться друг от друга некуда, ходят как обычно — прилепленные друг к другу Шерочка с Машерочкой, а Миха все равно умудряется шкериться — глаза отводит, не притирается бедром к бедру на диване, не липнет приятным теплом к спине. Мелочи, но Андрей их с лёту распознавать умеет. Доебаться опять не до чего; спросить не у кого — не подойдешь же к Шуре с вопросом, мол, знаешь, вчера попытался Михе отсосать, а он обиделся, чего Миха загнался, как думаешь? У Михи тоже не спросишь, он пытался по-хорошему: вытащил покурить после репы, прихватил за локоток и заискивающе поинтересовался: — Какого хуя на тусовке произошло, Миш? Миша пихнул на пробу, жалобно посмотрел на крепко держащую его до сих пор ладонь Андрея, поднял на него свои широко распахнутые наивные глаза и сообщил: — Андрюх, иди нахуй. Вот тебя ебёт? — Ебёт, — со всей серьёзностью кивает Андрей. Миха пихнул посильнее, выкрутился, бормотнул несуразное «ну, это… бля… да пох» и свалил. Потирая ушибленный чужим стремлением к свободе бок Андрей решает, что ему нужно менять тактику. С планированием у Андрея — так себе, он больше по части дуркования и экспромта, но приходится поднапрячься: с родителями договориться, рассчитать выходные так, чтобы не выпали на концерт или подработку. Отец щурится хитро и напоминает перестилать простыни, потому что девочкам нравится выглаженное и свежее, и Андрею только и остаётся, что прикидываться дурачком и соглашаться со всеми их доводами. В конце концов, всё складывается удачно, даже Миха без лишних подозрений соглашается прийти на пиво и свежие стихи. Наивный. Но чистые простыни Андрей всё-таки стелит на всякий случай. В день икс Миха вваливается к нему, вымокший до нитки. За окном льет весенний снего-дождь, ледяной ветер подмораживает корку, и Миха, по-собачьи отряхиваясь, рассказывает, как шлепнулся в скользких высоких гадах, пока шёл до Купчино. Отбитому Михиному филею Андрей сочувствует изо всех сил и гонит греться под душ, оценив синюшность губ и крупно подрагивающие плечи. Тогда-то, кажется, Миха начинает что-то подозревать, но холод не оставляет выбора. И как бы Андрею не хотелось отмахнуться от его неловкой просьбы о полотенце и запасной майке, он не может отказать — обещал же пиво и стихи. Пока Мишка плескается, Андрей ещё раз проверяет спальню на предмет готовности, нервничает так, будто первый раз собирается Миху в постель укладывать: смешно и страшно одновременно. Чтобы успокоиться, решительно выбирается на балкон — перекурить, и совсем забывшись, не замечает как Миха оказывается сзади. — Я тоже сигаретку хочу! — и всё бы ничего, Андрей для Миши последнюю рубашку и свою половину гречки с ужина — всё отдаст, но тормозит, потому что Горшок, урюк, так восхитительно к нему со спины прижался, и так доверчиво голову на плече устроил, что все подавляемое просыпается и проявляет недюжий интерес. Медленно, будто боится такого Горшка спугнуть, Андрей отнимает сигарету ото рта и вкладывает Михе в губы, лишь едва коснувшись их кончиками пальцев. — Последняя, — поясняет, выдерживает паузу, косится — Миха никуда не собирается и, кажется, даже плотнее жмётся. Значит не у него одного шишка дымится. Облегчение, которое испытывает Андрей от обнаружения этой истины, прокатывается приятной, будоражащей волной по животу. — Кури, не отвлекайся, — предупреждает он, прежде чем извернуться и ткнуться Михе носом в шею. Миха пахнет ёлкой и куревом, на вкус (Андрей проверяет языком плашмя) — мыло и соль. На смену языку — губы вверх по шее, за ухо и снова вниз поблескивающей дорожкой слюны. Миха, на мгновение оцепенелый, обхватывает его свободной рукой за пояс и притирается ближе, пока Андрей прикусывает кожу ниже, жмется в ответ всем телом и шарит руками по Михиным бокам. На большее он не покушается, руки распускает на четверть от желаемого, потому что сейчас они торопиться точно не будут. — Мих? — наконец зовет он, смущенный, — Всё нормально? — А чё, когда-то было нет? Не тормози, блин, Андрюх. Миха — мастер обламывать настроение. Говорит такое, да еще умудряется сигарету параллельно тушить, в такой-то момент! Но упрямо наметивший план Андрей решает переть напролом. — Да! То ты морозишься, то сбегаешь, вот я и спрашиваю, блять, всё нормально? Миха щурится, Миха морщится, Миха почти выдаёт коронное «ну, это… бля… да пох!», но Андрей тормозит. — Не пох. Что. Тогда. Случилось? — Да ты сам сказал мне примолкнуть! — Миша, ожидаемо, взрывается. Снова пытается улизнуть, но на этот раз бежать некуда, а Андрей твердо стоит на своём, — Чё, думаешь, я сам не знаю, что как баба ною каждый раз? Тебе самому-то не противно? С мужиком трахаешься, а вопли как в порнухе. Андрей медленно моргает, осмысляя сказанное. Потом еще раз, и еще. — Миш, — начинает он. — Хуиш, — огрызается Горшок, но не сбегает, только глаза отводит. Андрей подцепляет его подбородок пальцами, подныривает так, чтобы Миха, способный фантазии разгонять со скоростью света, ничего не успел себе придумать, и вкладывает в то, что собирается сказать всю свою искренность: — Ты охуительно стонешь, Мих. Пиздец горячо. Но одних слов мало. Теперь его план прост до безобразия — Михе нужно объяснить, что выражать себя вот так — не стыдно. Доказать это Михе проще всего, тем более за успех можно сразу похвалить словом и делом. Миха напрягается, губы поджимает, только дышит шумно и часто, но Андрей от него другого не требует. Тем интереснее становится разводить Миху на полузадушенный стон, тем ярче он отзывается в Андрее — яркими искрами, табунами мурашек. Михины реакции заставляют Андрея самому себе напоминать не торопиться — выдержку тренирует лучше всяких армейских бессмысленных извращений. Извращения, которые они творят с Михой, нравятся Андрею куда больше. Миха наконец набирается сил ответить на вопрос, и Андрей сам свободной рукой цепляется за подоконник, потому что хриплый Михин голос в сочетании с пальцами, вплетенными в его волосы, смущенными поцелуями и бесстыдными укусами — башню сносят начисто, до пелены перед глазами, до трясущихся рук и сиплых выдохов. Миха вдруг отмирает, прячет лицо в изгибе его шеи и тащит пропахшие куревом пальцы в волосы. — Мих, Мишка, — Андрей заполошно хватает воздух, откидывая голову, ведомый тяжелой Мишиной хваткой, — что ты, блять, со мной делаешь? — Нихуя. Это ты что-нибудь сделай. — Что? — Миша не видит его лица, но Андрей всё равно саркастично выгибает бровь. — Всё, что захочешь? Последние слова Михи размазывают его тонким слоем, подводят электричество тонкими проводочками под ногти, Андрей даже теряется от открывшегося поля возможностей, ласково и почти успокаивающе прочесывает влажные патлы, шепчет. Чтобы закрепить успех, сжимает пятерню на Михином затылке в кулак так, как он любит, и тянет одним равномерным движением. Подоконники в их квартире узкие, обычные такие, ничем не примечательные, но Андрей представляет на нём Миху, бесстыдно разводящим ноги, и тут же тянет облизнуться — рот сохнет вмиг. И раз у Андрея полный карт-бланш с Михиного осознанного согласия, он может побаловать себя маленькой фантазией. Он подталкивает Миху обратно к окну, шепчет: — Залезай. К чёрту кровать. Панки мы или кто? Держись только, Мих. Теперь Миху можно и раздеть. Есть что-то в том как Андрей стягивает с Михи свою же майку, открывая новое поле действий для себя. Андрея не просто заводит, Андрея въебывает с ноги в солнышко, он жмётся лбом в Михино плечо, чтобы отдышаться. Сегодня ему нужно будет все его терпение, чтобы воплотить идею в реальность, а значит нужно найти в себе силы держаться. Одним широким движением он оглаживает Михины плечи, целует острую ключицу и лижет ложбинку между ними, пока пальцы беспорядочно шарят по напряженному животу. Миха тянет руки вверх к лицу, и Андрей перехватывает их, чтобы не дать ему заткнуться. — Пожалуйста, Мих. У тебя такой красивый голос, — губы к губам, близко, едва касаясь, пока шепчет. Не сводя с Михи глаз, он притирается ближе, вплотную, и скользит языком в алое тепло Михиного рта, и целует глубоко и голодно, не давая возможности отдышаться — ласкает язык и десны, неловко сталкиваясь с Михой носами. Когда он отстраняется на мгновение, то завороженно наблюдает за тем, как Миха запрокидывает голову, вжимаясь затылком в прохладное стекло, как приоткрывает рот, и как скулит от переизбытка ощущений. А когда Миха требовательно обвивает его ногами, сверкнув подернутыми дымкой глазами и многообещающе сладко вздохнув, становится совсем хорошо. Миха — это… ох. В затуманенных мыслях Андрей накидывает десяток эпитетов, описывающих невероятного, вдохновляющего, яркого Мишку, но язык во рту неповоротливый, да и Миха Андрея едва ли услышит сейчас, сквозь шумящую в ушах кровь. Андрей сам скоро от такого вида Михи ебанётся окончательно — выносите белый флаг-простынку. В горячем плену Михиных колен очень удобно, Андрея не шатает на твёрдых ногах, а значит, что можно переключить своё внимание на что-то более интересное, например пройтись ногтями по соскам, оставить засос под челюстью, пока у Михи грудь судорожно ходуном ходит. Андрею жарко, Андрей плавится, так что он цепляет футболку за ворот и стягивает ее с себя, чтобы хоть как-то утихомирить раскаленную кровь в венах. Можно было бы уже приступать к шуткам ниже пояса — у самого стоит так, что больно, но Андрей приводит в порядок сбившееся дыхание, обласкивает губами дрогнувший кадык, пока Миха успокаивает свои руки на его плечах. Свободной рукой Андрей бродит по внутренней стороне напряженного бедра, но даже не думает подбираться к самой сути проблемы. У Михи стоит, но Андрея сейчас это не интересует. Он хочет, чтобы Миха просил, чтобы сам дошел до того, что ему это нужно. Странное чувство глубокого, спокойного удовольствия заставляет его быть последовательнее и, наверно, больше смахивает на транс, чем на возбуждение, но Андрею некогда уходить в такой глубокий анализ. Может быть он просто доволен тем, что может, наконец, отыграться на Михе за все переживания рваного дня. Уже скоро плечи горят от Михиных ногтей, но Андрея это только больше заводит, это значит, что Михе хорошо, а значит для Андрея нет комплимента лучше, чем Михин стон и впившиеся в кожу ногти. На очередном многообещающе близком касании Миха сдается и тихонько на выдохе стонет. Вот оно, ага. Андрей не станет обманываться, придумав себе, что это именно то, чего он ждал от Михи, откровенно говоря, он не ждал ничего и не представлял, как оно выглядит, но сейчас, смотря на раскрасневшегося нездоровыми пятнами Миху, жадно глотающего воздух, цепляющегося за него, льнущего к нему, Андрей понимает — оно. Время сбавить обороты, может быть даже милосердно пояснить, чего хочет Андрей. Михе такое явно не нравится, он требовательно толкается бёдрами, стонет так, что у Андрея дух перехватывает и эгоистично хочется услышать этот звук еще раз, но он медлит, прижимается к Михе, пока тот хватает его за руку, требовательно зовет по имени, и это почти то, что Андрею нужно. Он ободряюще гладит Миху по голове, целует в уголок губ, смотрит в глаза в ответ, не сумев скрыть хитрого прищура. Подышали? Отдохнули? Мыслей в светлую голову не пришло? Ладно, едем дальше. — Разденешься, Мих? У Андрея самого дыхание непослушное, гулкое, кровь гремит в ушах и сердце ходуном ходит вместе с руками дрожащими, но он умудряется расправиться с висящими на Михе мешком джинсами, помогает стянуть их, неловко рухнув перед Михой на колени. Его позиция ему нравится, но для начала самому было бы неплохо раздеться. Чтобы по-честному. А потом, не сводя с Михи глаз, он опускается на колени еще раз. Высоковато на его вкус, до самого интересного не достать, но Андрею этого пока и не нужно. Зато можно поцеловать Миху в тощую коленку, удержав его за лодыжку и кончиками пальцев погладить нежное место сгиба. Теперь контакт кожа-к-коже, все ощущается в разы ярче. Андрей оставляет горячие ладони на Михиных бедрах совсем близко к паху, наслаждается его очевидным возбуждением. И чтобы Миху ещё больше подначить, он с колен всё-таки поднимается, целует Миху внизу живота, гладит пах, но члена не касается. — Андрюх! Ан… — Миха напрягается весь, всхлипывает, упрямо зажмурившись и выдыхает плаксиво. Бинго. Андрей замирает в восхищении, немой перед растекшимся восторгом, перед накрывшей с головой эйфорией, и только когда легкие начинают гореть, понимает, что забыл дышать. Выдох получается шумным и рваным, вдох — ответным стоном. Это всё Миха виноват, распускает свои длинные ноги, дразнит, хотя Андрею его выдержка далась ценой идеи и неизвестно откуда взявшейся силе воли. В идеале бы ещё попросить Миху открыть глаза, чтобы Михе было видно, так же хорошо, как Андрею слышно, но Андрей решает — по одному зажиму за раз. А пока он сплевывает себе в ладонь, жмётся к Михе, целует в висок, ласково трётся носом, пока лезет к Михе в белье. — Всё, Мих, всё, такой хороший, такой сильный, храбрый, — влюблённо мурлычет Андрей, перекатывая головку в ладони, размазывая по ней предэякулят, чтобы потом обнять ствол ладонью, приноровиться к позе и ритму. Сам, чтобы облегчить мучения, притирается стояком к Михиному бедру, одновременно с этим удобно придерживая Миху за плечо, чтобы не сверзился с узкого подоконника. Самому болезненно мало, но сейчас речь совсем не о нём, а о задыхающемся Михе у него в руках, и собственные потребности отступают на второй план. Дрочит он Михе увлеченно, самозабвенно, крепче жмет у основания и совсем невесомо ласкает головку, оттягивая крайнюю плоть. Теперь Андрей к Михиным желаниям чуток — руки там, где надо, где, как Андрей успел выучить, ему хорошо. Губы на шее, зубы о кожу, свободная ладонь ласкает живот, отдыхает на шее, пальцами ласково трет за ухом, пока осторожно отнимает Михину ладонь от его лица, целует пальцы, а потом в губы целует кусаче. Если бы Андрей знал, что творится у Михи в голове (а он бы очень много отдал за это), он бы наверняка попытался разъяснить ему, что в удовольствии нет никакой слабости, что он красивый, что Андрей теряет всякую способность здраво мыслить, когда Миха такой — отчаянно за него цепляющийся, мечущийся под его руками, стонущий — не-ве-ро-ят-ный. Сводящий одного конкретного Андрея Князева с ума. Горячий Миха в него вжимается, изгибается в его руках, на голодную радость Андрея, сцеловывающего стоны с его губ, сам Андрей тоже вокальный — Миха нарочно к его паху бедром притирается, и он стонет, ругается сквозь сжатые зубы, потому что так сосредоточиться невозможно, а Андрею очень надо, потому что хочется Михе сделать ещё лучше, а для этого противопоказаны дрожащие от удовольствия руки. А его и так достаточно сверх меры — Миха целует в ответ, зубастый, требовательный, плечо сжимает, кусается до ярких отметин, которые с утра можно будет с удовольствием рассматривать в зеркале, и Андрея тащит, мнёт, выворачивает наизнанку, оставляя оголенные нервы. Гвоздь в крышку гроба забивает Михин шепот. Он всхлипывает, доверительно сообщает, что он вот-вот, почти, Андрюха, пожалуйста. Очевидно, пожалуйста, стоп. Паузу, перерывчик на подышать, но Андрей только усмехается, воркует успокаивающе: «Сейчас-сейчас, Мих, тише, ещё чуть-чуть, потерпи», а сам беспощадно руку на Михином члене скручивает, ускоряет темп, невесомо лаская кончиками пальцев под уздечкой, перемежая нежность с резкими — с оттяжкой — движениями по стволу. Второй рукой он притягивает Миху к себе, чтобы можно было удобно уткнуться ему в плечо и не думать о равновесии, только о том, что он чувствует. — Давай, Миш, давай, — едва находя время между вдохами, чтобы прийти в себя, шепчет Андрей, прежде чем его прошивает раскаленной иглой удовольствия. Миха изламывается в его руках и кончает с влажным грудным воем. Миха мечется, Андрей держит, всё просто. Держит, пока Миха выгибается, въезжая дурной башкой в стекло, толкается в его руку, пока скулит, потерявшийся в ощущениях. Потом тоже держит, когда Миха обмякает, расслабляется потихоньку, пока Андрей выглаживает мокрые от пота плечи и острые закрылки лопаток, целует в пострадавший затылок и шепчет, о том, какой же Миха молодец, как хорошо справился. Действительно так считает, никакой фальши, Андрей Михе вообще ни о чём не пиздит. Завтра можно будет любоваться расцарапанной спиной, сегодня он жмурится от незатейливой Михиной ответной ласки, сгоняющей напряжение с плеч. — Дрюх, а, ну, ты? Давай, я сейчас тоже как-нибудь… Пусти. Андрей тычется губами во влажный висок, загнанно дышит в раковинку малинового горячего уха и, разочарованный тем, что помогать уже, в общем-то не в чем, виновато бубнит: — Да не надо, Мих. Я, это, уже. У тебя голос такой, что я сам, короче. Миха вцепляется ему в предплечья и заглядывает в глаза, будто хочет удостовериться, что Андрей не шутит. Мгновение они смотрят друг на друга, а потом Миха растягивает губы в ехидной улыбке. — Чё, Андрюх, как петь теперь на сцене будем? Если ты от моего голоса без рук кончаешь? Бля, думает Андрей, сгибаясь пополам от хохота, а реально, как?