на дворе май 1992 года, распался совок, в россии конституционный кризис
егор и махно сидят рядом друг с другом, махно с гитарой на коленях что-то бурно рассказывает летову, ярко жестикулируя. сегодня ребята хотели начать записывать штушки для "сто лет одиночества". на полу вразнобой стояло несколько бутылок теплого и дешёвого пива, одна из них была открыта руками кузьмы, наполовину выпита им же. солнце уже начало заходить, свет проходил сквозь тюль и подло палило кузе в глаза, пока он лежал на узкой кровати егора. костя развалился на скрипящей койке словно барон, его клетчатая рубашка здорово и забавно сливалась с клетчатым покрывалом. глаза рябинова слипались, хотел только он повернулся на бок и погрузиться в дрём, как его покой начал беспокоить егор, теребя кузю за плечо. — кость, костя.. рано же спать — летов поправил очки свободной рукой, продолжая сверлить кузю взглядом. — да я это.. на пять минут прилягу, без меня давайте — пробурчал под нос рябинов, переворачиваясь на другой бок. — ну, как знаешь — летов пошагал в сторону махно, который крутил замысловатые штучки на оборудовании в домашней студии. костя уже посапывал, и был рад тому, что его оставили в покое, дали то что он хотел больше всего сегодня. подушка летова приятно пахнет. кузя бежит босиком посреди белорусской чащи с двумя игрушечными кораблями в руках, пятки стёрты и кровоточат. в его поле зрения внезапно появляется река. он не успевает понять что происходит, как спотыкается об кочку и роняет один кораблик в реку. кузя отпускает и второй. так интереснее. костя оттряхивает стиранную ситцевую ночнушку с нежным рисунком цветочков и начинает шагать паралельно журчащей речке, следя за маленькими судами. ветер колышел высокие камыши, приятно развивал ночнушку и кудрявые волосы кузьмы. река вливалась в лягушатник, кораблики унесло в болото быстрым течением, у кости не было сил тянутся за ними. в ушах резко затрещало, зазвинелоперед глазами все плыло
кузя побежал от реки прочь куда глаза глядят, сам не понимая почемуна глаза наворачивались слезы
он не мог это контролировать
рябинов был будто под такой нехилой порцией разноцветных грибов. он облокотился об сосну, наблюдая внизу радостно пляшущих тушканов, майских жуков и цыплят.. кузьма оглядывается. о божекартина маслом.
махно страстно насилует корову. корова не рогатая, но с роскошными бровями. да она и не мычит, а что-то бормочит про летчиков и партию.. корова покрыта язвами и жутко смердит, несмотря на это махно ощупывает ее, облизывает язвы и хихикает, истерически дёргается в то время как изо рта хлещут слюни. кузя начинает рыдать и захлёбываться в соплях, голос в голове становится все громче, скрипит все сильнее:"ПУСТЬ БУДЕТ ВНЕЗАПНО ПУСТЬ БУДЕТ НЕСЛЫХАНО ПУСТЬ ПРЯМО ИЗ ГЛОТКИ ПУСТЬ ПРЯМО ИЗ ЗЕРКАЛА БЕЗОБРАЗНО РВАНЕТ ИЗ ПОД КОЖИ ДРЕВЕСНО-МЯСНЫЕ ВОЛОКНА МОЯ САМОВОЛЬНАЯ ВЗДОРНАЯ РАДОСТЬ ЧУДОвищная весна-а.."
бедный кузьма в ситцевой ночнушке был замечен коровой, которая судя по всему была очень раздражена его плачем. корова с выраженными призднаками брежнева была в нескольких сантиметрах от живота кости, ещё немного и он бы увидел алые ануса, но.. рябинов с немым криком поднял голову с подушки, лоб был покрыт холодным потом. на улице стемнело. махно давно ушел домой, егор пил чай с малиной сидя рядом с костей, читая какой-то журнал. — как ты, кузь? — невозмутимо спросил егор, не отрывая глаз от журнала. кузя не отвечал, пялил в одну точку от непонимания происходящего вокруг. спустя несколько секунд неловкого молчания летов поставил кружку с чаем на тумбочку, куда положил и журнал. егор лег около кузьмы и перекинул руку через его шею, обнимая товарища. — ночевать здесь хоть будешь? — здесь. я до дома не дойду. — рябинов положил голову на плечо егора, спокойно выдохнув. летов сдвинул очки на переносицу. — чай хочешь? м, кость? — хочу — рябинов с дружеской теплотой смотрел в глаза игоревы — чайник горячий, идём. — егор потрепал костю по кудрявым волосам, вышел из комнаты. замечательный, словно сто добровольных лет одиночества. а, а ещё летов спал на полу этой ночью