Осколки
14 апреля 2024 г. в 01:32
Это один из тех дней. Те самые дни, когда к нему лучше не прикасаться и на него не смотреть, но хуже было то, что это, плюсом, рабочий день. И даже если никто его не трогает — всем нужно с ним взаимодействовать, и в таком случае Валентино достаточно терпелив только если всё идёт гладко. Идеально.
Но, естественно, с его мрачным как глаза каннибалов видом, никто полноценно спокоен не был. На очередную вяло произнесённую реплику Вал, отбросив с шелестом уродливо написанный сценарий, поднялся со стула и, ухватив первого попавшегося грешника на студии, бескомпромиссно схватился за его горло, впиваясь когтями в кожу и с лёгкостью поднимая наверх до упора, до рвущейся кожи, ломающихся позвонков и хлещущей во все стороны крови и, в конце концов, улетающей на коврик головы.
Криков со стороны Валентино уже не слышал, как и не замечал бегающих туда-сюда душ, которые напоминали жуков, которых обнаруживаешь под камнем, поднимая его. Такие же напуганные и дезориентированные. Бегство — единственный и самый эффективный способ выжить, если в комнате доведённый до пикового состояния Валентино, все об этом знали и старались поскорее покинуть комнату, пока ещё какой-нибудь несчастный не попадётся в поле зрения алых шариков.
Вал и сам в студии не задерживается. Всё его здесь раздражало, особенно когда пустовало. Не на кого наброситься, нечего разбить или порвать. Труп на полу он трогать не собирался, толку от него уже никакого и глумление над ним его ярости не удовлетворит.
Двери в покрытую полумраком комнату распахиваются со страшным грохотом, будто стены, в которые они ударились, вот-вот развалятся. Валентино проходит дальше, не замечая механического жужжания за спиной. Малышке Китти лучше сейчас не попадаться на его глаза и тихонько закрыть двери, чтобы босса никто без надобности не тревожил и не становился очередной жертвой, а сам он поднимается на второй уровень комнаты, бросая взгляды на всё подряд и попросту не зная, что ещё ему сломать. Куда ещё выместить гнев, что ему, чёрт возьми, делать?
Четыре руки хватают маленький столик и перебрасывают его через перила, тот раздаётся лишь грохотом, к которому Валентино не прислушивается ни на секунду, хватая всё, что ему попадается и бросая в том же направлении. Иногда траектория полёта какого-нибудь стакана наклоняется и разбивается о пол до того, как пролетит расстояние до края балкона и по полу разлетается большой след стеклянной крошки, напоминающий хвост кометы или какой-нибудь взрыв.
Он и правда был готов взорваться сейчас, желательно с мощью каких-нибудь двести пятьдесят тысяч тонн, чтобы до основания снести как минимум всю Пентаграмму, но сносить он сейчас мог только собственную комнату. Собственную! Почему, чёрт его дери, он обязан страдать из-за того, что все остальные его выводят?
Глаза поворачиваются к камерам, воткнутым по углам этой части комнаты. Валентино снова нахмурился, поднимая ногу и стаскивая с себя кожаный сапог. Вот же уёбок! Наверняка сидит и молча пялится на его страдания, Вокс, чёрт возьми, всегда таким был. Он вечно запирается в своей коморке и глядит на всех вокруг, выбираясь по особым случаям, вечно наблюдает за тем, как Валентино разрушает всё вокруг себя, трахает своих шлюх, отрывает им конечности и расплёскивает кишки по стенам, пока Вокс ещё и наверняка дрочит на это, а сам не в состоянии поднять с кресла задницу, прийти и помочь. Валентино никогда сам не просит о помощи, но всегда её ждёт. Ждёт и надеется, что Вокс прозреет достаточно, чтобы это увидеть, но до его плоской головы никак не доходит. Он знает, что Вал никогда не причинит ему боль, он не может его бояться, тогда почему никогда не приходит, если не позвать?
Вал снова замахивается предметом, теперь уже с другой целью и с размаху бросает сапог в повёрнутую к нему камеру. Конечно, она не ломается. Вокс предусматривает поломки техники, что расставлена вокруг Валентино, и как минимум камеры старается делать крепкими, но это не значит, что их нельзя развернуть. Второй сапог летит с той же целью, но в другую, и вот никакие глаза Валентино не пожирают. Это даже необычно. Это странно. Он не привык к этому. Вокс всегда смотрит, Валентино настолько привык к ощущению его взгляда на себе, что он теперь был для него как вторая кожа, и без него… Он даже чувствовал себя голым. Неприятно голым, будто его вместе с этим выставили на трескучий мороз.
Ещё одно мерзкое ощущение, да когда же это всё кончится! Отчаянно громкий рык вырывается из горла, когда Валентино хватается за голову и запрокидывает её, выгибая спину. Боковым зрением мотылёк замечает движение и поворачивается.
Зеркало.
Большое зеркало до потолка, который в этой части стены был не особо высоким, превышая рост самого мотылька где-то метра на полтора, и в котором он отлично помещался, со всем своим ревущимся из него гневным безумием. Валентино подошёл вплотную быстрым шагом, будто зеркало было каким-то внезапно заявившимся к нему грешником, наблюдающего со стороны с безучастной усмешкой. Прямо как Вокс где-то там у себя. Может, зря Валентино отвёл камеры в сторону. Он, может, хотел, чтобы его принц оказался тут. Чтобы сам, чтобы его не просила об этом Вельветт или кто-нибудь ещё.
Валентино сжимает зубы и что есть силы бьёт кулаками по зеркальной поверхности.
Зеркальная гладь мгновенно покрывается паутинкой из трещин и тут же осыпается на пол, попадает на шляпу Валентино и на его плечи, рассыпаются за его спиной, не прекращая трещать и звенеть хотя бы на секунду. Кажется, что этот тонкий звук застрял в его мозгу вместе с маленькими осколками в руках и теперь будет проигрываться бесконечно, сводя его с ума ещё больше.
Мотылёк отходит от пустого полотна без отражения, не чувствуя, как осколки впиваются в лапки, как капельки крови стекают с костяшек по пальцам и как бесконтрольно в уголках глаз собираются капельки, готовые вот-вот скатиться по скулам. Гнев отступает, заполняя тело пронизывающим жаром от режущей боли, но Валентино чувствует только отлив этой единственной эмоции, от которой конечности немеют и зубы скрипят.
Комната расплывается в его глазах, нечёткие очертания сливаются в совсем мутное и однообразное пятно, и до него, наконец, дошло, что в руки что-то попало. Но только в руки. Ноги всё ещё ощущаются приделанными к телу искусственными палками. Вал опускается на колени, вдавливаясь в острые фрагменты на полу и подносит поближе к лицу кисть, чтобы разглядеть проблему получше. Не думая, пальцы другой, точно так же раненной руки цепляются коготочками за торчащий осколок и под болезненный рык тот вынимается. Второй, третий. Валентино никогда не был медиком, но руками он работал по-настоящему ювелирно, умудряясь не ранить свою кожу и плоть ещё больше, но ему всё равно было больно.
И снаружи, и внутренне. Он уже даже не помнил, из-за чего, и ждёт ли он кого-то прямо сейчас. Всё восприятие сузилось до этого маленького помещения в его комнате, до осколков в его руках и кровавых подтёков, остающихся на них.
Внезапно он отвлёкся. Он даже не понял, на что именно, пока не повернулся к стене. Осколок с отслоившимся зеркальным покрытием, пропустив через себя луч, оставил блик на стене. Валентино поводил им из стороны в сторону — блик тоже подвигался. Опустил глаза обратно на осколок — тот сиял, отражая пробивающийся через не полностью завешанное окно луч. Откуда он был — неясно, вероятно, один из фонарей снаружи отклонился и стрельнул прямо в окно его башни, Валентино об этом не думал. Он думал о том, что осколки на полу можно… Использовать.
Своего маленького убежища без окон, дверей и стен (только с перилами) он не покидает, сбагривая кусочки зеркала к себе. Под этим крохотным лучиком они выглядят, как россыпь бриллиантов, даже не как дешёвая бижутерия со стекляшками на кассах магазинов, хотя намного ближе именно к ним.
Гнев хозяина умерился, Китти по его просьбе занесла наверх несколько коробок и даже осталась живой и целой, пока Валентино стал возиться с блестяшками.
Маленький осколочек нанизывается на гибкую проволоку через аккуратно сделанное отверстие, сверху несколько маленьких красных бусин и ещё один осколок следом, потом либо другая бусина, либо крупная пайетка, либо что-нибудь ещё. Иногда Валентино менял тактику, помещая крупный осколок меж двух маленьких. Он сам не знал, что его руки собирали, но процесс и результат ему очень нравились. Законченные композиции он выставлял под свет, наблюдая россыпь солнечных зайчиков на своей стене, к которым теперь добавились разноцветные отблески и цветные тени от тонких просвечивающих бусинок.
Так боль продолжала оставаться за кадром, даже когда одну из его рук перехватили со стороны. Вал мог отлично работать и тремя, исчезновение четвёртой его почему-то не волновало. А ведь его за этим мог застать кто угодно. Валентино хоть и не скрывал своего пристрастия к творчеству, но эта ситуация была… Другой. Он был буквально в крови, сидел перед плодами своего срыва и прямо из него что-то создавал, а на внешнее вмешательство не реагировал, как и не замечал того, что рвёт себе кожу ещё больше, а тело реагирует на это крупной порцией слёз, всё ещё бегающих по его лицу. Он этого не видел, он этого не чувствовал.
Даже когда Вокс, забинтовавший его кровавую конечность, позвал по имени. Несколько раз. Только когда Валентино завершил четвёртую нить осколков и в классической манере поднял для оценки, и глаз зацепился за появившийся бинт на руке. Тогда его как из воды выдернули, на свежий воздух, заставляя болезненно выкашливать воду из лёгких. Все его жгучие ощущения вырвались наружу, и Валентино сам не мог поверить в то, что хотел бы, чтобы Вокса здесь не было.
— Я смотрю, ты совсем сошёл с ума.
— Иди нахуй.
Обиженным тоном резко отвечает мотылёк на его монотонное замечание и отворачивается обратно к блестяшкам. Вокс не хотел признавать, но его их уникальный дизайн тоже привлёк, хотя и вид Валентино в крови волновал его куда больше.
— Они… Красивые.
— Я ещё никого из отдела Вель не убил. Зачем ты здесь?
Он хочет поранить в ответ. Зацепить осколком прямо в сердце, чтобы Вокс куда-нибудь пропал и не трогал его, ведь раньше ему было плевать. Что сейчас изменилось?
На самом деле ничего. Воксу никогда не было всё равно на него. Даже аптечку принёс, когда услышал звон стекла с камер. Он ожидал увидеть что угодно, когда поднимется, но не… Это. Он привык к тому, что Валентино действует необдуманно, что после подобного ему нужна помощь, что острые предметы рядом с ним в неуравновешенном состоянии лучше не оставлять… Но этот раз был другим.
Вокс ожидал увидеть его израненным, но не… Так. Сидящим посреди устроенного собой хаоса и что-то из него складывать, причём так, чтобы оно переливалось и компонировало друг с другом, как на картине. Разрезая себе руки и не замечая этого. Подобные диссоциации иногда случались, но очень редко, и никогда не протекали подобным образом, но сегодня, похоже, день особенный.
Вокс никак на это отвечать не стал. Только подобрал особенно крупный осколок, лежащий вдали, похоже, из части у самого потолка. Собственное отражение в обломке показалось таким… Странным.
— Помочь тебе?
В ответ на встреченное молчание он с досадой повернулся, уже планируя оправдываться, но вместо этого встретился с глазами, полными недоумения. Вокс никогда к нему не присоединялся, а даже если бы попробовал — получилось у него ужасно, но сейчас, опять же, что-то не так. Что-то сегодня со всеми ними было не так, но мотылёк помощь всё же принял.
Он взял осколок в свои руки, отламывая от него несколько частей и собирая сердце острой формы. Бусинки голубые и фиолетовые чередуются друг с другом, маленький осколочек и за ними пайетки в форме сердец. Этот он повесит на самом видном месте.
Разумеется, когда из него вытащат все обломки. Валентино попытался подняться на ноги, но его повело назад. Он подумал, что из-за долгого положения сидя конечности затекли (что отчасти было правдой), но резко ударившая от основания до самого мозга боль дала понять — дело не в этом.
Он смирился с тем, что от увлекающего занятия придётся взять перерыв, когда Вокс унёс его на этаж ниже. Сначала нужно исправить последствия. И купить новое зеркало.