Кушетка

Тик-так. Тик-так. Тик… И снова — так. — Блять. Скажи хоть что-нибудь, — Стас не выдерживает тяжелого молчания, куполом повисшего в комнате. — «Что-нибудь» — это что? «Как же долго я ждал этого момента. Думал, фата плесенью покроется, пока ты решишься»? — Какая же ты мразь! Тебя самого не тошнит? — Все сказал? — спокойно интересуется Трофимов. Что-то хрустит, разлетаясь на сотни кровавых брызг. Летит вниз, оставляя красные пятна на реберных дугах. Проламывает пол. Рушится на зеленоватые ворсинки газона. Ввинчивается, разбрасывая комья грязи. Зарывается в землю. И, наконец, стихает. Навсегда. Беззвучный выдох, рывок к двери. Никаких «прощальных» взглядов. Это не ебаная мелодрама. Потянуть ручку и вывалиться в коридор. Отгородиться от атомной катастрофы. В заднем кармане вдруг резко раздается вибрация. Кащеев выдергивает мобильник и надавливает на экран с такой силой, что становится странным факт сохранности телефона. Он, не успев даже прочитать имя контакта, поднимает трубку. *** Сжать пальцы в кулак и врезать по бетонной перегородке, что разделяет две бездны. Гребаная стена и больше ничего. Стиснуть зубы и зажмуриться. Забыть. К черту «за». Рвануться к тумбочке, дернуть ящик на себя, вываливая все содержимое на пол, чувствуя, как ноющая боль усиливается. Выхватить взглядом спасительный серебристый отблеск. Вцепиться в пластинку, как в спасательный круг. Проглотить две последние таблетки. Сжать деревянную поверхность до хруста костяшек. Поймать губами живительный глоток воздуха. Вслушаться в его стук. Громкий, гулкий, жадный. Опуститься на ковер и провалиться. В бездну. На самое дно. *** 10 лет назад. Хлипкая кушетка скрипит под худеньким мальчишеским телом. Димка боязливо кусает губу, оставляя на ней все новые и новые ранки. Он медлит, боится чего-то. — Давай быстрее, пацан, — рявкает грузная женщина в белом халате. — Ты тут не один. У нас там уже очередь собралась. Наверное, стоит быть честными, халат желтоватый. Пятнистый и весь какой-то измятый. Димка думает, если бы он был начальником, точно бы запретил такие халаты… Толстуха не выдерживает и грубо толкает мальчишку, заставляя улечься на тонкую простынь. — Черепаха — и та побыстрее будет. Не быть тебе футболистом, — выносит неожиданный вердикт медсестра, выуживая что-то из ящика. — Я никогда и не собирался, — удивленно шепчет Димка. — Не городи чепухи. Все пацаны в твоем возрасте мечтают о футболе, — непреклонно заявляет толстуха, натягивая на пальцы тонкие перчатки. Не пальцы, а сардельки. Резина жалобно скрипит. Того и гляди лопнет. Димка хочет возразить. Сказать, что еще и не успел задуматься о профессии своей мечты. Но толстуха явно не пылает энтузиазмом выслушивать сбивчивые детские истории. Она, сморщившись, хватает какое-то хитрое приспособление и, выдавив на мальчишескую грудь что-то липкое и холодное, начинает процедуру. Крепит на бледную кожу громадные датчики-присоски. А Трофимов не сводит глаз с ее лица. Выхватывает из общего пятна жутковатые темные волоски над верхней губой. Пустые глаза медсестры сужаются. Из-под шапочки торчат жирные сосульки редких волос… — Зинка, включай. Что-то тут же начинает жужжать, кружа голову. А затем резко смолкает. Толстуха принимается отцеплять присоски. Те оставляют влажные розоватые пятна на бледной коже. Майка неприятно липнет к телу. Становится холодно и мерзко. Толстуха выходит в коридор и прикрывает за собой дверь. Однако ее гавкающий голос все еще хорошо слышно. — Мамаша, проблемки у вашего пацана. В кабинет она возвращается уже не одна. Тусклые глаза Светланы Трофимовой поблескивают в свете люминесцентных ламп. Тонкие губы дрожат. — Мам, что не так? — хрипло выдавливает Димка. Светлана опускает глаза и жалобно давит: — Димочка, ты прости меня. Толстуха быстро черкает что-то на бумаге. Вручает лист Трофимовой и выпроваживает их. А в коридоре Светлана неожиданно падает на колени. И громко рыдает. А мальчишка стыдливо смотрит по сторонам, ловя косые взгляды пациентов. Он тянет мать за руку, пытаясь поднять. Но та еще больше оседает на пол. А потом? А потом чертова тонна кабинетов, процедур, сопровождаемых громкими всхлипами Светланы. Это был последний день его детства. День, когда он точно понял. Дмитрий станет врачом. Медиком в идеально выстиранном и выглаженном халате, чисто выбритым и добрым. *** Врожденный порок сердца. Неоперабельный случай. Так звучит ебаный ад. Его персональный десятилетний ад. В юности Светлана много пила, занималась сексом. А затем снова пила. И ни разу она не вспоминала о презервативах. Ошибку свою Трофимова осознала не так скоро. Стройной она никогда не была, а потому особого прибавления в весе и не заметила. А за месячными она не следила лет с двадцати. «Ну нет и нет, слава Богу.» Пила она еще месяца два. А Димка все это время был с ней. Мать просила прощения каждый день, с тех пор как ей стало известно об особенностях собственного ребенка. А Дмитрий учился жить. Пил таблетки, прописанные врачом, вечно таскался по больницам. Прекрасно понимая, что когда-нибудь это закончится. Хоть Светлана и пыталась убедить его в обратном. Но его ли?..Или себя?