no future.

Он бы хотел заниматься многими вещами, но точно не теми, которые ему приходится проворачивать из раза в раз. Он бы точно не хотел видеть кровь, стекающую по стенам изо дня в день. Не хотел бы ощущать по вечерам металлический, въевшийся в руки запах от оружия. В первую половину дня длится состояние, когда он винит себя во всем, что происходит, во вторую же полная апатия и безразличие ко всему. Пустота в голове. В такие часы особенно удобно исполнять то, что прикажут. Он сделает все, лишь бы появились деньги и капля мнимой, обманчивой свободы. Но о какой свободе может идти речь, когда его шею с каждым днем все туже затягивает веревка отчаяния и безнадежности. Он бежит, задыхаясь и держа в руке пистолет. Рядом со стуком от невысоких каблуков бежит его напарница с бело-красными волосами, выбравшаяся из нищеты и готовая на все, лишь бы в нее не вернуться. Топаз и Авантюрин — их имена, уже навечно перекрывшие старые, несущие в себе одну лишь горечь и сожаления. — Прибавь темп, нас так быстро накроют! — Топаз бежала впереди через узкие и грязные переулки, наизусть перед «операцией» выучив маршрут. Мимо пролетали приятнейшие слова на стенах домов, написанные маркерами или баллончиками с краской. Если бы им не нужно было уносить ноги, Авантюрин точно остановился бы у какого-нибудь одного из них. Но звуки его шагов позади становились все медленнее, отчего Топаз наконец остановилась, насторожившись. Авантюрин припал к стене, медленно скатываясь по ней вниз и оставляя на черном пальто пыльный след. Он держался за грудь, тяжело дыша. В редчайшего цвета глазах застыла пелена. Топаз подбежала к нему, и тогда ей стало ясно, отчего он всю дорогу отставал от нее. У них не было времени даже переглянуться после перестрелки, когда на банкете им нужно было убить одного из владельцев крупной фирмы. Сквозь белую рубашку сочилась кровь, и как бы старательно Авантюрин не пытался прижать рану рукой, это никак не помогало ее остановить. — Почему не сказал, что в тебя попали? — В ее голосе проскользнула паника, но она усердно пыталась это скрыть. — Не было времени на это. — Отвечал он с тяжелым дыханием, прикрывая глаза и стискивая зубы. — Зато будет время на твои похороны. — Топаз встала с колен и несколько секунд быстро ходила взад-вперед, обдумывая план. На ее шубу, служившую ей маскировкой под богатую даму на банкете, падали снежинки, щеки были румяными от мороза. — Тут недалеко больница, но мы в самом центре… Вылечить то вылечат, но что сделают дальше… — Топаз… У меня немного нет времени на твой бубнеж. Перед глазами у Авантюрина все плыло от боли, но он все равно смог подняться на ноги, облокачиваясь об стену. Продержавшись так несколько секунд, он снова повалился наземь, уже теряя остатки сознания. Перед глазами в последний момент был лишь слой снега на асфальте и сапоги Топаз, которая куда-то быстро убежала. Все начиналось совсем не так. Представьте красную площадь, живую музыку, хор пионеров. Во втором ряду вы вероятно заметите девочку с длинными белыми волосами, чья блузка была выстиранной и поношенной, в отличие от ее одноклассниц, у которых даже воротнички были накрахмаленные. У них были новенькие туфли на каблуках, и скорее всего они могли позволить себе по вечерам есть вишневый пирог и запивать его чаем с сахаром. А может у них в чашках было даже и кофе с молоком. Но Лена могла позволить себе кофе с молоком разве что на день рождения. Свои красивые длинные белоснежные волосы она расчесывала старым гребешком, а из косметики у нее была только пудра для лица, которую она украла в магазине и хранила под своей кроватью, прятала ее вместе с остальными украденными вещами под доской пола. Мама не работала, папа пропадал на целые месяца. Ужасная бедность с самого детства. Ей не нравилось в себе и окружении все. Вплоть до своего имени — оно ей тоже было ненавистно. Красный галстук, блузка, юбка, одноклассники, учителя, дом, мать, отец, — она не терпела ничего из этого. Она злилась на невероятную несправедливость этого общества, которое отказывалось ее принимать просто потому, что ей не повезло родиться не у тех людей, не в то время. Она убегала по ночам из дома, чтобы хотя бы краем глаза посмотреть на жизнь, о которой она могла только мечтать — женщины с длинными шубами, красной помадой на губах и в высоких сапогах гордо заходили в театры, рестораны, и их блестящие, словно стеклянные сережки отражали в себе свет от распахнутых перед ними дверей. Лена могла только со стороны наблюдать, как какое-нибудь очередное большое здание с играющей из него музыкой заглатывало в себя богатых людей, чтобы они проводили ночи в веселье и забвении. Потом приходилось снова возвращаться домой. Домой, где пахло сыростью и плесенью, где приходилось дрогнуть по ночам, потому что за отопление снова нечем заплатить. Для нее эта жизнь скорее напоминала тюрьму. И в один момент она взяла все свои скромные вещи в один мешок, на дно положив пудру как единственное сокровище, отрезала перед грязным зеркалом свои пушистые волосы, оставив их прямо в раковине, и ушла, захлопнув за собой дверь. Мать спохватилась за ней уже тогда, когда дочь была за несколько километров от своего дома. Когда Елена через множество синяков, размазанной по губам помады, обид и сожалений взяла в руки пистолет и подставила свою шею под лезвие криминала, на ее прогнившую планету прибыл очередной товар. Но на этот раз он оказался невероятно ценным — его глаза были словно два драгоценных камня, и их обладатель мог бы запросто продать их и всю оставшуюся жизнь иметь деньги на еду. Но не он распоряжался своим телом. Раскаленным до слез боли железом на его шее выжгли клеймо, а на руки повесили весом, казалось, в тонну наручники со следами ржавчины. Какаваша отдал бы все, чтобы не вспоминать те месяца, когда собственное тело, собственные мысли не принадлежали ему самому. Его имели как хотели и делали с ним что хотели, а по вечерам «хозяин», выкупивший его, напоминал ему о собственной ничтожности, стискивая руки так, что потом оставались кровоподтеки от наручников. И каждый раз ему приходилось слушать ненавистные ему рассуждения хозяина, когда тот впадал в странное состояние, спрашивая Какавашу, почему он не продаст свои глаза или не сбежит от него, хотя сам прекрасно знает, что не даст ему спустить это с рук. Какаваша порой отвечал ему, чтобы не разозлить. Но его ответы ничего не значили — у него не было мнения, не было чувств, не было желаний. У слуги не может быть ничего из этого. Один из дней стал финальным, когда все тело Какаваши пропускало через себя сильную дрожь, а с наручников капала густая кровь. В его ногах лежал тот, о чьей смерти слуга грезил ночами напролет. И теперь хозяин не оставит на его щеке очередную пощечину, не пройдется по спине чем-то тяжелым и железным, не залезет меж ног и не издаст ни одного мерзкого, отвратительного, унизительного звука. Его больше нет. Но за его смертью не стояла свобода. За его смертью стояла лишь пугающая неизвестность. Но Какаваша шагнул в нее, быстро оказавшись в руках своей будущей руководительницы с розовыми волосами и зоркими глазами, которая мгновенно поняла, откуда он и что сделал. — Какие красивые у тебя глаза. А в темноте светятся? — Если бы светились, я бы их тут же продал. Теперь он Авантюрин, а его напарница с крашенными волосами — Топаз. Они не питали друг другу теплых дружеских чувств, но именно Топаз в первые дни привела Авантюрина в порядок, подстригла и не спросила о надписи на шее — это было ни к чему. Все здесь понимали, что никто не пришел в криминал от хорошей жизни. Авантюрину понравилась стрельба, она даже переросла в его хобби, когда это не несло за собой смерти невинных людей. Ему нравилось чувствовать себя живым, из раза в раз повторяя фразу «Все или ничего». В этой фразе он видел всю свою жизнь, всего себя, она помогала ему двигаться дальше. Но краски угасали, чувств становилось все меньше, они заменились иным. Пустотой. И спустя кучу запитых алкоголем ночей и выигранных денег в казино он здесь. В больнице. «В больнице?!» Авантюрин резко сел на кровати и также быстро упал на нее, почувствовав, словно ему вырезали кусок мяса вместе с сердцем. Он медленно отодвинул больничную рубашку, и под ней были бинты. Много бинтов, мешавших даже сделать вздох. Но в первую очередь мешала его сделать адская боль, отдающая во все тело. Он оглядел помещение — его кровать была единственной, рядом стояла капельница, на стене висел какой-то странный постер с кошками-пуфиками. Но ему нельзя здесь быть — если узнают, кто он, откуда и почему оказался здесь с прошедшей насквозь пулей в теле, то он точно в конечном итоге окажется в тюрьме. Единственным вариантом оставалось притворяться, что он не в сознании, потянуть время, хотя бы день-два, пока он будет что-то придумывать. Из коридора послышались шаги, и Авантюрин прикрыл глаза в той же позе на спине, в какой он и проснулся. Дверь открылась, и в палату вошли два человека. Судя по стуку каблучков, одной из них точно была женщина. — О нем не могут найти никаких сведений. Даже имя, что уж говорить о целой медицинской карте. — Отметила Жуань Мэй своим спокойным и размеренным голосом, перелистывая отчет. — Хм… — Рацио подошел к кровати раненого, нависнув над ним и долго разглядывая. Его взгляд зацепился за шею, и тогда он убрал с нее светлые волосы. Авантюрин ощутил теплое прикосновение, отчего чуть не вздрогнул. Все его мышцы в теле были напряжены в данный момент. — Эта метка. Она выжжена на его шее, разве хирург это не заметил? — Местные мало знают о его народе, только такие как ты и я, прибывшие с других планет, еще можем помнить о таких. — Его народ считают истребленным. — Веритас достал из халата диагностический фонарик и, подняв одно из век Авантюрина, посветил в зрачок. — …Очень необычный цвет радужки. — Жаль, что я улетаю, когда здесь наконец-то появилось что-то интересное. — Жуань Мэй выглядела такой же непринужденной. — Если ты не приедешь проконтролировать своего выращенного в пробирке таракана, то, боюсь, это понесет за собой большие последствия. — С высокомерным тоном заметил Рацио, отходя от кровати пациента. Жуань Мэй смерила его оценивающим взглядом и вышла из палаты, унося за собой сладковатый запах какого-то клубничного десерта. Но Доктор Рацио остался стоять на месте, бесшумно опустившись на стул у окна. Он продолжал пристально смотреть на незнакомца, ожидая. Но Авантюрин прекрасно понимал, что мог выдать себя, когда этот фиолетоволосый доктор так неожиданно решил проверить цвет его глаз. Ощущение не подводило — этот доктор все еще здесь, ждет, словно хищник в засаде. И самое страшное то, что Авантюрину неизвестны его мотивы. Хочет ли он получше узнать о вымершем народе, изучить глаза или вовсе в полицию сдать. Какая разница, раз подлатали за свои деньги, значит ходить и отвечать за себя может, правильно? Как же он проклинал все произошедшее в этот момент. В особенности свою неосторожность и странную, выборочную удачу. Легче было бы наконец-то умереть под пулей. Но он здесь, лежит живой, перевязанный и в чистой одежде, а рядом в это же время сидит какой-то мужик, который по одной только метке на шее понял, кто он такой. Все раздражало, до тошноты, подходившей к самому горлу. И где сейчас Топаз? Дает отчет Яшме? Или собрала чемоданы и уехала? А куда ей уезжать то? Авантюрин начинал бредить, путаясь в своих же мыслях. Несмотря на наличие потенциальной опасности рядом с ним, он все равно начинал засыпать. Искалеченное и утомленное после операции тело давало знать о своем истощении. Сознание начинало отключаться, все дальше и дальше унося мысли и чувство страха, но внезапно из этого короткого спокойствия Авантюрина вырвал щелчок пальцами над самым ухом. — Я знаю, что вы в сознании. «Твою мать.» Он открыл глаза, и под ними уже был готов полный недоверия взгляд. Незнакомцем-доктором оказался весьма приятной наружности человек, хоть и с довольно высокомерной и четко поставленной речью, а также с весьма скептическим выражением лица. — Так держать, доктор. — «Что ты несешь, отнесись к нему вежливо, от него твоя жизнь сейчас зависит». — Вы такой добрый и умный, раз решили разбудить пациента после операции. Может, купить вам шоколадную медаль? Веритас приподнял бровь, и, казалось, мышцы его лица еще сильнее напряглись. — Пойду скажу медсестре, что вас можно выписывать. Язык у вас работает лучше моего. — Рацио встал со своего стула и уже направился к двери, но Авантюрин со вздохом остановил его. — Вы, врачи, никогда не смеетесь? — А у вас было много поводов смеяться? — Доктор обернулся. — Для единственного выжившего вы довольно оптимистичны. — С козырей заходим, да? — Губы Авантюрина начали растягиваться в похабной улыбке, какая появлялась у него тогда, когда он либо играл на крупные деньги, либо на кону стояла его жизнь. На его щеках появились ямочки. — Скажите, зачем вы меня зашивали? — Не я проводил операцию. За вас был внесен крупный счет с условием неразглашения личной информации. «Топаз.» — За деньги ваша больница будет готова лечить даже преступников? — Наш город, страна, вся планета — они прогнили. Это порядок вещей, что мы, врачи, всего лишь пешки. Но давайте поговорим о вас в конце концов. — Веритас снова присел рядом с кроватью, закидывая ногу на ногу и скрещивая руки. — Вас привозит сюда скорая, и следом за ней в больницу заходит девушка в шубе до пола, исчезая где-то в кабинете главврача, а после в реанимационную мчатся лучшие доктора, волоча за собой каталку с пропитанной насквозь кровью простынью. И вот вы здесь, притворяетесь, что не очнулись, язвите с первых же секунд, пытаясь чувствовать себя увереннее, потому что напуганы и не знаете, как уносить отсюда ноги в ближайшее время, ведь такими темпами здесь точно узнают, откуда вы и что совершили. Вы член очередной группировки, я прав? — А какого ответа хочется услышать вам? — В горле пересохло. Голова начинает кружиться, но язык говорит быстрее, чем думает мозг. — Я просто не хочу, чтобы завтра мой кабинет разобрали по кирпичам, а окна повыбивали пулями. — Вы думаете, по мою душу явятся? Это был не диалог, скорее дуэль. Выдержит ли уже раненый давления наступающего, у которого оружие явно острее и мощнее. — Я спрашиваю об этом вас. — Рацио продолжал пытаться разговорить пациента, попутно наблюдая за его реакциями, которые он отмечал наигранными и нервными. — Что ж, можете не волноваться, доктор. Мои коллеги знают свое дело. — Вы говорите двусмысленно, хотите, чтобы я думал над вашими словами. Вы совсем не так просты, как кажетесь, господин… — Авантюрин. — Интересное у вас имя. — Я ведь слишком уникален, чтобы носить обычное? — Снова эта улыбка. Доктор Рацио несколько секунд молчал, потом встал, налил в бумажный стакан воды и подал ее пациенту. — …Благодарю. — Авантюрин смутился. Их дуэль оборвалась словно за секунду и весь накал испарился. — Итак. Мое имя Доктор Веритас Рацио, по специальности я врач-невролог и иммунолог. Скажу прямо — ваша метка на шее вызвала у меня интерес, поэтому я говорю с вами сейчас. — Клеймо раба вызывает в вас интерес? — С нервным смехом произнес Авантюрин, отчего грудь его заболела и он закашлялся. — Я не советую вам делать резкие движения в ближайшую неделю. Ваше физическое состояние придет в норму, чего не могу сказать про психологическое. — А, я понял, доктор. Я вам нравлюсь. — Простите? — Я шучу. Вы не похожи на того, кто будет целоваться со своими пациентами. — А вы, похоже, придерживаетесь таких правил в общении с клиентами. — Ну, если бы вы были моим клиентом, я бы позвал вас выпить. Рацио взял из стеклянной пиалы яблоко, несколько раз подбросил его в руке и кинул в Авантюрина, специально промахнувшись мимо места ранения, оставив того в немом испуге. — Скорейшей вам поправки. — Доктор, вы обиделись на словах про «нравлюсь»? Дверь палаты захлопнулась за Веритасом, оставив Авантюрина в тишине и наедине с самим собой. Авантюрин для себя заключил, что разговор, не учитывая его язык без костей, получился довольно информативным. Но изматывающим. На одном из его висков застыла капля пота. Ему хотелось закрыть лицо руками, но боль не позволяла этого сделать. Хотелось спрятаться от всего, не видеть, не слышать, особенно мысли, особенно свои. Хотелось забраться в темное теплое место и лежать там. Хотелось умереть. Он проснулся от бьющего в глаза света из окна, и рукой, которая при движении заставляла рану болеть не так сильно, он прикрыл лицо, морщась. Но свет бить перестал, кто-то щелкнул по жалюзи, и палата погрузилась в темно-голубой цвет. Авантюрин еще не до конца проснулся, но по фиолетовым волосам понял, что это его новый знакомый, который чуть не убил его яблоком вчера. — Доброе утро. — Веритас обернулся, услышав движения на кровати. — Не могу вам пожелать того же. У меня есть к вам разговор. — Авантюрин попытался сесть, но опять безуспешно. — Короче, я хочу, чтобы мне вернули все мои вещи. — Пропитанные кровью и грязные от асфальта? — А их не стирают тут у вас? — Авантюрин страдальчески протянул эту фразу. Ничего уже не может быть хуже этого. — Ладно, принесу. — К чему у весь этот сарказм в ваших словах, Доктор Рацио? — Потому что у вас глупые вопросы с очевидным ответом. Но Рацио все исполнил даже лучше, чем можно было пожелать. Вся одежда оказалась постирана и выглажена. Больше в тот день он к нему не заходил, и Авантюрин думал, много думал, глядя в потолок. Он строил план, от мысли о котором в горле завязывался ком. Он много раз прикрывал глаза и начинал все сначала, но чувство неизбежности накатывало волной снова и снова. Ему снился сон. Очень старый сон. Сестра с золотистыми локонами и ее грустная, отчаянная улыбка. Дождь, перерастающий в ливень. Крики неизвестных ему людей вдалеке, чувство разрывающихся легких. Металлический запах. И снова сестра, но она не улыбается. Она улыбалась всегда. Почему же ты не улыбаешься теперь?! Почему ты сделала это тогда, почему не… И он просыпался. Болезненно, с ощущением, будто черепную коробку бьют кувалдой до глубоких трещин. За окном снег, по краям стекло покрылось извивающимися узорами. Но все это ему было так безразлично. Болела грудь, болело все тело, нужно было позвать медсестру поменять повязки, но ему было все равно. Он был бы рад истечь кровью еще тогда на улице. Стоило ему вспомнить лицо напарницы, как именно она постучалась к нему. Топаз вошла, принося с собой запах мороза и… мандаринов? — Боже мой! — Она, только увидев пропитавшиеся бинты, выглянула в коридор и позвала медсестру, попутно спросив ее, почему пациента так давно не проведывали. — Выглядишь бодро. — Ты так думаешь? — Хрипло протянул Авантюрин, медленно переводя на нее взгляд. — Да, как огурчик. Сейчас тебя перебинтуют, потом поговорим. — Яшме я все объяснила, можешь пока валяться здесь, вот твои игрушки. — Топаз поставила тяжелую сумку рядом с кроватью. — Как только почувствуешь себя лучше, берешь их и сваливаешь отсюда. Позвонишь — я тебя встречу. Скорее всего сразу пошлют на задание. — Как мило. Будет здорово потом читать в газете самый глупый случай ограбления, когда один из преступников попался, потому что у него открылась рана. — Я знаю, ладно? Это бред. — Топаз с тяжелым и уставшим вздохом опустилась на край кровати, потирая переносицу. Авантюрин решил повнимательнее рассмотреть ее. Все ее лицо было каким-то неживым, веки тяжелыми. Даже макияж не смог это скрыть. — Сколько ты отдала за то, чтобы мне разрешили здесь лежать? — Тебя это не должно заботить, просто лежи и не шевелись, чтобы рана закрылась. В городе с каждым днем все хуже и хуже, но чем дольше лежишь в больнице — тем опаснее тебе находиться в ней, нежели на улице. — Топаз взглянула на часы. — Мне пора. Будут обижать — твой пистолет в сумке. Они не попрощались, даже не обменялись взглядами. Это встреча была рабочей, а не дружеской. Таких у них никогда и не было, и даже если когда-либо и заходил разговор об их прошлом или чувствах, то он быстро заканчивался. Авантюрин взглянул на оставленную сумку. Да. Это то, чего ему не хватало для завершения. Спустя несколько часов к нему снова зашел Рацио, когда день уже подходил к ночи. Они снова обменялись колкостями, прежде чем Веритас помог Авантюрину наконец сесть в постели и подал ему теплый черный чай. — Другого не нашлось? — С грустной улыбкой произнес Авантюрин, вглядываясь в свое отражение в темно-коричневой жидкости. — У вас все-таки диета после операции. Сегодня снова не хотите со мной поговорить? — Рацио наклонился к кровати, складывая руки в замок. — А? — Авантюрин опешил. — Но мы говорим сейчас? — Это не разговор. Вы постоянно врете. Я не прошу вас открыться мне сейчас, но ваши дни в этой больнице коротки, надолго вы не задержитесь. А я могу вас выслушать. — Выслушать? — Вас что-то гложет. Очень сильно. Я всего лишь протягиваю вам руку помощи. — Ну, я думаю, мы с вами еще не там уровне отношений, чтобы я рассказывал вам, что меня гложет, доктор. — Ваше право. — Рацио переключился, и его тон стал более твердым и профессиональным. — Как ваше общее самочувствие? — Не сказать, что лучше. — Равнодушно ответил Авантюрин. — Завтра должно стать полегче. Полегче не становится. Становится только хуже. Но он через адскую боль сполз с кровати ночью, чтобы открыть сумку и проверить, все ли на месте. Руки невероятно дрожали, все тело было будто свинцовым. Может, и правда стоит поговорить с этим Веритасом Рацио. Он снова зашел к нему утром, и Авантюрин уже ждал его, сидя на кровати на смотря в окно. Волосы его были растрепаны, синяки под глазами все темнее, кожа бледнее. Но в его грустном лице было то самое очарование, из-за которого люди непроизвольно засматривались на него. Рацио придвинул стул, опускаясь уже на свое привычное место. — Кажется, мне хочется поговорить с вами, доктор. — Неужели? — Рацио наклонил голову, оценивая состояние больного. — Если вам хочется, задайте мне какие-нибудь вопросы. Я постараюсь ответить честно, насколько это возможно. — Авантюрин улыбнулся. Той самой грустной улыбкой, которая появлялась в его снах. Которую он помнил с детства. — Ваши шрамы на руках. С вами жестоко обращались. Поэтому вы поскорее хотели назад свои вещи — чтобы потом поскорее надеть перчатки, как только почувствуете себя лучше. — …Вы правы. Я их ненавижу. Они прямое напоминание о моей прошлой жизни и куче боли, которую пришлось терпеть, стискивая зубы так, что они готовы были треснуть смолоться в порошок. — Но при этом вы никак не скрываете свою метку. — Мало кому известно ее значение. Тех людей, кого она интересовала в качестве товара, больше нет. — Дорожите ли вы своей жизнью? — …Да. — Авантюрин старался не отводить глаза, выдерживая прожигающий янтарный взгляд. — Я мало что могу в действительности рассказать о своем прошлом, кроме того, что это бесконечный страх, голод и унижение. Легче ведь скрыться за горой денег и никого к себе не подпускать, так ведь? Его голос стал тише и будто слабее. Последний огонек жизни еще метался в его сознании. — Вы сильный человек, если смогли зайти так далеко. — Нет, нет, я не сильный человек. Сильны такие люди как вы, готовые спасать чужие жизни, рискуя своей. Сильна Топаз, которая до сих пор стоит на ногах, хотя чувствует себя похуже чем я. Рацио помолчал, глядя в пол, а после осторожно лишь прикоснулся к руке Авантюрина. Тот сначала одернул ее, испуганно глядя на доктора, но после, засомневавшись, медленно вернул руку на место. Веритас взял ее в свою, аккуратно сжимая. — Вы не один, помните об этом. Авантюрин больно закусил себе губу, услышав эти слова. Они продолжала так сидеть короткое мгновение, пока оба не убрали свои руки одновременно. — Мне нужно отдохнуть. — Авантюрин отвернулся, чтобы не видеть доктора. — Конечно. — Веритас поднялся и медленно вышел из палаты, еще один раз взглянув на Авантюрина напоследок. На улице жутко холодно, все тело бьет крупной дрожью, а руки еле в состоянии что-то удерживать. Снег хрустит под ногами, как жаль, что скоро ему придется испачкаться. Изо рта Авантюрина шел пар, щеки краснели. Он задрал голову к небу. Все затянуто белыми тучами. Снежинки не падают. Металл в руке тоже стал холодным, с каждой секундой вес у него становился все тяжелее и тяжелее. Времени ждать больше нет. Он больше не чувствует боли, когда поднимает руку. Не чувствует, как по телу стекает холодеющая кровь из открытой раны. Он не чувствует больше ничего. Страха больше нет. Хватило бы только сил спустить курок. Дуло подносится к виску, кожа ощущает его. Секунда — и все закончится. Наконец-то закончится. — Остановитесь! "…Черт." Авантюрин медленно поворачивает к нему голову, не опуская руку. Доктор Рацио стоит рядом, морозный ветер обдувает его вьющиеся волосы. — Не делайте этого. — Я уже все для себя решил, Доктор. — Вы сильнее этого. — Нет. Он поднес к виску пистолет, улыбаясь с ямочками на щеках. — Спасибо, Веритас. Он спускает курок… Пистолет пуст. Веритас Рацио стоял неподвижно, лишь клубки пара выходили из его приоткрытых губ. — Я чувствовал, что вы вынули пули. Но я хотел не верить в это. Рацио подошел к нему ближе, и Авантюрин обессиленно свалился ему на руки. Слеза упала на снег, вторая скатывалась по замерзшей коже. Доктор положил его голову себе на плечо. — Живите. Прошу вас, живите.