Забыть(ся)

«Нам нужно расстаться». Дань Хэн не помнил, что было дальше. Не помнил, какие аргументы Келус говорил, что ответил он сам, как отреагировал. Дань Хэн запомнил только одно — золотистые глаза, отведённые в сторону, полные вины и мрачной решимости. Келус уже все для себя решил — он мог только согласиться. Сказать всегда легче. Дань Хэн мог часами убеждать других, что все действительно кончено. Что с его стороны больше не осталось чувств. Что его сердце молчит при виде Келуса. Он вытравил чужую душу из своей. Игнорировать друг друга полностью, конечно, не получилось, особенно в Звёздном экспрессе. Но это и не было нужно — они спокойно общались, по-дружески, так, словно между ними никогда ничего не было. По утрам Дань Хэн желал доброго утра, а Келус сонно зевал и мычал в ответ что-то похожее на «привет». В путешествиях они не сторонились друг друга, не отшатывались в сторону — наоборот, шли рядом, прикрывали в битвах и сражались сообща. А по пути, когда Келус говорил какую-нибудь глупость, Дань Хэн внимательно слушал и хмыкал в ответ. И, ютясь в крошечной комнатке архива, они спали спиной друг к другу, под разными одеялами. Дань Хэн сворачивался калачиком, а Келус обнимал посапывающего Баблза. Дань Хэн спокойно смотрел, как Келус чересчур близко общается с другими мужчинами. Умудряется флиртовать без флирта и притягивать так много внимания, что Пом-Пом приходится выгонять незадачливых поклонников, когда визиты слишком затягиваются. Дань Хэн не отреагировал даже тогда, когда застал Келуса в совсем не дружеских объятиях Авантюрина. Разве что отдалённо вспомнил о том, что когда-то обнимал его точно так же. На тактичные, но надоедливо повторяющиеся вопросы Химеко, Март 7 и Вельта Дань Хэн отвечал ровно: «Всё нормально». Всё хорошо. Всё отлично. Ему не нужно сочувствие, отдых, отвлечение от мрачных мыслей. И лишь оставаясь совсем-совсем в одиночестве, Дань Хэн позволял себе вспоминать. Вспоминать вкус чужих губ, тепло нежных прикосновений, собственные бурлящие чувства. Келус всегда был притягательным. Немного странным, непонятным, но привлекательным. Первая встреча с ним напоминала катастрофу. Дань Хэн словно несся на высокой скорости по течению жизни и внезапно столкнулся с чем-то тяжёлым, непреодолимым, грозящим раздавить его. Но не вне — изнутри. Его распирало от собственных чувств. Келус будто был светом, ярким, приятным, согревающим. Он нравился людям, даже самым неприятным, и мог подружиться с кем угодно. Дань Хэн же был тенью, холодной и мрачной, за которой тянулось болезненное прошлое. Многие жаждали его смерти. Они абсолютно разные. Но тень невозможна без света, а свет — без тени. Их тянуло друг к другу, притягивало, словно внутри у каждого был маленький магнитик. Сколько часов Дань Хэн провел, украдкой наблюдая за ним — и все равно не мог понять до конца. Келус тоже ломал голову над загадкой Дань Хэна. Каждый раз, когда ему казалось, что он близок к ответу, появлялся новый виток, таинственный элемент. Они познавали друг друга в телесных прикосновениях, в откровенных разговорах, в сплетениях душ. Открывались и принимали настоящих себя. Дань Хэн впервые за долгое время позволил себе пролить слезы над своим прошлым. В объятиях Келуса он позволил себе быть ранимым и слабым и в ответ услышал утешающие банальные слова. Но тон, голос, чужое участие делали их особенными, искренними, приятными и такими нужными. Он всегда мечтал их услышать, и именно таким образом. Дань Хэн любил Келуса просто и бесповоротно. Он любил его любым — глупым, отважным, хвастливым, благородным. Что бы Келус ни делал, как бы себя ни вел, Дань Хэн не переставал любить его. Ни на чем не настаивал, не пытался его изменить, ничего не требовал. Просто был рядом, в нужные и ненужные моменты. Делал все, что мог. Его чувства выливались в мелкие записки-напоминания, в заботливо приготовленную с утра одежду, в никогда не заканчивающийся запас шоколадной соломки, которую Келус уминал за обе щеки. И все это оборвалось. Дань Хэн не знал, почему. Да и так ли это было важно, в самом деле? Люди постоянно сходятся из-за чувств и расходятся по самым разным причинам. Главное то, что Келус больше не хотел быть с ним. Им бы больше не видеться. Не обмениваться приветствиями по утрам, не делить одну постель, не сидеть вдвоём в архивной комнате так, словно в мире больше нет никого и ничего. Тогда было бы не так больно. Тогда все забылось бы быстрее. И старые, въевшиеся в кожу привычки можно было бы вытравить новыми. Дань Хэн по привычке приносит в комнату два ароматных круассана с ванильным кремом — и оба не для себя. По привычке наклоняется к Келусу, чтобы вытереть чужой рот, когда от выпечки остаются лишь крошки. Заодно тянется поправить упавшие на лоб пепельные волосы и совершенно не встречает никакого сопротивления. Словно так и надо. Ночью Дань Хэн беспокойно ворочается с боку на бок, долго, пока в полусне не замечает чужую спину. Он тянет Келуса на себя, к себе, обхватывает руками и наконец успокаивается, засыпая. В ответ к нему прижимаются сильнее, устраиваются удобнее в кольце рук. Утром Келус, забывшись, коротко чмокает Дань Хэна в губы. Сонно трет глаза, просит полежать так, в объятиях, подольше. И засыпает снова, пока чужие пальцы, мягко поглаживая, перебирают его волосы в нежной ласке. Тепло и уютно. Как было всегда, как должно было быть. И на эти короткие мгновения ничего не имеет значения — ни новые парни, ни собственные принципы, ни принятые решения, свои и чужие. Ни настойчивое ощущение неправильности происходящего. Дань Хэн знает — потом Келус проснётся окончательно, опомнится, возможно, пожалеет, скажет что-нибудь резкое. Или, что хуже, промолчит, словно ничего никогда не происходило. Но это будет потом. А у него есть это выстраданное, иллюзорное, хрупкое «сейчас».