Небесно-голубые гольфы

Крышу срывает с корнем, когда набожная, — неприкосновенно-невинная Нин — когда это Ичжуо, в коротенькой юбочке, светит своими хорошенькими, худенькими ножками, аккуратными коленками, и выше — неистово делящей Эри-чан пополам, — улыбкой. И когда она тянет до колен небесно-голубые гольфы, украшающие бледноту ее кожи, а ее японка, очарованная безупречным зрелищем, описывает глазами открытые бедра молодой аристократки.   Все начинается в пабе, там Эри выудила себе работу, не очень она походит на студенческую, или же женскую — разливать пиво и выслушивать баллады пьяных мужчин, если повезет, парней не в самом пьяном угаре. Однажды приходят не мальчишки-студенты, сопровождаемые теми, что постарше, но это неважно, пиво, обычно, льют даже шкету под двенадцать. И это не куртизанки, в сопровождении корейцев, косящих под Джека Даймонда, не молоденькие девочки.. Хотя, тут можно притормозить.   Ее глаза с определенной точностью высекают силуэт юной, китайской неприступности — приближающийся быстро, но почему-то оказывающейся раздражающе далеко. 

 — Пиво. Две бутылки. — приоткрываются губы девчонки.   На лакированное деревянное покрытие вываливаются смятыми банкнотами восемь тысяч вон, потертыми, теплыми, только из кармана ее черного пиджака, придающего ее плечам неестественную ширину. Эри замечает: кукольное, уставшее личико только покинуло университет (и вероятно, сеульский, судя по деловитости). Но такие девчонки по пабам не ходят.   — Какое пиво?   — Две бутылки, на которые хватит восьми тысяч вон. — отвечает китаянка.   — Паспорт-то найдется?   На лице девушки повисает намертво каменное лицо.   — Ну хоть студак есть?   И за этим ответа тоже не следует. Эри триумфально приподнимает уголок губы. Ее хитрое, лисье любопытство досаждает красивенькой девочке. Она это понимает ясно.   — Но...   — Хорошеньким девочкам пиво не продаю. — Эри дразнит: абсолютно нагло кивает. Приходится проводить девчонку только глазами, прикованными к ней замертво — исчезающей в обшарпанных, стеклянных дверях с отделкой из темного дуба, он выглядит дешево, до ужаса низко в сравнении с изгибами талии, спрятанными под пиджаком.   И Эри даже не удосужится спросить себя, почему она машинально бьет воздух сжатыми пальцами в окрепший кулак и глубоко вздыхает. Сука. Она пока не дает себе отчет, что влюбляется экспрессивно-быстро. Оглушительно быстро с первого взгляда. Омут Эри на каждых выходных прикарманивает аристократичную макушку темно-каштановых волос, сидящую в кругу смазливых студентов. Пивные стаканы натирает полотенцем так, словно женский клитор, а обнаруживает она это слишком поздно — в виду ее желания посмотреть чуть больше на девчонку. И затем, может, схватить ее улыбку, разрезающую хор беспорядочных мужских голосов, их посиневшие от алкашки лица и все прочее, прочее.. Работа уже перестает ощущаться настолько недоброкачественной — Эри берет смены по выходным, забывает про университетские долги — накопленные завалы, должные быть закрытыми еще пару месяцев назад. Ее темный конь: байк, с великолепной черной кожей ежедневно припаркован у паба. Прежде чем в него зайти к десяти часам вечера, приходится ненадолго вздохнуть и даже перекрестится перед всеми рубежами пьяных истерик у барной стойки каких-то левых типов. Придется пережить всех Бонни и Клайдов по-корейски, прототипов 2Pac’a с узкими глазами. Никогда не знаешь, кто кем станет, опрокинув пару рюмок русской водки. Цель одна: дожить до появления излюбленной китайской красотки. В одну из множеств суббот молодая японка добивается своего. Она быстро выуживает с губ свежий, скрученный джоинт и откладывает в пепельницу, когда Ичжуо останавливается непозволительно близко — сравнивая с остальными разами, когда Эри пыталась примагнитить ее взглядом с дальнего столика — у барной стойки. — Еще три бутылочки к нашему столику. — говорит она охрипшим голосом. — В прошлый раз было две. — Эри прочищает горло. — Бог любит троицу. — Кто эти парни? — Друзья. — Неужто один из твой бойфренд? — Любознательная ты… — ее тонкая кисть притягивается через барную стойку к бейджу, закрепленному на груди напротив, — Эри. Так вот оно что, японка. Я Ичжуо. Китаянка отстраняется. Учинага у себя в голове молится, чтобы это длилось еще минут пять, а лучше двадцать. — Ага, Ичжуо. Девочкам из сеульского университета нравятся японские девчонки? — Это лучше ты мне скажи, нравятся ли японским девчонкам девочки из сеульского университета. А то одни так глазеют на других, интересуются их личной жизнью, подавая пиво в пабе.. Мальчишки так на меня ни единожды не смотрели. — она в мгновение ока обезоруживает барменшу, на загадочный манер проговаривая каждое слово. Эри следит за тем, как скользит острый на выражения язык девушки у берега белых зубов. Предательское чувство, что все козыри отобрали — вывернули карманы и офицерские руки отняли вес, припрятанный за поясом. — Думаешь нравишься? — Думаю нравлюсь. Закрепляет она. Пауза. Задние столы кишат выпивкой, сигаретным дымом и наполнены юными разговорами о всякой грязи. Этих двоих отделяют только три бутылки пива на дубовой стойке. — Я освобождаюсь после церковного хора в университете в четыре часа по средам. Эри не успевает договорить: три бутылки соскальзывают с барной стойки и лисье личико сменяется затылком блестящих темно-каштановых волос. Тонкий маневр лисицы, совершенный прежде недооцененной Эри провоцирует девушку растянуть губы в широчайшей улыбке, сколько хватит сил и снова подобрать с пепельницы догорающий джоинт, чтобы сделать занятой вид и порхать в собственных фантазиях. Пока Ичжуо в ВУЗе, Учинага продает соплякам кассеты с немецкой порнухой и откладывает заработанные воны в свое портмоне, вальяжно у зеркала закладывая его во внутреннюю сторону отсека кожанки. Пока Ичжуо на воскресной службе, Учинага скручивает дорогостоящий табак в бумагу осторожными движениями пальцев с окрашенными в черный ногтями. Пока Ичжуо в хоре, Учинага оканчивает смену и на заряженном байке мчится к сеульскому университету. Дыхание Эри сбивается без всякого контроля, если молоденькая китаянка пересекает между ними пропасть, что не барная стойка или метров пять за столиком в пабе. Ее сосредоточенность где-то блуждает, дай она Ичжуо обхватить предплечьями свою талию и прижиматься миниатюрной грудью к спине надетую в кожаную куртку. Учинага обольстительно теряется, когда верхом на байке, набирая скорость, ручки девушки сжимаются у живота сильнее — и у Эри там тоже все сжимается. Она крадет студентку сеульского по субботам и средам, увозит после церковного хора в сопровождении с косящимися лицами благочестивых студентов. Ее девочка всегда пахнет французскими ароматами, усаживается верхом на седло байка и корчит свою лисью мордочку, потому что от Эри пахнет сигаретами. Потому что курить плохо, потому что Ичжуо больше нравится, когда ее парфюм остается на кожаной куртке Учинаги. Ичжуо нравится, когда японка накрывает кожаной курткой ее оголенные плечи, стоило бы скрестить свои руки у груди вечером стоя у дверей паба. Ичжуо нравится взгляд Эри на своих коленках, когда она под короткую белую юбочку надевает небесно-голубые гольфы, лишая ее арсенал всех боеприпасов сдержанности и мгновенно отправляет на блицкриг. Ичжуо нравится вся Эри. Ее паучья татуировка, покрывающая руку от запястья до шеи, ее самовольство и отсутствие привычной стране корейской безупречности. Ичжуо думает о Эри, пока ее губы приоткрываются во время утреннего церковного песнопения. За семейным ужином, где отец размахивает жилистыми руками в активной жестикуляции, горделиво вещая о политике. И даже на напыщенных, светских беседах с так называемыми друзьями семьи при толстых кошельках, лукавыми корейцами, за чьего сына мать и отец страстно мечтают выдать Ичжуо замуж. А Нин мечтает об одном — об Эри. Она робко крадется в свою комнату ночью, пролезая под розовые одеяла, терпеливо ждет окончания шагов снаружи. Ее блудная ладонь направляется под ткани пижамы — слоем ниже. Глаза закрываются, и порнофильмы на запретных японских кассетах оживают в ее голове. Те фильмы, в которые никто не может забраться, а на экране извечно крутят Эри. Представления ее касаний на коже вынуждают тело подбиться в судороге удовольствия и издать совсем неслышный, нелепый вздох. Приходится набрать в грудь много воздуха, закусить губу, фантазируя о переплетении ее юного, честного тела, нетронутого вовсе глазами посторонних, и позволить отдать себя в фильме на экзекуцию губ японки. Она выгибает свою спину, несмело двигая бедрами, выпускает весь накопленный воздух тут же глотая его ртом и свободной ладонью худых пальцев сжимает горло, как плод созревшего японского персика. После титров Ичжуо лежит неподвижно. Ей хватает двух минут, чтобы открыть глаза и попытаться восстановить дыхание, прочесать пересохший рот языком и обнаружить напротив кровати висящий крест, украшенный венком из декоративных цветов. Ичжуо нельзя хотеть кого-то. Ичжуо нельзя быть пошлой, падкой на грехи, оголяться перед женщиною — но Ичжуо засыпает без угрызения совести. В воскресенье Ичжуо причащается в храме на мéссе, проглатывая благородство в ансамбле с хлебом и вином. Она жадно вдыхает носом запах ладана, и про себя сознается в несуразности всего события — она вспоминает, как ласкала себя под влиянием незаконной страсти, добровольно отдав свою плоть на растерзание пасти разврата. И ей было хорошо. Ей было эйфорично-хорошо. Ей колется и режется раздвигать ноги перед залитыми чернотой глазами и цепенеть напоследок при оргазме, ей хочется Эри обнимать, хочется Эри оголить себя и приблизиться нагрудным крестом к ее губам. Лучше, чтобы Эри этот крест сорвала и защитила от богомольного цербера. В руках Учинаги блаженство и покой. У Учинаги дома японский, зеленый чай, непривычно горький, и она заботливо шепчет в тихой квартире сидя на полу у маленького столика: «Твой гёкуро». И ладони у Эри удивительно теплые — горячее капающего на пальцы воска церковных свечей. В этой лениво обставленной квартире, наплевательски разбросанных вещах — уютно, по-японски мало места, есть где поесть и отдохнуть, есть та, кто объятиями ощупывает что-то под ребрами и неразборчиво говорит на родном японском, бормочет влюбленную нелепицу, попутно по волосам каштановым ерзает рукой — тыкает носом в шею и молчаливо вздыхает в ключицы Ичжуо. Эри бывает донельзя серьезной, ревнует, опять на японском бормочет, уже недовольно. Демонстративно предплечья на груди складывает и всецело присваивает Ичжуо себе взглядом, а китаянка разоряет ее снаряжение как в прошлый раз, предыдущий, и предыдущий после предыдущего.. Липнет ближе к лицу, провокационно прижимается пахом — Эри потеет, перестает спрашивать: кто такой, с кем Нин стояла на дворе университета и неукоснительно ловит губы китаянки в свои. Поцелуй получается импульсивным, Ичжуо глаза смыкает и вздрагивает от ощущений паучьей ладони у затылка, вдыхает глубоко и пальцы сжимает в кулаки на воротнике джемпера Учинаги. Пленка заедает в механизме, постыдный фильм воспроизводится в реальность, переключение с воображаемой бобины на физическую происходит быстро и точно. Ичжуо это понимает, когда Эри торопливо прикасается к бедрам, наматывает подол рубашки в руки, хаотично перемещаясь ладонями на голую кожу. — Я еще не делала этого. — шепчет Ичжуо. Вылетает машинально, спустя секунды три становится неловко. — Не хочешь? — Хочу. К черту неловкость. Ичжуо в ту же секунду выпорхнула из рубашки. Руки Эри понеслись по ее талии и спине — голодные змеи, она ногтями нарисовала продолговатые укусы по девственной пояснице и угодила губами в напряженные груди. Ее мягкие губы лихо покушаются на обнаженное тело, лавируют. Эри со стоически спокойной гримасой взрывает Ичжуо — как Везувий топит безумно паникующую Помпею, на напряженных сосках играется языком, предусмотрительно прижимает китаянку к кровати, мол, карт-бланш на капризы истек. Решительные мазки губ прерываются где-то снизу, у живота, тормозят, чтобы японка стянула остатки вещей — снова врезаются в живот. Ичжуо робеет по мере того, как Эри становится ближе. У нее живот каменеет, втягивается случайно и с чересчур громким вздохом. Главное дышать. Дышать. — Тише… — говорят ласково из-под низов. Китаянка ответно что-то повторяет скороговоркой, быстро и дрожащим голосом на понятном одной себе языке, тело словно уже нее ее; точнее ее тело, но разговаривает оно с Эри рефлекторно и бессознательно — Ичжуо совладать с ним не может, вспоминает, как на порнофильмах руководствовалась собой. Сейчас с Эри не порнофильмы, она языком ее терзает, губами припадает и медленно, так чтоб незаметно, бедра Нин в стороны от себя разводит, освобождая больше места. Лисичка пыхтит, прячет лицо в локте, будто Эри еще может что-то увидеть, будто перед Эри есть чего стыдиться, лежа перед ней в ее постели, в ее руках, в ее маниакальном распоряжении. Эри выбивает из Ичжуо стон, один за другим, срывается — затихает. Лисица еще чутка скулит от ноющего живота, вспоминая, что ей пока что стыдно, сбавляет голос на октаву куда-то вниз, куда-то вниз к Эри, у которой язык работает на все сто процентов, японка довольно мурлычет, вдыхая глубоко носом и слизывает первые соки природной смазки. У Ичжуо все сводит до беспамятства. Ее накрывает волной ядовитой — уносит глубоко-глубоко, пока глаза не откроет и ресницами не похлопает невинно, как и умеет, и увидит перед собой японку, утирающую тыльной стороной ладони губы — она ее без всякой брезгливости целует и прилипает вспотевшим торсом, прижимает поближе. — Расслабься, Ичжуо, лисичка. Эри впервые свою китаянку называет ласково. А когда, если не сейчас? Она оплела лисицу собой, большими руками обезопасив спину от пуль с тыла, от косых взглядов и мерзких прикосновений, от грязных разговоров и от набожных бесов. В руках Учинаги всегда блаженство и покой.