В объятиях смерти

Иван Васильевич спокойно спал с Федором в обнимку, тот уснул еще пару часов назад, но царь все еще прислушивался к дыханию, к сердцебиению, да кудри черные, как смоль, поглаживал. Тяжелый сегодня выдался день, вести о поражении в войне не радуют уже какой год, а вечером Феденьку снова настиг приступ, сжался весь, трясло жутко, и самое главное из-за ничего, просто страшно и все. Тяжко Ивану смотреть, на то как его любимец мучается, как страдает, а главное, что царь винит в этом себя, других просто не приплетёшь, сам приказ отдал, сам усомнился в верности, теперь самому и расхлебывать это. Хотя сейчас лучше стало, Федька вроде даже успокоился, ласки принимает, сам жмется, но речь о соитии даже близко не ходит. Особенно после того, как Федор рассказал, какие сны его мучают, не хотел Иван Васильевич, чтобы эти кошмары явью стали, не хотел еще больше Федору навредить. «Так мирно спит, может сегодня хотя бы с криком просыпаться не будет» - пронеслось в голове царя. Такие ночи теперь редкость. Вскоре сам царь уснул, чувствуя тепло под боком. Но утром радость быстро покинула его. Когда Иван проснулся, первое что он заметил, частое и натужное дыхание Федора, ощущение что дышать тот еле может. Вторым пунктом стала явно выше нормы температура тела, в жар бросило. Царь стал будить Фёдора, когда же тот открыл глаза, они были затуманены, он явно потерял ориентацию в пространстве. - Ваня… - прошептал Басманов осипшим голосом – где мы? - Федюша, ты чего, мы же у меня – испуганно проговорил царь, прикладывая тыльную сторону ладони ко лбу Федора – что ты такое подхватил, а? Весь горишь, так еще и не понимаешь где ты. В этот момент Федя, попытавшийся, привстать, упал обратно на кровать, еле разлепляя глаза. - Я сейчас лекаря позову, ты только не вставай, ладно – Иван поднялся и накинул на больного одеяло, от чего от поерзал, будто холодное к телу приложили, но одеяло то теплое. Когда Иван Васильевич открыл дверь опочивальни, его просто поразила наглость рынд, «стоящих» на дежурстве, они спали или дремали, в общем сперва наорал на них, так что побледнели, как снег, а потом велел лекаря позвать. - Бегом! – с особой злостью, которая как все знали хорошим не заканчивается, молвил царь, возвращаясь к бедолаге. Федя уже снова в сон провалился, в целом ни хуже ни уж тем более лучше ему не стало. - Хороший мой, что же с тобой случилось? – это был вопрос скорее к самому себе. «Не уберёг» - пронеслась мысль в голове. Вроде же не зима на дворе, уже начало марта, морозов тоже жгучих нет, видимо простыл. Лекарь пришел минуты через две-три, осмотрел, но плечами пожал, придворный лекарь, что государя лечит и не знает, что за хворь такая, а если бы царю сейчас плохо было? Тоже бы плечами пожал? - На кой черт я вас держу?! Если вы только и можете, что плечами пожимать да руки разводить?! Не уж то ты Бомелий сделать ничего не сможешь?! – уже не в себе орал царь. - Не вели казнить, царь-батюшка, а вели миловать, отвар дам. Чтобы жар спал, но более ничего не могу, руку на сердце впервые вижу такое, вчера же был весел и бодр, а сейчас – помялся врач и флакон царю дал, да объяснил, как нужно чтобы ухаживали за больным. Елисей ушел, дав отвар Феде, да наедине царя с ним оставив. Иван Васильевич, гладя Федьку по голове, по волосам, заметил, что жар действительно как бы спал. Но вот мысль, не яд ли, стала навязчивее. Действительно вчера Федя признаков болезни не выказывал, даже улыбался, но сейчас лежит ничком, только бормочет себе под нос что-то, слов не разобрать. Вроде к вечеру лучше стало, даже себя пришел, поел немного, но ночью опять жар и бред бросило, непонятно что несет. - Матушка, матушка, постой не уходи, матушка – бормочет Басманов, мотая головой по подушке. Вроде бы все ничего, НО мать Феди умерла, когда тот еще совсем дитем был, от того и страху навевало то, что он ее в бреду зовет. – можно я с тобой, матушка, пожалуйста, прошу. От этих слов сердце царя чуть не остановилось, что за чертовщина происходит? Покойники никогда просто так не снятся, а если с собой хотят забрать, это точно не к добру. Всю ночь неотлучно просидел царь возле Федора. Но тот вроде как больше не говорил, хотя сказал достаточно, для того чтобы у царя пара новых седых волос появилась. Утро прошло так же, как и вчерашнее, но вечером в себя Басманов уже не пришел, все так же мать звал, но теперь просил остаться. - Маменька, мама, нет оставь, я еще хочу, жить хочу, матушка – в полном бреду, даже глаз не в силах разлепить постанывал Федор. Жутко было е богу до чертиков, второй день покойницу зовет, второй день мать, умершая тоже кстати из-за хвори не весь какой, снится бедному и суде по речам, с собой зазывает, с собой в мир иной. Еще одна бессонная ночь царю на пользу не пошла, взгляд чуть тупился, а думы мрачнее некуда стали. Утро наступает мучительно долго, стал Иван Васильевич иконам молиться, усердно, думал может хоть поможет это немного, но нет. Федор Алексеевич лежал в постели, глаз не размыкая, только теперь и вовсе говорить перестал. Но тут гром среди ясного неба. Максим Скуратов, Малютин сынишка явился, невзирая на приказ никого не пускать. Обычно бы царь разозлился на такое, но сейчас усталость и недосып делали свое дело, и весьма успешно. - Чего тебе? - Царь-батюшка, не вели казнить, вели слово молвить, дума меня одна посетила, по поводу Федора… - пролепетал Максим, боясь царя прогневать. - Ну и какая же? – царь усиленно разлеплял глаза, пытаясь не провалиться в сон. - Может к мельнику его свозить? Он то явно побольше лекарей ваших знает, может хоть он поможет? – еще ниже склоняясь и еще тише говоря, прошептал опричник. Царь поднял бровь, на такое дерзкое предложение он бы велел высечь младого слугу, но этот проблеск надежды, вдруг правда поможет? - Вели коня моего седлать, и сам собирайся, дорогу покажешь – сказал Иван, отпуская Максима, побелевшего как снег. Сам же немедля ни секунды, оделся и худо да бедно одел Басманова в его кафтан. Когда с одеждой было покончено, он, подняв Федора на руки, поспешил к конюшне, где уже Скуратов младший поджидал государя и Федьку. Иван Васильевич, усадив больного перед собой на коня и придерживая его рукой, двинулся в сторону мельницы. Мчались во весь опор, лошадей не жалели. Когда на месте были, царь с Федором на руках в избу ветхую пошел, а сына Малюты на улице оставил. - Царь-батюшка, что же ты ко мне в рань такую пожаловал? Что с юнцом твоим приключилось? На лавку его положи, да расскажи мне все – колдун, осматривая еле живого Басманова. Слушал рассказ царя. - Да не яд это, и не хворь поганая, коих много на свете белом, порча эта, насмерть. Крепко, царе, кто-то любимца твоего невзлюбил, кто-то в твоем окружении колдовством баловаться решил, да по-видимому так сильно ненавидит его, что со свету сжить готов ценой любой. - Спасти сможешь, или опоздали мы? – с горечью царь спросил. - Спасу, неопытен тот, кто дело жуткое вершил, от того и спасти смогу, но должны вы, царе, найти того, кто с чертом да дьяволом связался, иначе вижу, долго Федор не проживет. – сказал мельник, чем-то над головой Федькиной помахав, да отвар какой-то больно пахучий влив бедолаге в рот. - Можешь помочь мне поганца найти? Или сам догадаться должен? – спросил наконец Иван, глядя на манипуляции, которые колдун делал. - Женщина это, а более не вижу ничего, вижу, что до этого не колдовала, ненавидит сильно беднягу, женщина – повторил мельник. – скоро очухается твой больной, поезжайте в слободу, там все яснее будет, да отоспись царе, не подумав не руби с горяча да с горячего плеча, ну с миром. Пока назад ехали Федя и в прямь очухался, испуганно глядел на Ивана, недоумевая, как из опочивальни на коне, черт пойми где оказался. Но после краткого, "приедем все расскажу" замолчал. Как только в Александровскую слободу вернулись, все уже знали. Зачем царь отъезжал, а Максим чувствовал, что нагоняй от отца непременно сегодня его ждет, но главное было то, что Федор жив остался. Как в спальню вошли, царь спать лег, не в силах соображать, что к чему, даже одежду скинул на половину. А Басманов рядом лежал, усилено пытаясь вспомнить хоть что-то.