desire to be needed

      Кадзуха посильнее закутался в шарф, втягивая шею, чтоб рождающая прохлада вечера не касалась голой кожи, не сдавливала до хруста костей горло. С неба начали срываться первые капли, звонко разбиваясь об экран мобильного. Отчего-то их приземление телефон воспринимал как касание пальца, поэтому он произвольно пропечатывал буквы на клавиатуре, что внезапно всплыла в открытом чате.       Каэдехара замыленным взглядом следил за рядком появляющихся букв. Интересно это были мысли дождя? Такие же хаотичные и бессмысленные, как у самого Кадзухи. Резко одна из капель прилетела точно на кнопку, которая свернула все приложения, давая владельцу устройства лицезреть чужую фотографию на обоях главного экрана. Кадзуха вздохнул, по привычке запуская руку в большой карман пальто, курить хотелось до дрожи в пальцах, до невыносимо сжимающегося в грудной клетке чувства. Однако ничего кроме завалявшегося чека из книжного, текст которого уже успел выцвести, там не оказалось.       Капли продолжали беспорядочно открывать приложение, а потом снова выходили на главный экран. Они словно пытались нарыть компромат на Кадзуху в недрах его телефона, хотя скрывать блондину определённо было нечего. Свободной рукой он похлопал по второму карману, в попытке обнаружить завалявшуюся пачку сигарет. Он даже не помнил их фирму, и не помнил когда вообще в последний раз курил.       Может вчера, когда чуть не сошёл с ума в попытках уснуть, но единственное что к нему приходило — желание скрутить себе шею. А может три месяца тому назад, когда бросил колледж, на который было потрачено три года его жизни. Такие же бесцельные, как и всё его существование до этого, хотя мама руку на сердце клала, что образование даст ему смысл вставать по утрам. Увы не дало.       Но тем не менее он встаёт. Встаёт, хоть все эти беспорядочные мысли, все эти тени в голове, давят не хуже, чем если бы на него вывалили груду булыжников, чем если бы вместо органов были железные, спаянные на скорую руку неумелым мастером фигуры. Каждый раз, засыпая, его разрывает изнутри от отвратительного чувства вырвать из груди сердце и скормить его бродячим собакам.       И каждый раз мотивацию разлепить глаза, банально встать и поесть, дабы снабдить организм, возможно, не всем необходимым, но хотя бы тем минимумом, на котором Кадзуха будет держаться очередной день, дает всплывающее на экране блокировки уведомление о сообщении от неё.       Только благодаря ней Кадзуха всё ещё держится на плаву и не наложил на себя руки. Если бы не её холодные пальцы, хватающие ладони Кадзухи каждый раз во время поцелуев, на запястьях давно бы красовался вертикальный шрам. Кроме того, на шее точно появился бы узел, если бы не её внимательность и не её красный шарф, на котором она своими руками когда-то вышила крупные кленовые листья.       Расфокусированный взгляд был направлен на всё ещё скачущий по приложениям дождь, которому читать переписки с психологом и историю браузера, казалось интереснейшим занятием на этот вечер. Кадзуха судорожно выдохнул, рука спрятанная в карман сжалась от желания прямо сейчас вонзить что-то острое в сонную артерию. Либо же притянуть её к себе, вдыхая стойкий и такой привычный аромат, отдающий запахом морской прохлады, витающим в воздухе накануне шторма.       Кадзуха вытягивает руку и одним движением края рукава пальто он смахивает влагу с телефона. Пальцы автоматически заходят в контакты, выискивая знакомое имя, которое светлым комком крутилось в голове, отгоняя своим сиянием все тёмные тени. Пальцы жмут на звонок. Быстрее чем он успевает сообразить, над ухом разносятся гудки, которые своим мерным звуком проходят по каждому нерву от одного за другим. Их игра казалась музыкой талантливого скрипача, который своим смычком приводил в движение каждую из струн его сердца. Свободная рука метнулась ко рту, и вместо и так раскусанных в мясо губ, Каэдехара прикусил слегка отросшие ногти, оттягивая зубами заусеницу, морщась от резкой боли.       — Приветик, — послышался тихий шепот, который своей контрастностью заставил парня вздрогнуть. Голос девушки казался приходом весны. Холодные руки ветра скользили по телу, пытаясь забраться под щель не заправленной в брюки футболки, скрываемой под пальто. Хотя, даже если ему удавалось пройтись по голой коже костлявыми пальцами, внутри расцветало что-то настолько тёплое, что все попытки были тщетны, — как ты?       — Привет, — прохрипел Кадзуха в ответ, резко заходясь в кашле, — всё в норме.       — Оно и слышно, — хихикает она ещё тише. — Ты на улице? Дождь же начался, заболеешь ещё.       Кадзуха готов был поклясться, что прямо сейчас она сидела у себя за столом, при свете одной лишь настольной лампы. Перед ней разбросаны кипы тетрадей. Задания на помятых распечатках, которые печатались в школьной библиотеке, после долгих упрашиваний непреклонной женщины, следящей за книгами. Поскольку было уже поздно, она скорее всего успела принять душ, поэтому сидела в розовый атласной отдающей перламутром пижамой, которую подарил ей Кадзуха.       — Не хочу возвращаться домой, но не волнуйся я в твоём шарфе, не простужусь, — Кокоми на другом конце трубки расплылась в смущённой улыбке, это было слышно по ровному выдоху полу-смешке. Парень сам еле сдерживал рвущуюся наружу улыбку, но попытка её сдержать, наверное, больше походила на нервный тик.       — Если хочешь приходи ко мне, родители будут не против, я уверена, — она действовала на опережение, предвидя вопросы парня. — Я очень жду.       Последняя фраза, сказанная с небольшой робостью в голосе, рассеяла последние сомнения блондина, и он тут же подорвался с места. Обещая, что придëт, парень скидывает звонок, и прячет обе руки в карманы.       Изначально, еле передвигая ноги, шаркая по лужам, в один момент, когда в голове щёлкнула невероятная тоска, Кадзуха пустился в бег. Кеды, явно не подходящие для дождливой погоды, все промокли и издавали противный хлюпающий звук каждый раз, когда подошва вдавливалась в мокрый асфальт. Он бежал, не обращая внимания на горящие, несмотря на столь поздний час, вывески круглосуточных, не обращал внимания на пьяную компашку, которая что-то кричала пробегающему парню, откровенно ржа в пьяном угаре.       В темноте было сложно различить дворы и даже фонари с мигающими лампочками, судя по тому как они мерцали, создавая атмосферу то ли низко бюджетного хоррора, то ли романтичной короткометражки, снятой студентами, не особо спасали ситуацию. Но Кадзуха слишком хорошо знал, где среди этих одинокий панелек, расписанных баллончиками, то ли рукой юных художников, то ли вандалами, находился еë дом. Дом в котором высоко, практически на последнем этаже, располагалась квартира, в одной из комнат которых сидела прямо сейчас Кокоми, ожидая его прихода.       Он смог бы найти дорогу к нему даже если ему выколоть глаза, он бы дошёл даже если бы отрубили ноги. Легкие жгло, воздуха начало не хватать, а каждый вдох отдавался саднящей болью в горле. Но останавливаться не хотелось, как бы этого не просил ослабленный организм. В глазах начинали плясать тёмные пятна, перекрывая итак еле освещенные улицы. Кадзуха не остановился бы, даже если бы подошва кед, и так державшаяся на божьем слове, отпала с концами. Даже если бы босая стопа наткнулась на валяющеюся розочку из бутылки темного нефильтрованного, оставленную романтиком алкашом.       Глаза пропускают нужный поворот, но не ноги, которые всё это время вели его в нужном направлении чисто на инстинктах. И вот перед ним уже знакомый двор, виднеется приоткрытая в подъезд дверь, которая захлопнулась первее, чем Кадзуха успел окликнуть молодую девушку, одетую ещё более не по погоде, с просьбой придержать дверь. Он останавливаясь, сгибаясь пополам, Каэдехара упирается руками в колени и дышит так жадно, словно его топили.       Все тело отдавало неприятной упругой болью. Он чувствовал, как к ногам приливает кровь. Как сердце бешено колотиться в грудной клетке, словно думает проломить рёбра и вскочить прямо на грязный асфальт. Не успев толком перевести дыхание, он подрывается и облокачивается на стенку, на которой выбитой плитки было больше чем бычков, валяющихся в дальнем углу небольшого навеса. Дрожащие пальцы жмут знакомые цифры, и только после Каэдехара осознает какую глупость сотворил.       Было за полночь, и с большой уверенностью можно было сказать, что все домашние у девушки уже давно спят. Он виновато втягивает пахнущий пылью воздух через стиснутые зубы. Бок колол так, словно туда пырнули ножом, и всё это время он бежал не от маньяка, мечтающего оставить на нём ещё пару-тройку глубоких ран, а не от собственной безнадёги, к единственному человеку, рядом с которым дурные мысли отступают, рядом с которым ему спокойно.       Не успевшая толком заиграть трель моментально прекращается, кто-то из квартиры сбросил его звонок. Но повторно Кадзуха звонить не стал, лишь покорно ждал, как пёс, виляя хвостом в предвкушении. В голове представилась картина, как мать Кокоми — миниатюрная женщина, с собранными в вечный пучок волосами, качает головой, пока девушка неловко закусывает губу. На фоне грозной матери Кокоми хоть и была выше, казалась просто крошечной. Он усмехнулся, думая о том, что обязательно придет на днях с тортом и, возможно, букетом цветов, чтобы извиниться за позднее вторжение.       Слышится размагничивающий звук, и Кадзуха даже не отходит в сторону, боясь помешать выходящему жителю. Он сильно устал. Но вместо ожидаемого чертыханья в сторону парня, от бог знает почему вышедшего в такое время на улицу жильца, слышится нежный голос, зовущий пройти во внутрь. Голос действует как катализатор, и Кадзуха моментально вступает в реакцию. Он, оставаясь ногами всё ещё снаружи, притягивает Кокоми резко, даже слегка грубо, зарываясь в её волосы, касаясь холодным кончиком носа шеи, вдыхая родной запах. Девушка слегка вздрагивает, но тут же обнимает в ответ, слегка посмеиваясь.       — Ты весь промок, пойдем, скорее согреешься, — шепчет она горячо прямо на ухо, и ему кажется, что он вот-вот расплачется.       Но Кадзуха резко отстраняется, оглядывая успевшую слегка намокнуть розовую ночнушку, от тесного контакта с мокрым, как пёс, парнем. Он не прислоняется близко, лишь вытягивается касаясь губами щеки, обвивает лицо ладонями, скользит короткими поцелуями до розоватых губ. Он дважды чмокает в краешек улыбки и борется с желанием снова прижаться к чужой, теплой, мерно вздымающейся груди.       — Чего в ночнушке выперлась, дурочка что-ли? — хрипит Кадзуха, пока она убирает с его лба прилипшие мокрые пряди. — А ещё прости, что в домофон позвонил, я забыл совсем, что у тебя все дома.       — Ничего, никто и не услышал, — она обтирает его холодное лицо ладонями, а тот перехватывает её запястья, ластиться словно щенок и слабо улыбается, — пойдем, примешь теплый душ и пойдём спать.       Кадзуха только согласно мычит, предвкушая как ляжет со спины, захватывая в объятия, такую, казалось, хрупкую девушку, которая внутри была крепче самого парня, сильнее всех, кого он когда-либо встречал.       Тепло стремительно разливалось по всему телу. Даже не смотря на насквозь мокрое пальто, продрогшие пальцы и посиневшие губы, ему было жарче, чем под открытым солнцем в полдень, в знойную летнюю погоду.