Посидим, помолчим,
Все само пройдёт,
И растает гнев, и печаль уйдёт…
Анна Герман — «Город влюблённых людей»
Бард перебирает гитарные струны, он задумчиво смотрит на огонь перед собой, никого не замечая вокруг. Мужчина заглушает гитару уверенным движением руки и кладёт подбородок на скрещенные ладони. Взгляд его, такой же задумчивый, скользит выше, к небу, к тусклым звёздам над верхушками тоненьких сосен. Бард долго рассматривает маленькие, далёкие точки, угадывает созвездия и вздыхает. Он снимает очки и проводит по лицу ладонью, собирая накопленную усталость, медленно выдыхает и снова склоняется над гитарой. Пришедшее было аномальное апрельское тепло уступило место нормальным климатическим условиям, ночи теперь прохладнее, но облегчения это с собой не приносит. Различные мысли лезут в голову Барда, и даже свежий ветер, бьющий в лицо, не может их унести с собой. — Ты чего не спишь? Голос Бродяги заставляет оторваться от какой-то мелодии. Юноша звучит привычно-дерзко, немного с вызовом, Бард от этого тона устал давно. Серьёзно, Бродяге уже немного за двадцать, а ведёт он себя, словно новоиспечённый подросток. Мужчина ничего не отвечает, но и играть не продолжает, снова начиная рассматривать звёзды. Бродяга в ответ на его молчание фыркает. Он садится почти напротив, и Бард слышит, как сын точит нож. На губах мужчины появляется грустная усмешка: слово «сын» сейчас довольно символичное. Если в первые годы своего пребывания в лагере Бродяга ещё слушался приёмного отца, то после лет десяти-одиннадцати начал игнорировать всякие запреты и наказания. Бард с этим давно смирился, но всё же до сих пор надеется, что когда-нибудь Бродяга снова начнёт к нему прислушиваться, хотя бы иногда. — Ночное дежурство? — спрашивает Бард, заполняя тишину. Лязг по ту сторону костра прекращается на миг. Рыжеватые отблески пламени слепят, и Бард чуть щурится, но потом отводит взгляд — глаза начинают болеть. Вместо ответа он слышит шорох, потом снова молчание. Где-то недалеко кто-то чихает в своей палатке, Бродяга вздрагивает и выдыхает напряжённо. Барду его становится немного жаль, всё же сын взял на себя огромную ответственность, решив обеспечивать «если не постоянный провиант, то постоянную безопасность лагеря». Бард так и не дожидается ответа и снова начинает что-то негромко играть. Гитара в последнее время часто разделяет его бессонницу. Раньше он читал, но сейчас зрение бессовестно упало, и очки не очень помогают, но возможности заменить линзы просто нет. — Выглядишь устало. — негромко комментирует Бродяга. — Ты тоже. — замечает в ответ Бард. Снова повисает тишина. Бродяга негромко зевает, но спать не уходит, значит, Бард прав, и сын дежурит. Сам мужчина лишь мучается от сильной головной боли, но с ней он ничего не может сделать. Бард тихо, болезненно выдыхает и тянется потереть виски. — Спать бы шёл. — замечат Бродяга, косясь в сторону отца. — Не указывай старшим. Бард произносит это автоматически. Он не настроен сегодня ругаться с Бродягой, но тот будто бы напрашивается специально. В Барде говорит что-то по-детски обидчивое: с какой это стати он не может сидеть у костра всю ночь напролёт? Потому что он уже не маленький? Бродяга в ответ только цокает и отворачивается в сторону леса. — Я, вообще-то, за тебя волнуюсь. — говорит он негромко, словно бы признать такое стыдно. — Я вижу. Обычно волнуется он, а огрызается в ответ Бродяга, хотя сейчас ответ Барда больше устало-язвительный, чем враждебно-агрессивный, как часто бывает у молодого Волка. Бродяга шумно выдыхает и пересаживается ближе, почти соприкасается плечами. Бард вопросительно выгибает бровь, таких «семейных» посиделок у них никогда не было. С языка готовится сорваться ещё одна колкость, но Бродяга успевает пробурчать раньше: — Я, вообще-то, серьёзно. — Будто бы я когда-то шутил. — отвечает Бард, выдохнув и поджав губы. Бродяга смущается. Он поджимает к груди ногу и глазами бегает, смотря то на костёр, то на лес, то под ноги себе. Бард наблюдает за ним с некоторым интересом, ничего не говоря. Бродяга фыркает тихо, почти по-звериному чешет за ухом, поднимается и куда-то уходит. Бард ему совсем не мешает, потягивается, разминая плечи и спину, и в очередной раз касается пальцами гитарных струн. В голове крутятся старые, давно выученные песни, но Бард просто играет: петь, даже тихо, нет ни сил, ни желания. Почти монотонная мелодия начинает успокаивать, где-то вдалеке начинают чирикать птицы, совсем робко и неуверенно. Ветер становится свежее, Бард вздрагивает от холода. Сон к нему совсем не идёт. Возможно, удастся вздремнуть пару часиков в обед, но в это мужчина почти не верит, дел слишком много. Бродяга подходит сзади почти бесшумно. Если бы не веточка, хрустнувшая под его ногами, Бард бы и не заметил его возвращения. На бревно рядом с мужчиной Бродяга осторожно ставит чашку с чем-то горячим, а на плечи ему опускает своё одеяло. Бродяга сам его сшил несколько лет назад, обматерив всё, на чём только свет стоит, в том числе любимую фразу Барда: «Никогда не знаешь, что тебе пригодится в жизни». — Не полисянский мусор, но тоже тёплое. — почти ласково говорит юноша, явно сдерживая фырчание. — Чай тоже тебе. Бард не сдерживает удивления. Признавать такое неприятно, но от Бродяги проявления какой-то ласки и заботы мужчина ждал в последнюю очередь. Чего только стоят юношеские выходки: в своё время Бродяга сжёг несколько старых книг, шипя на отца и его кружок философов: «Ваши мифы не согреют нас этим вечером, а люди гибнут!». Бард тогда на сына впервые обиделся сильно и, кажется, до сих пор не мог ему это простить. — Спасибо. — всё же благодарит он и дует на чай, чтобы не обжечься. Бродяга снова садится рядом. Он смотрит перед собой, чуть хмурясь, и Бард отмечает в сыне не меньшую усталость: те же сгорбленные плечи, тот же прищур и синяки под глазами. Бродяга даже напряжён: губы плотно сомкнуты, да и челюсть юноши заметно напряжена. — Тебе самому не холодно? — Нет. — отзывается Бродяга и зевает. — Долго ещё дежурить? — Нет, но я утром хотел новичков на охоту сводить, а там ещё дела найдутся, так что даже не пытайся меня гнать спать. — Ты уже взрослый и сам оцениваешь последствия своих решений. — спокойно замечает Бард и ставит на землю пустую чашку. Бродяга дёргает щекой. Слова Барда звучат до противного правдиво. Бродяга действительно взрослый, и таким он стал давно. Муза может бегать, как ребёнок, с горящими глазами и жадно слушать сказки, потому что она знает, что брат её защитит. Так было долгие годы, и так будет всегда, Бродяга просто обязан быть взрослым и сильным, иначе он будет бесполезным в этом лагере, где у него нет ни одной родной, близкой души. Да, Музу и Барда он уважает, даже в какой-то степени любит, но они всё равно для него чужие — у сестры есть мечты и небо, у отца — память и книги. У Бродяги нет и доли их беспечности, у него есть только ненависть к Полису и погибшая мать. Что есть у Стаи, Бродяга не знает, но и они ему достаточно условная семья. Тишина затягивается, как и всегда, когда они с Бардом остаются наедине. Бродяга продолжает смотреть в сторону леса. Он крупно вздрагивает, даже его кожанка не спасет от ветра, к тому же, костёр почти догорает. Бродяга резко оборачивается на шум, но это всего лишь Бард, который возвращается на своё место и чуть поднимает край одеяла. — Ты на дежурстве, но это не значит, что ты должен мёрзнуть. Бард улыбается с привычной мягкостью и нежностью. Бродяга поджимает губы, он не привык ни с кем делить тепло, это вообще в стиле Музы и прочих. Хочется гордо заявить, что, вообще-то, ему не холодно, но новый порыв ветра заставляет признать противную слабость и прижаться к отцу с явным недовольством. Бард его по руке поглаживает, крепче к себе прижимая, и в макушку целует. — Ну ты мне ещё сказку расскажи. — фыркает Бродяга. — Тебе «Колобка» или «Репку»? — спрашивает Бард так быстро, словно бы Бродяга сейчас не язвит. Юноша неловко замолкает. Он замирает в объятиях отца, рассчитывая на порцию нравоучений в стиле: «Ты уже взрослый», но Бард молчит и ждёт ответа. Он улыбается одними глазами, чуть щурясь, и Бродяга замечает, что отец стареет. В вечную молодость Волк, конечно же, не верит, но только сейчас отчётливо понимает, что Бард не вечен, что следующую зиму он тоже может не пережить, несмотря на свои знания. — Про Ивашку из Дворца пионеров. — бубнит тихо Бродяга и умудряется свернуться на коленях Барда в комочек. Бард улыбается, начинает его по голове гладить и рассказывать сказку. Бродяга постепенно расслабляется, и уже на середине истории проваливается если не в сон, то в дремоту. Бард всё равно рассказывает до конца, он укрывает Бродягу одеялом и встречает рассвет у окончательно погасшего костра. Старик и юноша, философ и воин, отец и сын… Они слишком разные, чтобы найти общий язык, они слишком привыкли стоять на своём до конца. И если один прошепчет о всепонимании, всепрощении и свободе выбора, то второй всегда крикнет в ответ о ненависти и мести. Но семья — это в первую очередь равная любовь и равное взаимоуважение всевозможных противоположностей. Настоящая семья — это любимая сказка в пять утра после тяжёлых ночей, это скрываемое волнение и ещё более скрываемая любовь. Чувствами всегда можно манипулировать, именно поэтому Бродяга так тщательно их скрывает, закапывает в себе. Но разум без чувств превращает человека в жестокого раба отдельной системы, и именно поэтому Бард пытается убедить сына, что хотя бы иногда, но к сердцу надо прислушиваться. И, кажется, убедить в этом Бродягу у него получается.