Это же ты

— Ты уже спать пришёл? — спрашивает Феликс, поворачиваясь к вошедшему Джисону. — Я тогда наушники надену.       Уже поздний вечер, и все мемберы готовятся ко сну: альфы — в личных спальнях, омеги — в комнатах, которые делят на двоих: у них от природы развит инстинкт гнездования, поэтому по ночам им важно находиться в уютном тепле рядом с кем-то из своей стаи.       Джисон роется в шкафу, достаёт полотенце и сменную одежду. — Да нет, не надевай, — отзывается омега. — Я сегодня у Чана. — А, снова?.. — растерянно спрашивает Ликс и рассеянно кивает. — Ладно, хорошо. Спокойной ночи.       Джисон улыбается и торопливо выскальзывает за дверь. Он чем-то взбудоражен, явно в предвкушении, и Феликс не удивится, если ночью услышит из спальни Чана особенные звуки. Они с вожаком в последнее время проводят вместе очень много времени.       Рад ли Феликс за Джисона? Конечно: быть настолько близко к вожаку — честь для омеги. Ревнует ли он его? Очень. По-человечески ревнует: как лучшего друга, как единомышленника.       Ликс смаргивает слёзы и, перевернувшись на спину, долго смотрит в потолок. Он не знает, что делать: омега, который всегда был ему ближе всех, теперь предпочитает проводить время с другим, и самое главное, что дело не в Феликсе, поэтому и повлиять на Джисона он никак не может. Во всяком случае, ему хочется верить, что Хану просто интереснее с альфой, и для молодого привлекательного парня это естественно, но как же он, Ликс — тот, кого Джисон называл своим близнецом? Как можно было взять и бросить его?       Феликс бредёт на кухню, понимая, что вряд ли уснёт — даже мысль о завтрашних съёмках не помогает отключиться — но на полпути останавливается. Он знает, что поступает нехорошо, но всё равно крадётся к спальне вожака, приоткрывает дверь и выдыхает: Хан спит на кровати Чана — просто лежит с ним в обнимку — и Феликс облегчённо прикрывает глаза, когда втягивает воздух. Феромоны спокойные, расслабленные — они так не звучат после близости — и омега с гадким, но радостным чувством собственничества обводит взглядом умиротворённое лицо Хана. Да, тот лежит в кровати другого мужчины, но он не был с ним в самом главном смысле, и эта мысль мерзким ликующим червячком затаивается внутри.       Немного успокоившись, он идёт на кухню, прикрывает дверь, чтобы не потревожить стаю, кипятит чайник. Не то чтобы есть аппетит, но от маринованных рёбрышек, приготовленных Минхо, он ни в каком состоянии не откажется.       Ликс решает сначала выпить какао, сыплет порошок в кружку, заливает его горячим молоком и устраивается на диванчике за кухонным столом. Свет далёких уличных фонарей просачивается сквозь лёгкие прозрачные занавески, расплываясь по кухне унылыми бледными пятнами. Феликс отпивает какао, откидывается головой на стену и устало провожает взглядом припозднившиеся машины. Наверное, сердце бы так не тянуло, если бы Джисон, увлёкшись кем-то, по-прежнему уделял время Ликсу, но тот совсем забыл об омежьих вечерних посиделках, которые они пообещали друг другу не пропускать. Теперь просмотр аниме, разговоры обо всём и ни о чём, объятия и нежные прикосновения — в прошлом, и мысли об этом давят на грудную клетку, травмируя нежную материю ликсовой души. — Не спишь? — шелестит со стороны коридора, и омега, повернув голову, встречается с мягким взглядом Минхо. Тот немного помятый — кажется, ещё пару минут назад спал — в своей любимой тёплой пижаме, рукава которой прячут его ладошки, оставляя только кончики тонких пальцев. — Плохо себя чувствуешь?       Феликс мотает головой, берётся за ручку кружки, но, поморщившись, отодвигает её: аппетит, так полностью и не появившись, окончательно пропадает, когда Минхо невольно возвращает его к тяжким мыслям.       Альфа наливает воды, выпивает её маленькими глотками, наливает снова и опять цедит. Заглядывает в холодильник, но ничего не достаёт — только переставляет контейнеры с полки на полку, вчитывается в состав на бутылке йогурта.       Феликс знает, что Минхо притворяется. Делает вид, что ему жизненно необходимо в первом часу ночи наводить порядок на кухне: даёт своему омеге время настроиться на разговор. — Мне нужна твоя помощь, — шепчет Феликс, когда тревогу больше не удаётся подавлять, и Минхо, плеснув в кружку молока, ненавязчиво, плавно садится рядом: не слишком близко, чтобы дать омеге личное пространство, но и не особо далеко, чтобы Ликс ощущал успокоительный запах альфы. — Я не знаю, как начать, потому что мне неловко.       Омега подтягивает к груди колени, нервно потирает ладонями голени и искоса взглядывает на Минхо. Тот смотрит с нежностью и заботой, лёгкая улыбка прячется в уголках его губ. — Просто расскажи всё как есть. Ты же знаешь, что я тебя не осужу, — тихо отзывается Минхо, и его спокойствие постепенно передаётся и встревоженному омеге. — Обнимешь меня? — спрашивает Феликс, и Минхо сразу же придвигается вплотную, оплетая плечи омеги сильными руками. Он пахнет цветочным шампунем и слегка — умиротворённой мятой, его сердце бьётся мерно, тихо, а пальцы медленно прочёсывают выбеленные волосы Ликса. — Ну так что? — шепчет Минхо. Его горячее размеренное дыхание касается макушки омеги, крадётся в пространство между волос, щекочет кожу. Это его альфа — конечно он не осудит. — У меня с одним человеком… — начинает Феликс и напряжённо сопит, — всегда были отличные отношения. Мы понимали друг друга с полуслова, но потом он заобщался с альфой и стал отдаляться.       Ликс затихает, нервно отковыривает заусенцы. — Это Хани? — спрашивает Минхо и бережно сжимает его ладони в своих, не даёт омеге изувечить себя до кровоточащих ранок.       Феликс мычит, смущённо бегает глазами по кухонному столу, где стоят остывшие кружки, но, прочистив горло, заставляет себя продолжить. — Я понимаю, что многое прояснил бы разговор, но мне страшно. Сам не понимаю, почему — Джисон же мой самый близкий человек, ты сам это знаешь. Но я просто не понимаю, почему будто ком в горле встаёт, когда я пытаюсь с ним заговорить. — Может, ты боишься услышать, что дело в тебе? — спрашивает альфа, прижимая Феликса ближе к запаховой железе. — Что он отдалился не потому, что у него что-то с Чаном, а потому, что ему больше не интересно с тобой?       Ликс обречённо выдыхает, непроизвольно стискивая ладони Минхо. Если он наконец-то заглянет в своё сердце и перестанет прятаться от самого себя, всё наконец-то встанет на свои места. — Мне очень страшно, — всхлипывает Феликс и чувствует, как нервная дрожь набегает на ноги и начинает ползти выше. — Я не хочу услышать, что больше не нужен ему. Меня это уничтожит. — Родной, ты дорог ему, это факт. Даже если он много времени проводит с Чаном, это не меняет дела: я вижу нежность в его взгляде, когда он засматривается на тебя, пока ты не видишь; я чувствую, что он бесконечно заботится о тебе, когда, например, просит Минни и Йени не шуметь, потому что ты спишь; я сам не раз по его просьбе просыпался ночью, чтобы проверить, укрыт ли ты. Хан бесконечно ценит тебя, и я, вообще, не знаю, есть ли сейчас в нашей стае между кем-то такие глубокие отношения, как у вас двоих.       Ликс слушает, прикрыв глаза, задумчиво перебирает пальцы Минхо. Ему хочется верить своему альфе, но сердце тревожно сжимается, когда он думает о Джисоне. А если всё-таки…       Он тревожно дышит, быстро моргает, пытаясь отогнать непрошенные мысли, и Минхо, как всегда, понимает всё сразу. Он отстраняет Феликса от себя, поглаживает ладонями его щёки. — Если я тебя поцелую, тебе станет легче?       Вопрос повисает в воздухе, потому что Ликс сам тянется к губам Минхо и тут же начинает торопливо, нервно его целовать. — Подожди, Ликс, — борочет Минхо, мягко отталкивая омегу. — Успокойся немного, не так быстро. — Я не могу, — плаксиво отвечает Феликс, и альфа медленными круговыми движениями водит кончиком носа по носу омеги, прикрыв глаза, затем оставляет на его губах медленные влажные чмоки.       Ликс понемногу поддаётся темпу Минхо и неторопливо отвечает, слегка лаская его шаловливым языком. Альфа усмехается, приоткрывая рот, позволяя Феликсу протиснуться между его губ и очертить острые клыки — те, которыми Минхо поставил ему временную метку, которыми он в будущем планирует усилить её до брачной.       Разнеженный успокоенный омега, почуявший разыгравшиеся феромоны своего альфы, ещё какое-то время настойчиво лижется, но постепенно усталость и нервотрёпка последних дней дают о себе знать, и Феликс становится вялым, и едва шевелит губами. — Я тебя отнесу, — шепчет Минхо и хмыкает, когда видит зардевшееся лицо своего омеги. — У вас с Хани всё наладится, — добавляет он, когда укладывает Ликса в постель и накрывает одеялом, и тычется ему в шею носом, играючи прикусывая железу.       Феликс наконец-то находит в себе силы хихикнуть и тянет Минхо на себя: — Останься со мной на ночь. Пожалуйста.       И Минхо абсолютно бессилен перед таким Феликсом: раскрасневшимся, мягким, доверчивым — поэтому тут же юркает под одеяло и притискивает омегу к своей груди. Ему приятно осторожно гладить и щупать Ликса, знать, что тот может на него положиться как на своего хёна, возлюбленного, мужчину.       И, если уж быть честным до конца, Минхо приятно осознавать, что у него есть маленькая тайна: на самом деле, он любит Феликса не меньше Хана, просто никому не позволяет увидеть посвящённый омеге взгляд, полный тихого восхищения, тепла и пронзительной нежности. Полный твёрдого намерения пронести сквозь годы безусловную любовь к своему хрупкому ранимому омеге. — Сынмин, ну ты же наш главный репер, давай уже что-нибудь! — не замолкает Джисон и хохочет, когда Сынмин пробует зачитать партию Чанбина.       Феликс, не открывая глаз, вставляет наушники, чтобы приглушить визги мемберов, но, когда даже шумоподавление перестаёт помогать, всё-таки открывает глаза.       Джисон всё ещё достаёт Сынмина, который сначала пытается отбиваться, но потом сдаётся и позволяет затискать свои щёки. Хан всегда такой: перед выступлениями из него плещет бесконечная энергия, которую омега не в состоянии сдержать, поэтому допекает всех и вся. У него раскрасневшиеся от долгого смеха щёки, глаза блестят от восторга. Он невероятно красивый.       Яркий громкий смех пробивается сквозь музыку в наушниках — этот смех много лет лечил Ликса от тяжёлых переживаний — и осознание, что Джисон уже одиннадцать дней не посвящает ему свои лёгкие счастливые звуки, мучает с невероятной силой.       Джисон от смеха едва не валится с ног, но Чан уверенно обнимает его со спины, позволяя опереться на себя. Хан сразу затихает, тянется к шее альфы, пока тот лохматит волосы омеги и поглаживает его живот.       Они действительно хорошо смотрятся вместе — Феликс не станет врать себе. Мягкие поцелуи удивительно хорошо идут им, особенно когда Джисон сопит на грани с тихими стонами.       «И этого удивительного омегу я люблю, — думает Ликс, и сердце ухает вниз, когда он ловит внимательный взгляд Джисона, который продолжает целовать вожака. — Блять, этого омегу я люблю!..»       Он вскакивает с дивана и несётся к туалету, чтобы в следующую минуту уже согнуться над унитазом. Внезапно становится тошно, его душу мутит и выворачивает, и он долго кашляет, чувствуя, как болезненно терзают живот частые спазмы.       Ему не жаль, что всё дошло до подобного — ему ужасно тревожно. Даже когда он, умывшись, торопливо шагает в сторону комнаты отдыха, молясь, чтобы его не успели хватиться; даже когда вмиг ослабевшие ноги предают Ликса и он спотыкается; даже когда знакомые руки подхватывают его и тянут в удалённый уголок коридора.       Этот свежий спокойный запах заземляет, помогает прийти в себя, и Феликс, наконец-то вырвавшись из дымки, начинает осознавать происходящее, ощущать торопливые поцелуи на своём лице и мягкий шёпот.       Минхо. Конечно же это Минхо! Тот, кто всегда, с первого дня переживаний о Джисоне ненавязчиво был рядом. Феликс только сейчас осознаёт, что альфа все одиннадцать дней вытаскивал его в кафе, звал смотреть фильмы и на ночь нередко заваливался к нему под бок. Омега не обращал на его заботу внимания и расценивал её как очередную фазу прилипчивости добродушного хёна. — Солнце, что происходит? — наконец-то вылавливает из шёпота Ликс. — Всё было хорошо, ты отдыхал, а потом унёсся куда-то, и теперь в таком странном слабом состоянии. Твоя ромашка горчит — я чувствую смятение в твоём запахе, но малыш, почему?       Феликс вжимается в альфу всем телом и срывается на дрожащие всхлипы, потому что скопившаяся внутри боль раздирает тонкие стенки исстрадавшейся души и наконец-то вырывается наружу. — Всё хорошо, всё будет хорошо, — шелестит Минхо, — Поплачь.       Омега цепляет пальцами свитер альфы, который на плече быстро намокает от слёз, но Ликсу хотя бы становится легче. Он не один, с ним самый преданный альфа, и то, что Феликс может без стыда быть слабым рядом с Минхо, — это, на самом деле, дорогого стоит. — Я, понимаешь, — всхлипывает Ликс и своими маленькими пальцами рисует на ладошках Минхо круги, — я его, оказывается, люблю. В смысле, прям… люблю. Это было такое мгновенное, но яркое озарение, что я ужасно растерялся, и теперь от мысли о разговоре с ним ещё тревожнее!.. — Ну чего ты? — спрашивает Минхо, поглаживая его щёки, шею, волосы. — Ты же такой храбрый омега, так смело обсудил со мной наши чувства, поговорил с Чонином, когда он пришёл со своими, а сейчас думаешь, что трусишка? Нет ведь, малыш, это не так, — Минхо чмокает Ликса в губы, водит ладонью по его спине. — Ты отважный, и я знаю, то ты сможешь. — Но там всё было вообще по-другому: с тобой, почему-то, никогда не было страшно, а Чонин сам пришёл — это он был смелым… — Нет, — перебивает его Минхо. — Нет же, Ликс. Ты всегда так самоотверженно встречаешься лицом к лицу со своими страхами, что я могу только восхищаться тобой. Я буду рядом, пока ты не наберёшься смелости поговорить с Хани, но постарайся не затягивать с этим, ладно? Чем дольше будешь откладывать разговор, тем больше загонишься, а Джисони же не последний человек для тебя, ну. Он всё поймёт.       Ликс всхлипывает и, кажется, собирается снова расплакаться, но Минхо начинает нежно ворковать и промакивает его глаза рукавом свитера, лезет в карман, когда телефон вибрирует. — Нам уже пора, — проговаривает он, взглянув на экран. — Скоро проверка звука, и менеджер беспокоится, что мы пропали. Пошли, пошли, — шепчет Минхо, аккуратно подталкивая Феликса в сторону комнаты отдыха.       Омега прихорашивается под ласковым взглядом своего альфы, и тот ухмыляется, напоследок потрепав Ликса по волосам. Он всем сердцем желает, чтобы Феликс набрался смелости и всё-таки поговорил с человеком, который так дорог ему. Уж Минхо-то знает, каково это — бояться, что твои чувства могут быть безответными.       Феликсу кажется, что он теряет время. Со дня съёмок проходит несколько дней, а он всё ещё не решается поговорить с Ханом. Вроде, ничего особенного не требуется: только вдохнуть поглубже и, ни о чём больше не думая, прийти к Джисону и сказать одну-единственную фразу: «Я беспокоюсь о наших отношениях, поэтому хочу кое-что обсудить». Но обычное предложение обхватывает горло плотными путами и тяжелит ноги, не позволяя сделать первый шаг.       Хан продолжает ночевать у Чана, а днём лезет ко всем мемберам, включая Феликса, и тому постоянно чудится, что руку протяни — и проблема решится сама собой, и Джисон снова станет прежним нежным Джисоном, которого можно обнимать во сне.       Ликс из-за нервов почти не ест, ловит на себе частые обеспокоенные взгляды Минхо и читает в его глазах уже откровенную мольбу.       Омега в конце концов не выдерживает. В одиночку он мог бы страдать месяцами, но видеть встревоженным своего альфу он не может. — Хани, — Феликс врывается к омеге без стука, и его растрёпанный беспокойный вид явно пугает Джисона. — Хани, поговорить надо, — выпаливает он и выдыхает, когда осознаёт, что сделал главный шаг. — О чём? — спрашивает Джисон, задумчиво жуя губы, и усаживается на кровати. — Ммм… Ну… В последнее время ты очень отдалился, и меня это беспокоит, потому что я не понимаю, что не так. Мы с тобой не ссорились, но ты продолжаешь пропускать наши вечерние посиделки и сон с Чаном предпочитаешь привычному сну со мной. Я не имею в виду, что это плохо: дело не в том, что я могу ревновать тебя к кому-то из стаи, а в том, что не понимаю, почему ты больше не хочешь проводить время со мной.       Он выдаёт это на одном дыхании и, когда наконец-то решается взглянуть на Джисона, видит в его глазах столько вопросов, что задыхается от нахлынувшей внезапно удушливой волны стыда. Он всё надумал?.. — Прости, если я внезапно, — торопливо продолжает Ликс, — но я так боюсь тебя потерять, что начинаю загоняться из-за ерунды. И это всё потому что… — Потому что?.. — не выдерживает Хан. — Потому что мы лучшие друзья, и ты мне бесконечно дорог, и я…       Он осекается, потому что глаза Джисона вдруг гаснут и становятся безразличными. Он потирает шею, рассеянно кивает, неловко усмехаясь.       Феликс хмурится, уже порывается пересесть со стула на кровать Хана, чтобы хоть немного понять, что происходит, но оседает обратно, когда реакции омеги складываются в чёткую картину.       Твою мать.       Просто мать твою!       Разгадка всё это время была у Ликса под носом, а он, вместо того, чтобы во всём разобраться, трусливо прятался от себя и ответственности, которая могла на него навалиться после разговора с другом.       И сейчас Феликс больше не собирается медлить, потому что вот он — Джисон, он всего в метре от него, потому что его губы, оказывается, очень приятно целовать.       Ликс впервые, наверное, чувствует себя настолько уверенным. Он ласкает губы омеги, оттягивает их и толкается внутрь языком, будто боясь, что все его усилия напрасны, что один неверный шаг…       Феликс вскрикивает, когда язык пронзает острая боль, и сам отшатывается от Джисона. — Ты блять с ума сошёл или как?! С хера ли ты лезешь целоваться?! — Хан смотрит зло, обиженно, даже оскорблённо, вытирает ладонью губы. — Хоть бы спросил для начала!       Джисон вскакивает с кровати, путается в сползшем покрывале и почти падает, но, когда Феликс порывается его поддержать, бросает на него такой взгляд, что Ликс одёргивает руки и вжимает голову в плечи.       Он слышит, как Джисон хлопает дверью спальни, возится в прихожей, явно одеваясь, и мотает головой. Нет, Хан не может ничего не чувствовать к нему! Феликс умудрился столько важного увидеть в его глазах, что сейчас ни за что не купится на попытки Джисона поддаться своей тревожности и всё испортить!       Ликс срывается с кровати, сам чуть не падает в проходе и в последний момент хватает Хана за предплечье — как раз, когда он уже выходит за дверь. — Остановись! — умоляет Феликс и сильнее стискивает руку омеги, когда тот пытается вырваться. — Пусти меня, блять! Вообще не трогай! — вскрикивает Джисон. В его голосе проскакивают истеричные нотки, он мелко дрожит и, кажется, вот-вот упадёт в паническую атаку, поэтому Ликс дёргает омегу на себя и захлопывает дверь. — Джисон, остановись.       Тот пытается освободиться, но Ликс оказывается сильнее и, стиснув его в объятиях, гладит по спине. — Тише, тише, Хани. Всё хорошо, всё в порядке. — Да ничего не в порядке! — измученно стонет Джисон, но больше не сопротивляется. — Я хочу тебе верить, но не могу! Ты так долго меня не замечал, что я уже смирился, а теперь ты даёшь мне надежду, совсем не понимая, с чем связываешься! — А с чем я связываюсь? — гулко спрашивает Феликс, чувствуя, как что-то в груди тревожно вспархивает и замирает. — Ты не поймёшь, потому что это всё такая сложная муть!.. — Джисон. Хани, — пробует Ликс и еле слышно добавляет. — Малыш.       Омега всхлипывает и обмякает так внезапно, что Феликс едва успевает его подхватить, чтобы в следующее мгновение уже бережно уложить его на кровать и устроиться рядом. — Так с чем я связываюсь? — повторяет омега, поглаживая внезапно ослабевшего Джисона по щеке. — С моими чувствами к тебе, — едва различимо шепчет Хан и зажмуривает глаза, будто сказал что-то запретное. — Так у меня же к тебе тоже чувства, дурашка, — усмехается Феликс. — Мне, конечно, потребовалось дохрена времени, чтобы это понять, но оно стоило того, правда. Я люблю тебя не только как лучшего друга — ты для меня желанный мужчина, и я хочу, чтобы ты был моим омегой, как и омегой Чана. — Ты ревнуешь к нему, что ли? — устало, но хитро спрашивает Джисон, и Феликс удручённо вздыхает. — Ревновал, да, потому что ты внезапно стал уходить на ночь к нему, будто моё общество было тебе неприятно, и это сводило меня с ума. Я привык засыпать рядом с тобой, даже банальные инстинкты требовали от меня соорудить гнездо и притащить в него омегу. Я с трудом держался. — Прости, — виновато отзывается Джисон. — Я не знал, что моя глупость может к такому привести. — Это не глупость, Хани, — качает головой Ликс. — Это называется «быть живым человеком, время от времени чувствовать и совершать ошибки». А ещё — «иметь смелость эти ошибки исправить». У тебя же были причины отстраниться от меня?       «О да, ещё какие!» — думает Хан, вспоминая разговор с Чаном. Он в тот день ворвался к нему в комнату, почти плача, и едва не умолял вожака разрешить ему на время спать в его комнате. — Я не могу по-другому, просто не могу! — всхлипнул Джисон, размазывая слёзы по опухшему лицу. — Он такой нежный, когда спит, что у меня больше нет сил держать себя в руках!.. Два года! Чан, два года я пытаюсь пробиться к нему! Я научился жить с этими чувствами, даже смог искренне порадоваться его метке, но потом он стал бормотать моё имя во сне, и я понял, что ещё одна ночь — и я не сдержусь! Пожалуйста, Чан, можно я побуду с тобой, пока не разберусь со своими чувствами? — Конечно, — мягко ответил Чан и притянул омегу к себе. Он, как и всегда, не спросил ничего лишнего — просто сделал всё, чтобы его парень почувствовал себя комфортно. Как истинный вожак. — Да, были, — просто отвечает Джисон и чувствует, как волны давней боли постепенно отступают. Он сам просится в объятия Феликса, которые тот с готовностью распахивает, и низко урчит, разнеженный присутствием любимого омеги. — Во всём были виноваты мои чувства, но сейчас я впервые рад, что они мучили меня. Потому что иначе я бы никогда не созрел на признание, а ты никогда бы меня не полюбил. — Да нет, — щурится Феликс, чмокая Джисона в приоткрытый рот. — Рано или поздно осознание добралось бы до меня, — он мягко проводит языком по железе Хана, довольно урчит, почувствовав успокоившийся запах омеги. — Я, вообще, сейчас думаю, что всё это время любил тебя, просто не осознавал этого. Ну невозможно же не любить такого очаровательного, нежного, красивого, отзывчивого омегу! И даже если ты иногда буянишь и достаёшь шутками всех подряд, это не меняет ни моих чувств, ни чувств всей стаи. Потому что ты такой, какой-то ты есть, — Феликс крадётся поцелуями от шеи Хана к скуле, щекам, замирает на зацелованных губах. И, отстранившись, наконец-то позволяет Джисону прочитать в своих глазах искренние, до томления в груди глубокие чувства, которые тот пробудил. — Потому что это же ты.