Химия

      Телефон звонит среди ночи. Благо, он ещё не ложился, долго сидел над проектом по учёбе. Незапланированные звонки в такое время ничего хорошего не обещал. «Лёш, — хрипло отзывается в трубке. Следом идёт рваный вздох, всхлип и тщетная попытка выровнять дыхание. — Лёш, мне хуёво». Воображение рисует слишком правдоподобную картинку: Кирилл, лежащий на кровати в темноте своей комнаты, закусывающий краешек одеяла, лишь бы не выть. Макаров старается звучать как можно более уверенно, за последние «тревожные» звонки уже научился скрывать собственную тревогу и переживания в голосе. Это никому из них сейчас не нужно. Особенно не нужно, чтобы Кирилл сейчас бросил трубку. «Дыши, Кир. Давай, вместе со мной, — он, наверное, жутко смешно выглядит со стороны, громко делая вдох-выдох в трубку. Но в последний раз это помогло успокоиться им обоим, так что он идёт по проверенному (методом проб и ошибок) сценарию. Голос понижается почти до шёпота. — Расскажешь?» Кирилл всегда рассказывает. Иногда делая этим хуже, снова доводя себя до истерики, иногда успокаиваясь окончательно. Один раз даже уснуть смог, а Лёша глаз не сомкнул, пока с рассветом не раздался сонный, но уже не такой надломленный голос из динамика: «Я чё, уснул?» И Макаров в ответ устало усмехнулся, глядя на время — Кирилл проспал почти пять часов, умница. «Поспи ещё, Кир», — просит он, зная, что к совету прислушаются.       «Да чё рассказывать, — с расстроенным тоном в голове рисуется живая мимика Кирилла: сдвинутые на переносице брови, опущенные уголки потрескавшихся сухих губ, высохшие дорожки слёз на щеках. — Батя опять за своё. Это пиздец, Лёш». Лёша закатывает глаза: ну да, отец, как он сразу не понял. С таким примером родителя он даже рад, что рос в детдоме и своих родителей не помнит. Но хочет верить, что они такими ушлёпками не были. Отец Кирилла в его жизни не участвовал от слова совсем, откупаясь от сына крупными суммами, но когда в нём просыпалось что-то родительское, случались исключительно скандалы. Отец не хотел его слушать, пытался нравоучать уже взрослого, невосприимчивого к перевоспитанию сына. Кирилл быстро распалялся, и большая часть скандалов заканчивалась длительными загулами, лишь бы сбежать от своих эмоций и забыть — хоть и ненадолго — услышанные от отца слова.       Когда в его жизни появился Лёша, стремительно и неожиданно, он уже был в завязке. По крайней мере, держался до первого разговора с отцом. Выволочка отца, теперь на тему ориентации, как будто вырвала из него все внутренности, перемешала в кашу и засунула обратно. Было так плохо, что он почти сорвался. Но вместо «лёха барыга» в телефонной книге случайно позвонил Лёше. Напугал его до усрачки, по голосу слышно было, но признался честно, что позвонил не туда. В тот раз обошлось без веществ, и он пообещал, что будет звонить ему, когда захочет сорваться. И сейчас звонил не просто так. «Лёш, пиздец, — повторяет Кирилл, находясь на грани истерики. — Он мне угрожал. Сказал, что тебе жизнь испортит. Я не могу так». Лёша прикрывает глаза, упираясь лбом в прохладное окно. «И что, ты расстаться хочешь? — вопрос он задаёт скорее риторически, но боится, что Кирилл ответит положительно. Делает вдох-выдох ещё раз, пока на той стороне не издают ни звука. — Я вот не хочу. С отцом твоим как-нибудь разберёмся, может, он на эмоциях это сказал». В трубке раздаётся приглушённое «я тоже не хочу». Лёша позволяет себе нервную, но искреннюю улыбку.       Слышится шуршание, Кирилл, видимо, удобнее укладывается на кровати, накрываясь одеялом: «Зай, приедь, пожалуйста. Я, правда, сейчас не вывожу один».       Через три минуты Лёша садится в такси.       Кирилл его не встречает, он сам тихо открывает дверь квартиры своими ключами. В темноте по привычке идёт в ванную, умыться и переодеться в домашнее: его встречает пара зубных щёток в стакане у раковины и приглушённый свет от подсветки под потолком. Раздражать глаза основным светом после приятной темноты улицы не хочется. Проводит влажными руками по волосам, глубоко вдыхая. Всё будет хорошо. Забирает из холодильника пару бутылок воды — сам следит за запасами именно для таких случаев — и открывает дверь в спальню.       Кирилл кажется невыносимо хрупким и маленьким, когда сидит, обняв себя за колени, среди подушек. Лёша оставляет бутылки на тумбочке, тихо опускается на кровать. «Кир, — тихо зовёт он, костяшкой указательного пальца невесомо проводя по сцепленным рукам. — Я тут, всё в порядке». Глаза, быстро привыкшие к полутьме комнаты, цепляются за детали: гнездо на голове — явно не модная прихоть, нижняя губа прокушена до крови, руки напряжённо сцеплены на коленях. Он пытается ещё раз, гладит по руке ладонью, наконец привлекая внимание. Кирилл сам тянется к нему, утягивая в объятия, чересчур нервные и крепкие. С рваным выдохом повторяет его имя, цепляется за футболку, сжимая в кулаке едва ли не до треска. Расслабляется медленно, пока Лёша гладит его по спине. «Я почти сорвался, — признаётся Кирилл, зажмурившись. У него бывали срывы, когда никто не мог помочь или остановить. И за них он себя ненавидел. — Почти. Потом понял, что ты уже едешь». Лёша отстраняется, чтобы поцеловать его в лоб. Берёт бутылку воды с тумбы, замечая лежащий там зиплок. Значит, он был настолько близко. «На, попей, — протягивает открытую бутылку. Не получая реакции, самостоятельно вкладывает её в чужую ладонь. — Через не хочу, Кир. Давай». Опустошив половину, сам отставляет бутылку. Неуверенно садится на край кровати. «Мне бы умыться, — он поднимается и продолжает, опережая вопрос. — Я сам». Лёша кивает, отпуская его в ванную. Кирилл возвращается, когда он заканчивает перестилать постельное бельё, запутавшись в пододеяльнике — никогда не получалось с первого раза его заправить — и обнимает со спины. Пахнет мятной зубной пастой и какой-то косметической отдушкой. Целует в плечо, шепчет: «Спасибо, что приехал». Кириллу всё ещё хреново, но уже лучше и спокойнее. Разворачиваясь в объятиях, Лёша понимает, что выдаёт себя в тысячный раз, потому что влюблённый взгляд никак уже не спрятать даже в темноте. «Разве я мог не приехать?» — мажет губами по линии челюсти, тянет обратно на кровать. Лёша тянется поцеловать его по-нормальному, Лёша его руки любит. С бессмысленными татуировками и партаками, с непроходящими следами зависимости. Любит. Гладит неровности на сгибе локтя, целует шрамы. Потому что знает, что Кирилл из-за них переживает. Потому что хочет показать, что Кирилл важен ему весь, с сомнительным прошлым, с редкими срывами, — с каждым разом они происходят всё реже — и со всем багажом плюсов, о которых Кирилл почему-то забывает в самый неподходящий момент.       «Нахуй я живу вообще, Лёш?» — спрашивает, прижимаясь ближе, носом упираясь в шею. Лёша в ответ цокает и отвечает без промедления: «На тот же хуй, что и я». Хочется добавить «спи давай», но просто так отмахнуться сейчас — означает забить на важный для Кирилла вопрос. «Не знаю, Кир, я о смысле жизни не думал никогда. Разве этот мистический хуй вообще важен? — Кирилл тихо смеётся и Лёша улыбается маленькой победе. — Сейчас я живу, чтобы отучиться и получить высшее, потом — чтобы получить нормальную работу, а дальше как-то не заглядывал. В целом живу, чтобы любить тебя. Может, из нас, таких неправильных и бракованных, выйдет хорошая семья. Вот тебе и хуй, — он получает тычок под рёбра и смеётся, — ради которого жить. Получается, ты живёшь — как минимум! — для того, чтобы входить в мои долгосрочные планы. Устраивает?» Кирилл наигранно хмыкает, будто обдумывая вариант. «Да, думаю, устраивает», — и хоть Лёша не видит, но в ответе сквозит улыбка.