Песнь издалека

Жизнь — сложная штука. Сириусу это известно не понаслышке, он начал понимать, что к чему в довольно раннем возрасте. Вселенная бывает той еще сукой, обожает терзать людей — мучить безвинных, разлучать влюбленных; в общем-то в этом нет ничего нового или удивительного. Наоборот, это уже всем известная и даже успевшая поднадоесть песня. Однако Сириус не может не признать, что, пусть он и понимает, как устроена жизнь, это еще совсем не значит, что ему не хочется, чтоб она жалела его и за красивые глазки подсовывала побольше подарков судьбы. Но увы и ах, ему-таки приходится терпеть неудобства, приходящие с течением времени. А все это драматичное вступление к тому, что Сириус скучает по своему парню. Они виделись не так давно, если так подумать. Ремус приезжал на день благодарения всего пару недель назад, а совсем скоро он приедет на Рождество, не говоря уже о том, что Сириус иногда и сам ездит к нему. И все же — это другое. После стольких лет дружбы и постоянной близости вдруг оказаться в нескольких сотнях километров друг от друга кажется сущим адом. И Сириус скучает, и скучает, и скучает. Иногда он сидит за работой, которая, как ни крути, довольно монотонна, несмотря на то, что требует креативности на этапе эскизов, и думает… Сириус бьет татуировку очередному клиенту и не может не унестись мысленно в прошлое лето. Они с Ремусом наконец разобрались с тем, кем друг другу приходятся. Из статуса «вроде как вместе» пропали первые два слова, внедрявшие неуверенность. Теперь нет никаких недосказанностей: Сириус любит Ремуса, а Ремус любит Сириуса в ответ. То лето они провели в объятиях друг друга, наконец восполняя ту нужду в физической близости, в которой себе так долго отказывали. Но короткие три месяца омрачало приближение нового учебного года — первого года университета. Ремус давно решил, куда и в каком направлении хочет поступить, и у него все получилось, он даже выбил себе стипендию. Сириус же давно решил, что университет — это не его; тату — вот его призвание. Он с самого детства изрисовывал собственное тело черной гелевой ручкой и даже однажды, на особенно скучном уроке, иголкой и чернилами от ручки сделал себе партак — небольшую звезду на лодыжке. В общем, Сириус довольно быстро понял, что их с Ремусом близкие отношения очень скоро, слишком скоро, перейдут в разряд отношений на расстоянии. Что отстойно, но лучше чем никаких отношений вовсе. Сириус не уверен, что теперь, вкусив Ремуса, готов прожить хоть день без этой особенной связи, установившейся между ними. Поэтому да, Сириус скучает по своему парню, хоть и сделал осознанный выбор остаться в родном городе, а не последовать за ним. Он не мог оставить Реджи одного, и сам Ремус, конечно же, не просил его ни о чем подобном. И все же вот сейчас, после очередного рабочего дня, на него, как на самого молодого и энергичного, свалили обязанность прибраться и привести рабочее пространство в порядок, за этим занятием он и не замечает, как мысленно уносится куда-то далеко — туда, где сейчас его Лунатик. Сириус, наверное, никогда в жизни так не завидовал Питеру, как в последние недели. Они с Ремусом поступили в один универ и вдвоем махнули в совершенно чужой город — Бостон. Вообще вся их компания долго обсуждала совместный план действий, и было решено следующее: Ремус и Питер уезжают в этом году, Джеймс берет gap year, чтобы дождаться Регулуса, Сириус остается дома по той же причине, а сам Регулус доучивается последний класс, после чего они втроем дружно присоединяются к Ремусу и Питеру. Джеймса там как раз заприметили скауты, а Регулусу приглянулась их программа по литературе. Сириус же в любом городе найдет себе пристанище, в конце концов, татуировки бьют везде, где есть люди. Сириус еще раз напоследок протирает свой столик и по привычке достает телефон, проверяя его на наличие новых сообщений от Ремуса. Сегодня вселенная на его стороне, потому что на экране высвечивается: мой лунатик <3 Я дома. Позвони, как будешь свободен Сириус, наверное, никогда в жизни так быстро не тыкал на кнопку звонка. Да, они разговаривают каждый вечер, и да, Сириус вот так перевозбуждается каждый раз. В попытке поскорее прижать телефон к уху, он почти роняет сам телефон, чуть не переворачивает только приведенный в порядок столик и, зацепившись пальцами за сережку, больно дергает ухо. — Ауч! — шипит он, ровно когда Ремус, взявший трубку через полгудка, приветствует его. — Радость моя, ты там живой? — хмыкает Лунатик в ответ. — Да! — слишком громко восклицает Сириус и плюхается в кожаное кресло. — Как прошел твой день? — пытаясь поскорее сменить тему. — Тяжко, этот групповой проект высасывает из меня все силы… — вздыхает Ремус, и Сириус сочувственно мычит. Его парень всю последнюю неделю жалуется на это задание и буквально считает дни и часы до момента, когда они его сдадут и он сможет забыть все это, как страшный сон. Ремус терпеть не может тупых людей, к числу которых относит и своих нынешних напарников по проекту. — Лучше расскажи, как твой прошел. — Ой, знаешь, довольно обычно. Реджи сказал, что на выходных их позвали выступать «У Розмерты», он как бы не приглашал меня напрямую, да он бы скорее шпагу проглотил, но мне кажется, это подразумевалось. — Сириус не может сдержать улыбку, растягивающую губы. Он даже не думал, что из них двоих именно Регулус станет частью музыкальной группы, но жизнь полна сюрпризов. — Оу? Опять? Они, видимо, действительно пользуются успехом… — тянет Ремус. — А то! Они правда крутые, только не говори Регулусу, что я это сказал. — Я могила, — усмехнувшись, обещает он. — О, еще набил сегодня одному челу то ли лягушку, то ли жабу с бокалом вина, у него, как выяснилось, какая-то нездоровая одержимость. — Лягушками или вином? — Думаю, и тем и другим, — фыркает Сириус. — О, еще наскетчил классную штуку, потом скину тебе фотку, хочу себе на ребрах слева. — Опять что-то с луной? — Голос Ремуса звучит ровно и даже капельку осуждающе, но Сириус буквально слышит проскользнувшую наружу улыбку. — Нет, — сходу врет он. Сириус едва ли стесняется своей любви к разрисовыванию своего тела чернильными рисунками, и его абсолютно точно не смущает то, что бóльшая часть его татуировок напрямую связана с близкими ему людьми: друзьями, братом и, конечно же, парнем. Просто именно эта татуировка кажется ему особенной, потому что она впервые запечатлеет на его теле не просто Ремуса, а Ремуса с Сириусом. Вместе. — Вообще-то в этот раз виновники торжества — волк и Гегемон… — Перестань называть моего пса Гегемоном, его зовут Рич! — тут же вставляет Ремус. — …на фоне луны, — заканчивает Сириус и на полном серьезе хихикает. С того конца провода тоже слышится тихий смешок. Что нужно знать о Риче Гегемоне Люпине: он довольно здоровый черный пес, которого Ремус случайно обнаружил на улице и мимо которого, по его словам, никак не мог пройти. «Он так жалостливо смотрел на меня, мне пришлось купить ему поесть, потом я решил, что надо отвести его к ветеринару, потому что он прихрамывал, ну, а там уже администратор в клинике начала обращаться ко мне как к хозяину, в общем, после этого я уже не мог его просто оставить», — и все это не более чем оправдания. Через пару дней Ремус признался, что пес чем-то напомнил ему Сириуса. Первое время он даже называл его Бродягой, но потом почему-то решил, что некрасиво давать собаке ту же кличку, что и своему парню. Сириус, кстати, не имел ничего против. Ему он сразу понравился, но Ремус совершенно не умеет давать псам имена. Ну какой же это Рич? Если он и не Бродяга, то как минимум Гегемон. Вообще Сириус не мог отрицать, что его сердце согревает тот факт, что Ремус, даже находясь вдалеке от Сириуса, находит физическое напоминание о нем, мимо которого просто не может пройти. Таким образом, даже будучи в сотнях километров от Ремуса, Сириус знает, что рядом с ним есть его проекция. Его частичка. — Где Пит? — переводит тему Сириус. — Написал, что задерживается, пообещал еще забежать за продуктами. — М-м, — тянет он, — ясно. — Пауза. — Как бы мне хотелось сейчас быть с тобой рядом, видеть тебя… — не выдержав, вздыхает Сириус. Большую часть времени он старается не думать о том, что Ремус так далеко, но ключевое слово тут — старается. — С первым твоим желанием мы пока что ничего поделать не можем, но, благо, двадцать первый век со своими прогрессивными технологиями предоставляет тебе возможность увидеть меня прямо сейчас, — как бы невзначай намекает Ремус. — Ну нет, — дуется Сириус, — это было бы слишком просто. — Он самодовольно ухмыляется, точно зная, что Ремус по одному только его тону может определить и представить выражение его лица. — В чем же тогда веселье? А так мы еще можем задействовать воображение. Давай, Лунатик, ты же такой умный и креативный, у тебя с фантазией все должно быть хорошо. Вот так в миг Сириус перешел из тоскующего романтика в режим кокетки. Ему нигде не жмет, его все устраивает. И Ремуса, кажется, тоже. — Рему-у-у, ну расскажи, а что на тебе сейчас? — шаловливые нотки уже совсем не нотки, а вполне себе очевидные и лежащие на поверхности аккорды, переходящие в полноценную композицию. — Очень смешно, Сириус, ха-ха, — закатывает глаза Ремус. Опять же Сириус этого не видит, но видит. — Нет, правда. — Сириус пытается переключиться с шутливо-кокетливого тона на всерьез-кокетливый. — Мне сейчас, к сожалению, похвастаться нечем, я в своей обычной рабочей одежде. Под этим подразумеваются черные рваные джинсы с фирменной цепью на поясе и черная футболка — тоже местами дырявая, но тут сквозь дырки продеты булавки. Регулус порой глядя на него говорит что-то вроде: «отец, конечно, проиграл все наше состояние, но не настолько же… почему ты вечно выглядишь, как бомж?» — Мне тоже, я в свитере и брюках. «Классический Лунатик». Сириус еле сдерживается от того, чтоб томно вздохнуть. Он скучает по разнообразию свитеров на каждый день, по тому, как можно было незаметно очень даже заметно красть их у Ремуса. Вообще-то у Сириуса сейчас в шкафу есть ровно три свитера его парня и в Рождество он планирует стырить еще как минимум один. Проблема только в том, что запах со временем выветривается. О, Сириус ждет не дождется их следующей встречи, чтобы заобнимать и зацеловать Ремуса до смерти — так он точно не сможет снова уехать. Сириус уже продумал подробный план и нарисовал карту того, где и как будет целовать, кусать и посасывать кожу Ремуса, чтобы тот даже заикнуться не смог о том, чтобы из кровати вылезти, не говоря уже о каком-то там университете. Одних только этих мыслей достаточно, чтобы у Сириуса по коже побежали мурашки. Сириус и не заметил, что долго молчал, пока Ремус не спрашивает: — О чем задумался? — Уверен, что хочешь знать? — с хитрой ухмылочкой и почти кошачьей грацией мурлычет он. — Уже сомневаюсь, — полушутя говорит Ремус. — Скоро Питер вернется? — спрашивает Сириус. — Без понятия. А чем черт не шутит. — Я думал о том, чем бы мы сейчас занимались, будь ты здесь. Пауза. — И что надумал? У Сириуса стойкое ощущение, что Ремус прекрасно понимает, в каком направлении они сейчас начинают двигаться, и, судя по всему, хочет этого. О-о-о, что ж, значит это будет весело. — Ну, сначала, мы сходили бы в кино, у кассы я чисто из вредности начал бы настаивать на том, чтобы пойти на совершенно другой фильм, а не тот, на который мы изначально планировали и о котором трещал по дороге ты. Мы бы начали перепалку прямо в очереди, и люди спереди и сзади неодобрительно косились бы на нас, отчего тебе бы стало неловко и ты быстро пробубнил бы согласие на мою затею, просто потому что я такой невероятный и неповторимый и ты, ну, просто не можешь мне ни в чем отказать. — Вот как, — хмыкает Ремус. — И что же произошло бы дальше? — Ну, когда наконец настала бы наша очередь брать билеты, я бы назвал кассиру название того фильма, на который хотел пойти ты, и купил два билета, после чего взял бы тебя за руку и потащил в сторону зала… — Все это Сириус выдает на одном дыхании, поэтому не может не взять паузу перед тем, как продолжить свою тираду. Ремус пользуется моментом: — Ты опустил то, как я назвал бы тебя невыносимым после такой выходки. — Я бы ответил, что пусть я и невыносим, но ты все еще меня любишь. — Что есть, то есть. — Ремус почти наверняка пожимает плечами. — Ну, в общем, пошли бы мы на этот твой фильм и я изо всех старался бы сдерживать свои комментарии и шутки по ходу дела во избежание твоих фирменных свирепых взглядов. — Сириус, как никто другой, знает, что Ремуса лучше не отвлекать от просмотра, он терпеть не может комментарии, но иногда Сириус этим пользуется. А что? Порой бывают такие ситуации, когда ему выгодно побесить своего парня, разгорячить его и броситься в бой. — После сеанса ты бы восторгался тем, что ты оценил, и жаловался на то, что тебе не понравилось. Я бы вступил с тобой в дискуссию, и ты в очередной раз удивился бы, что я действительно уделял внимание фильму. — Ты не можешь осуждать меня за удивление этому факту, ты вечно отвлекаешься и сидишь в телефоне, большую часть фильма ты даже на экран не смотришь, — возмущается Ремус. — Ну, не всем нам нужно уделять чему-то 100% своего внимания, чтобы понять это, некоторые просто рождены особенными. — Ага, с СДВГ, — фыркает Ремус. — Ш-ш, а ну прекрати меня буллить, — наигранно хмурится Сириус, будто Ремус его может видеть. — Ты мне всю романтику рушишь! — Да, конечно, прости, радость моя, продолжай, — прочистив горло, услужливо предлагает он. — Выйдя на улицу, ты бы предложил сходить поужинать, но я бы помнил, что ты еще не получил зарплату и пока что на мели, поэтому сказал бы, что устал и мы пошли бы домой. — Даже в твоих фантазиях я бедняк без денег, — замечает Ремус. — Это не совсем фантазии все-таки, все это было бы реальностью, живи ты не в Бостоне, а здесь. — Туше. — Оказавшись дома, я достал бы замороженную пиццу. — Ох уж эти твои отвратительные замороженные пиццы, — перебивает его Ремус. — Ну уж извини, чем-то же я должен питаться, а это быстро готовится. У нас в морозилке можно найти всего две вещи: замороженную пиццу и мятное мороженое с шоколадной крошкой. Но ко второму я даже под страхом смерти не притронусь, лучше уж с голоду помереть. — А смысл выживать, чтоб потом пасть от рук собственного брата, чье любимое мороженое он бессовестно слопал? — Так, на чем я остановился? — Мы бы пошли домой есть ужасную размороженную пиццу? — предлагает Ремус. — Точно! Регулус был бы у Джеймса, а папаша топился бы где-то на дне рюмки, поэтому дом оказался бы полностью в нашем распоряжении, что нам на руку, потому что до пиццы мы бы так и не добрались. — Он вкладывает в голос притворное огорчение. — Заблудились бы по дороге к морозилке? — подшучивает Ремус, хоть и прекрасно понимает, к чему все идет. — Можно и так сказать. Сначала я утонул бы в твоих глазах, потом словил бы одержимость твоими губами, после чего запутался и не выпутался бы из твоих рук. — А дальше? О, игривый Лунатик — любимый Лунатик Сириуса. Хотя… если так подумать, любой Лунатик для Сириуса любимый. — Дальше… я бы приклеился к твоим губам, мучал бы их несколько минут в прихожей, мы даже не дошли бы до моей комнаты, а я уже стянул бы с тебя кардиган. Кое-как мы бы медленно плелись вверх по лестнице, маленькими шажками, но каждый сопровождался бы поцелуями, которые уже перешли бы на подбородок, линию челюсти, шею и ключицы. Ты как всегда пытался бы сдерживаться и контролировать звуки, вырывающиеся из твоего рта, но забыл бы, что я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Я знаю, как сбить твое дыхание, знаю, как вытянуть из тебя стон, знаю, как заставить тебя рычать от возбуждения. Сириус потихоньку распаляется; зажав телефон между ухом и плечом, он быстро завязывает волосы на макушке, чтоб не мешались. Ремус на том конце провода, кажется, не дышит, прикладывая все усилия, чтобы не подавать виду, что его все это хоть как-то трогает. Но Сириус уже решил, что достанет его. — Оказавшись на втором этаже, ты прижмешь меня к стене, руками подпирая ее по бокам от моей головы. Я опять начну целовать твои губы, но на этот раз пущу в ход зубы, потому что могу себе позволить и точно знаю, что тебе нравится потом чувствовать покалывание в покусанных губах. Знать, что это с тобой сделал я. — Сириус слышит громкий выдох Ремуса, и ухмыляется уголком губ. — Ты настолько потеряешься в ощущениях, что контроль над ситуацией снова окажется в моих руках. Сам не заметишь, как к стене будешь прижат уже именно ты. Я проведу руками вдоль твоего тела: по плечам, рукам, груди, к самым бедрам и промежности. У тебя уже, конечно, будет стоять. Ремус все молчит, ухмылка Сириуса становится шире. Да, победа у него в кармане. — Заметив это, я опущусь на колени и примусь медленно расстегивать твои брюки. А ты, не теряя времени, пустишь руки в мои волосы. Начнешь потягивать за корни, мне это понравится. Когда я наконец выпущу наружу твой член, я буду избегать касаний, дразнить тебя, дуть на него, чтобы получить от тебя реакцию. Ты, конечно, дашь мне ее. Дрожь пробежит по твоему телу, и ты изо всех сил дернешь меня за волосы, чтобы я оказался прямо у головки. Перед тем, как погрузить ее в рот, я подниму взгляд и посмотрю тебе прямо в глаза, как делаю всегда. — Блять, — не выдерживает и выдыхает Ремус. — Сириус. — Его голос предупреждающий. Но Сириус только начал. — Я не стану доводить дело до конца сразу. А иначе, в чем интерес, да, Лунатик? — В вопрос Сириус вкладывает столько невинной наивности, сколько только может. Ремус же в ответ только тихо мычит что-то нечленораздельное. Сириусу самому уже выть хочется от собственного представления. Это должно было быть горячо и сексуально, но перемешивается с тоской от осознания того, что Ремус так далеко. Сириус отмахивается от этого ощущения, ему здесь сейчас не место. — Нет, я бы медленно доводил тебя до самой грани, только чтобы оставить тебя висеть над пропастью на самом волоске. Я бы отстранился, а ты бы со злости ударил по стене, на которую опираешься. В ответ я бы состроил невинные глазки, хлопая ими, и перешел к основанию твоего члена, пока головка пульсирует, а ты с трудом приходишь в себя. И так повторилось бы пару раз, но я бы сжалился на третий, обещаю, Лунатик. — И снова он звучит, как сама невинность. Ремус на этот раз не чертыхается, а хмыкает. Серьезно? Ему смешно в этой ситуации?! Не совсем та реакция, на которую Сириус рассчитывал. Он хмурится и только собирается спросить, что смешного, как Ремус его опережает. — Ты всё? — Я… — начинает Сириус, но не находит, что сказать. Как вообще понимать этот вопрос? Сириус вообще ни разу не всё. У него в тесных джинсах заперт уже ноющий член, который явно воспринял весь этот рассказ на свой счет, хотя адресатом (жертвой) должен был стать Ремус. Одно утешает: Сириус пусть и мало, что слышал на том конце, но все же слышал, а это уже показатель, учитывая, как яростно Ремус обычно борется за то, чтобы не издать ни единого звука. — Потому что мне кажется, что теперь моя очередь, — совершенно ровно говорит Ремус, и продолжает: — После того, как ты послушно сглотнешь все, что так усердно пытался выдавить из меня на протяжении одному богу известно скольких минут, как хороший мальчик, которым и являешься, я притяну тебя за волосы наверх и поцелую. Прямо в губы, которые секундами ранее были намного южнее моего рта. Почувствовав у тебя во рту собственный вкус, я возбужусь только сильнее, ты же знаешь. Мои поцелуи станут размазанными, но не бесцельными. Я точно знаю, куда и как тебя целовать. И я не забуду уделить особое внимание твоим ушам, буду кусать, посасывать, целовать мочки и хрящики с этими твоими нескончаемыми пирсингами, отдающими металлическим привкусом у меня на языке. Сириус откидывает голову и уже рассматривает вариант побиться ей о спинку кресла. Черт. Ремус так хорошо его знает, отлично понимая, что и как не только целовать, но и говорить, чтобы заставить Сириуса на стенку лезть. Когда понизить голос, когда потянуть гласные, где расставить паузы. Он резко втягивает воздух в легкие и медленно выдыхает. Боже, дай ему сил, если до сих пор не покинул его. Сириус кладет руку себе на промежность, чуть сжимая в попытке как-то облегчить свое положение. Черт бы побрал Ремуса. Черт бы побрал самого Сириуса, который затеял все это, наивно думая, что сможет выстоять против Ремуса. — У меня, в отличие от тебя, есть манеры, поэтому мы дойдем до твоей спальни, прежде чем продолжать, — поддразнивает Ремус, и Сириус готов вот прямо сейчас пешком выйти и дотопать до него в этот гребаный Бостон, он почти уверен, что доберется на реактивных скоростях и все еще со стояком в джинсах. Сириус вздыхает и, устав держать телефон, решает, что раз он все равно здесь один, громкоговоритель сейчас никому не помешает. — Я даже буду достаточно джентльменом, чтобы не мучать тебя медленным темпом. Просто толкну тебя на кровать и быстро сниму всю одежду, ты будешь судорожно тянуть за свою штанину, застрявшую на щиколотке, и проклинать собственную любовь к зауженным джинсам. Пока ты борешься с ней, я уже успеваю достать все необходимое. Обмазав пальцы смазкой, я пристрою их к твоей поддразнивающей заднице. Буду ласков, но не медлителен. Долго так задерживаться тоже не стану, двух пальцев вполне достаточно, — заговорщически сообщает он; Сириусу нравится легкий дискомфорт от недостаточной растянутости, и Ремусу об этом прекрасно известно. — Полминуты. Столько тебе понадобится, чтобы начать извиваться в нетерпении, что забавно, потому что это я тебя еще жалею и не медлю. Что бы с тобой стало, если бы я решил поиграть, в какую лужу ты бы превратился… Может, мне стоит тебя помучать? — Н-нет, — тяжело сглатывая, выдавливает из себя Сириус. — Не мучай меня, Рему, я ведь был хорошим мальчиком, — пытается он. У него совершенно не получается звучать непринужденно, даже кокетство в голосе подводит, все, что остается, это голое отчаяние. Он слишком возбужден, чтобы хорошо его скрывать. — Спорно, — просто отвечает Ремус, будто бы развлекаясь. Не знай Сириус его так хорошо, как знает, мог бы подумать, что его все происходящее совсем не трогает. Но он знает, что это не так, чувствует. — Ремус… прошу. — И Сириус, честно, сам не понимает, о чем именно просит. — Ну, раз ты так мило просишь, едва ли я могу тебе отказать, да? — Он звучит слишком самодовольно, наигранно насмешливо, будто передразнивая Сириуса; если бы Сириуса это не возбуждало еще больше, он бы стукнул его по голове, чтобы сбросить с нее корону. Сириус отчаянно кивает, забыв, что Ремус не может его видеть, мычит и почти хрипит. Он чуть не ноет, как ребенок посреди супермаркета, топающий ножкой и требующий подчиниться его воле и желаниям. — Ты сейчас взорвешься, радость моя, — переключаясь обратно на свой в обычной степени шутливый голос, замечает Ремус. Сириус может в ответ лишь захныкать. — Ну, давай. Прикоснись к себе, я же знаю, что ты хочешь. О, Сириус любит этого мужчину. Он даже почти не задумывается о том, что и, главное, где сейчас будет делать, быстро отмахиваясь от мыслей о том, что это плохая идея — заниматься чем-то подобным на рабочем месте, даже если он там сейчас один. В этот момент его уже ничего не волнует, кроме Ремуса, Ремуса, Ремуса на том конце провода. — Только если ты тоже, — удается выдавить Сириусу. Молчание. Сириус уже почти смиряется с тем, что Ремус не хочет заходить за эту черту, но он наконец отвечает: — Хорошо. Сириус быстро, трясущимися руками расстегивает пуговицу и ширинку, спуская разом и джинсы, и белье. Когда его ладонь наконец обхватывает член, он выдыхает: — Блять. — Он усиливает хватку и начинает потихоньку двигать рукой вверх-вниз. — Так, на чем мы там остановились? — Какая у тебя память короткая, — поддразнивает Ремус. — Хорошая новость в том, что из короткого во мне только память. Он может сказать, что Ремус почти наверняка фыркает себе под нос. Либо же телефонная связь шумит, но он предпочитает думать, что дело не в этом. — Хорошо, радость моя, напоминаю твоей короткой памяти, что я вот-вот собирался трахнуть тебя в задницу. Что-то освежилось? — язвительный Ремус! Да Сириус сегодня просто джекпот сорвал! — Да, кажется, теперь припоминаю… — задумчиво тянет Сириус, не прекращая мерное движение руки на члене. — Я решаю не мелочиться и разом вхожу во всю длину, потому что нечего оттягивать неизбежное, не думаешь? Сириус шипит, у него все внутренности сжимаются, стоит ему только представить это. Сжимаются в лучшем смысле слова. Он ускоряет движения своей руки, и ему приятно слышать, что на том конце дыхание Ремуса тоже сбивается. Как же Сириусу хотелось бы сейчас видеть его лицо. — Ремус, — как-то жалостливо тянет Сириус. Это просто невозможно. Но он решает присоединиться. К черту все! Они просто поддадутся этому безумию вместе. — Мои губы находят твои, и в перерывах между поцелуями я заставляю тебя смотреть мне прямо в глаза. Ты уже вошел в меня так глубоко физически, и я хочу, чтобы ты вошел еще глубже — в самую мою душу. Ремус подхватывает оттуда и продолжает: — Все еще смотря тебе прямо в глаза, прямо в душу, я начинаю двигаться, одной рукой обхватив твою щеку, а вторую направив к твоему нетронутому члену. Темп я сразу задаю быстрый. Мы оба слишком нетерпеливые, чтобы делать все размеренно в первый заход. Блять. Сириус ускоряет собственные движения, еле дыша, но пытаясь держать себя в руках и не выть слишком громко. — Ремус, — наверное, в сотый раз стонет он. — Сириус, — раздается в ответ. — Я хочу, чтобы ты кончил, представляя, как я двигаюсь в тебе, представляя, что твоя рука на самом деле моя, представляя, что я смотрю тебе прямо в глаза, пока ты теряешь себя в моих объятиях и разлетаешься на миллионы мелких осколков. Ритм движений Сириуса сбивается, становясь хаотичным, пока он судорожно дергает рукой, сосредотачиваясь исключительно на головке, зная, что осталось чуть-чуть. Он делает все так, как велит ему Ремус. Он представляет его тело, его руку, его глаза, глядящие ему в самую душу. И этого достаточно, чтобы Сириус сорвался с обрыва. Оргазм накрывает его, как цунами, и он издает какой-то уж очень высокий писк-стон, изливаясь себе на живот. Благо, он заранее задрал футболку на грудь, которая теперь тяжело вздымается. Но Сириус не обращает внимания ни на что, кроме громко дышащего в трубку Ремуса, который подавляет собственные стоны, хоть уже и близок. Так не пойдет. Сириус не может его видеть, но он хочет хотя бы слышать, как Ремус кончает. — Лунатик, не сдерживайся. Я хочу слышать, как на тебя влияю, — пытается Сириус. Ремус хмыкает. — Как влияешь? — Явно на грани. — Ты просто сводишь меня с ума, Сириус. Мне кричать охота от того, как сильно я хочу сейчас к тебе прикоснуться. Как хочу поцеловать твои губы, шею, руки, уши, каждую татуировку, каждую родинку, каждый сантиметр твоей кожи. Сириусу тоже хочется всего этого и большего. — Хочу, чтобы вокруг моего члена сейчас была не моя собственная рука, а ты. — Представь, что это я, Ремус, — шепчет Сириус. — Сириус… — то ли стонет, то ли рычит он наконец и кончает, если судить по звукам, доносящимся с того конца. — Вот так… После этого они оба активно пытаются отдышаться и прийти в себя. Сириуса вдруг начинает распирать на смех, когда он оглядывается по сторонам. Он еле сдерживает рвущийся наружу хохот, хватает со стола несколько салфеток и вытирает свой живот, пока вся эта липкая жижа не засохла. — Фу-у-ух, это было хорошо, — довольно объявляет Сириус. — Всего лишь хорошо, радость моя? Обижаешь. — Более чем хорошо, — объявляет он и вдруг: — Открой видео. — Зачем? — В голосе Ремуса читается недоумение. — Мне всегда нравилось смотреть на тебя после. Без лишних слов, Ремус переключает их на видеозвонок. Выглядит он как настоящее произведение искусства: волосы растрепались и чуть прилипли ко лбу — видимо, он вспотел — щеки раскраснелись, а глаза сверкают. Сириус проклинает плохое качество видеосвязи, ему хотелось бы видеть Ремуса в наилучшем качестве и желательно в 3D, вживую. Он так и смотрит на него с полминуты, а потом резко переводит тему. — Ну что, какие планы? — Да вот, думаю, пора пойти выгулять Рича, — как ни в чем не бывало говорит Ремус. — Ну хоть раз, ну назови ты его правильно, а! — возмущается Сириус. — Я не буду называть своего пса Гегемоном. — Это пока. Подожди. Я до тебя еще доберусь — Ага, как скажешь, радость моя, — хмыкает Лунатик. Приведя потревоженное рабочее пространство в приличный вид, Сириус, все еще болтая с собирающимся на прогулку Ремусом, выходит на улицу. Они оба оказываются под одним звездным небом, просто в разных точках на карте, и это, наверное, служит каким-никаким утешением. Пусть они сейчас и далеко друг от друга, но это не навсегда. У всякой песни есть конец, даже у той, что доносится издалека. А уже после нее начнется новая, но это уже совсем другая песнь.