Бесконечная цепочка шикарных автомобилей. Беспрерывные вспышки камер, десятки объективов, которые будто сверлят в нем дырки. Глаз каждого здесь присутствующего лежит на нем; их рты либо открыты от восхищения, либо издают звуки, хотя и теряющиеся в общем шуме, чтобы привлечь его внимание. Чхве Хенсок сверкает улыбкой и в окружении охраны направляется внутрь здания.
Мрамор на полу настолько чист, что даже ступать на него совестно. Швейцар с прямой осанкой и седыми усами вежливо приветствует парня, а лакей услужливо избавляет его от шубы. Украшения в проколах Хенсока пусть и бросаются в глаза, но не сравнятся с ослепительным блеском огромных люстр под высокими потолками. Воздух переполнен парфюмом сотни людей, если не больше, но запах у них сносный, потому что Хенсок не воротит нос, лишь вбирает в легкие побольше воздуха и проходит в банкетный зал. Истинный неоклассицизм: контрастирущие цвет слоновой кости и черный, отсутствие лишних предметов, за которые будет цепляться глаз, но зато на стенах есть легкие, простые фрески, а у потолка — лепнина. Хенсок чувствует себя в такой обстановке комфортно. Он уже замечает своих приятелей у шведского стола и неспешным шагом идет к ним.
Беседы вертятся вокруг одного и того же — вокруг Недели моды и показов на ней. Конечно, обсудить есть что, но Хенсок посещает их не за этим. Он лишь насыщается, обогащается, что-то берет на заметку, критикует, оценивает, хвалит… Что угодно, но наедине с собой. От показа последнего Дома моды он остался под особым впечатлением, поэтому будет самой настоящей удачей, если у дизайнера, о котором не устают трещать телевидение и Интернет, появится минутка выслушать пару добрых слов от Хенсока.
Сколько здесь людей. Сколько напудренных добела лиц, сколько лоска на шикарных волосах гостей и гостий. Какие вычурные у них перстни на пальцах, какие блестящие украшения в ушах и на шее. Обтянутые гладкими пиджаками крепкие мужские плечи. Обтянутые шелковыми платьями женские талии. Кажется, во всем этом нет никаких изъянов. Все кажется идеальным. И все кажутся идеальными. Честно говоря, Хенсоку скучно за этим наблюдать, но он все еще питает надежду познакомиться с тем самым дизайнером, который на слуху в высших кругах уже не первый год.
Хенсок слушает приятелей и следит за залом, пока менеджер общается с другими менеджерами. Он, Хенсок, тоже входит в число предметов бурных обсуждений, ведь это такая честь — вживую увидеть одну из самых востребованных моделей Восточной Азии, которую активно проталкивают и в Европу, и, может, даже заговорить с ней. Чересчур много здесь притворной любезности. Горло саднит от невысказанных колкостей в адрес псевдоискренних особ. Хенсок безо всякого интереса обводит глазами стол с деликатесами, репродукции картин на стенах, какую-то выставку в другом конце зала, где висят фотографии с показов и дана краткая информация о них.
Появление Чхве Хенсока взбудоражило не только репортеров и охотников за сплетнями мира моды, но и людей повыше и поважнее. К парню продолжают подходить деловитые мужчины в строгих костюмах и напомаженные женщины с кокетливыми взглядами и выражать свою радость и удивление по случаю его прихода. Они либо сдаются и разрывают зрительный контакт, либо откровенно изучают и оценивают Хенсока. Все видно по их заинтересованным физиономиям, но у Хенсока нет никакого желания поддерживать пустые и однотипные разговоры.
Зал едва ли не забит под завязку. Дискомфорт уже начинает сковывать Хенсока, а руки трутся об одежду в раздражении и легкой панике. Слишком тесно. Слишком близко. Чьи-то губы чуть не сталкиваются с его собственными, плеч касаются чужие руки, и у парня появляется ощущение, словно облапали его со всех сторон и у всех на виду.
— Хенсок-щи, — на ухо говорит менеджер, — ты так бокал разобьешь.
Только сейчас Хенсок обращает внимание на сжатые на хрустальном бокале пальцы, ставит его на поднос ближайшего официанта и делает максимально глубокий вдох-выдох, пытаясь успокоиться. Менеджер прихватывает его за локоть и, пробираясь через толпу, выводит в противположный конец зала, где народа меньше всего. Там даже темнее, поскольку основное внимание сосредоточено на середине.
— Уверен, что хочешь остаться? — спрашивает менеджер, кладя руку на плечо Хенсока.
Еще бы он не хотел. Хенсок здесь ради одного: увидеться с дизайнером показа, который запомнился ему больше остальных. Он так о нем наслышан. Столько всего разного говорят про того неприкосновенного парня, что не жалует общества людей и лишь изредка бывает так милостив, что спускается с небес на землю к тем, кто жаждет его внимания. Хенсок согласен пострадать, потому что настроен так или иначе добиться этой милостивости и сегодня.
И вот по толпе катится шепот и люди начинают выглядывать кого-то из толпы, даже становясь на носочки. Хенсок лениво скользит взглядом ко входу в другое крыло здания и замечает светлую макушку и серьезное выражение на бледном лице. Сердце екает, мускулы застывают в напряжении, потому что наконец он видит главную причину, по которой его сюда занесло.
Хенсок дергает менеджера за рукав.
— Представь меня ему, — непререкаемым тоном говорит он и движением головы указывает на дизайнера.
— Наконец-то, — выдыхает менеджер. — Могу поспорить, что он уже о тебе слышал. Но, кажется, ближайшие двадцать минут те пиявки от него не отлипнут. — Группа девушек интернет-звезд в сопровождении своих верных бойфрендов оккупировала только что вошедшего и начала «пищать» о том, как шикарен был его недавний показ мод. — Подойдем чуть позже.
Ничего другого делать не остается. Хенсок просит у официанта воды и продолжает наблюдать с менеджером со стороны. Люди тянутся ко входу в другое крыло и не дают дизайнеру ступить и шагу. Хенсоку не видно, но на самом деле тот еле сдерживается, чтобы не рявкнуть на них. Зубы стиснуты, взгляд суровый, и он отказывается отвечать на поток надоевших вопросов. В конце концов его менеджер всех осекает на полуслове и расталкивает наглецов, а дизайнер слегка кивает ему и движется к шведскому столу.
Хенсок решает выждать еще минут десять, прежде чем подойти. Ничего и никто, кроме дизайнера, по-прежнему не вызывает интереса. К нему снова присоединяются приятели и обсуждают между собой состояние биржи на данный момент, пытаясь втянуть в разговор и Хенсока. Но Хенсок следит за мелькающим в окружении двух телохранителей парнем, одна только серьга которого стоит дороже, чем весь образ любого присутствующего здесь. Может, исключая Хенсока. У него прямая осанка и плавные движения. Он оглядывает стол с угощениями, но выпивает только воду с лимоном и становится возле приоткрытого окна, начиная дышать полной грудью. Наверняка взволнован. И, честно признаться, Хенсок немного злорадствует, потому что вокруг только и разговоры о том, что дизайнера нелегко вывести из себя и пошатнуть его самообладание, а тут он воочию видит противоположное.
Хенсока уже порядком донимает та безликая болтовня, раздражающая слух, поэтому он дает менеджеру знак, что пора действовать. Они отыскивают дизайнера, от которого лишь минуту назад отошла экстравагантная дама с пером на шляпе, и Хенсок, приближаясь к нему, попадает под плен источаемой им гламурности. Черный твидовый жакет оттеняет его блонд, ворот светлой атласной рубашки расстегнут на одну пуговицу. Серьги из белого золота качаются в мочках ушей, когда он поворачивается к подошедшим и убирает волнистые волосы с глаз. На миг Хенсоку кажется, что в его взгляде мелькает отчаяние и он готов умолять, чтобы его оставили в покое.
— Здравствуйте, — говорит менеджер по-английски, и они с Хенсоком кланяются по всем правилам. В ответ дизайнер чуть наклоняется вперед, придерживая свой жакет. — Если у вас есть свободная минутка, позвольте представить вам Чхве Хенсока.
— Здравствуйте, — произносит Хенсок и кланяется повторно.
Менеджер, выполнивший свою задачу, отходит на несколько шагов и продолжает изучать обстановку в зале, тихо переговариваясь с парой коллег.
— Рад наконец встретиться с вами. — Они обмениваются взглядами, и если лицо Хенсока хоть более или менее дружелюбное и он старательно скрывает то, что хочет побыстрее уйти, то по лицу дизайнера можно понять лишь то, что у него нет настроения вести светские беседы.
Эти японцы. Быть может, это и вправду лишь стереотип, но на собственном опыте подтвердить его Хенсок очень даже может: все знакомые японцы тоже вначале были неконтактными и больно уж скрытными. Впрочем, Хенсоку не то чтобы нужно становиться с ним друзьями. Простое любопытство.
Так он думал изначально. Но когда прочувствовал на себе то, что чувствуют люди, находясь рядом с человеком влиятельнее и притягательнее их, у которого на лбу написано, что он не из простых, то немного изменил планы. Теперь ему нужно завоевать его расположение.
— Здесь чересчур шумно, — говорит Хенсок, а продолжает на японском: — Давайте уединимся, Йошинори-сан.
Не ожидавший услышать родной язык, Йошинори бросает короткий взгляд на парня, но тут же становится к нему вполоборота — лицом к сборищу «стиляг», — делает большой глоток воды и спрашивает тоже на японском:
— О чем вы хотите поговорить?
— Ни о чем конкретном. — Можно подумать, что дизайнер «Шанель» не захочет попусту болтать, но Хенсок не так наивен, и подход у него не так прост. — Уверяю, вы не услышите лести и лживого восторга за ваш ошеломительный успех.
И Йошинори это интригует. Он поддается — медленно кивает, ждет, пока телохранители расчистят путь, и они с Хенсоком шагают ко входу в другое крыло.
— Ресторан на втором этаже, — тихо говорит Йошинори. — Понадеемся, что там менее людно.
Вообще-то он является тем типом знаменитостей мирового масштаба, которым все нипочем. Его любят — это хорошо, не любят — ну и пусть. Он не гонится за хорошей репутацией, да и в целом не гонится ни за известностью, ни за всеобщим одобрением. Он — дизайнер. Он хочет, чтобы критиковали не его поступки, высказывания и поведение на публике, а его бренд. Он — такой же работник, как и все, творческая личность, которой глубоко плевать на мнение остальных. Общественность недовольна тем, что он холоден к окружающим и очень редко дает какие-либо комментарии? Что ж, Йошинори ничем никому не обязан.
И он знает, что не обязан общаться с Чхве Хенсоком, если не хочет. А он в самом деле не хочет. Весь этот банкет, весь шик и блеск, который здесь устроили, ничего не стоит. Не стоит даже того, чтобы жертвовать лишними часами в ванне с пеной. Йошинори не ведет праздный образ жизни, хотя и купается в деньгах, просто вместо встреч с моделями (пусть даже такими, как Чхве Хенсок) предпочел бы отсидеться в номере отеля и вернуться к семье в Японию. Банкет — это последнее мероприятие на сегодня, день и так вышел перегруженным, и Йошинори раздражен из-за Хенсока, ведь иначе мог бы пораньше ото всех улизнуть. Однако в Хенсоке есть что-то нестандратное, что заставило Йошинори остаться.
Их проводят к столику в самом центре небольшого и почти заполненного ресторана. Официантка в рубашке, жилете и юбке-карандаш, любезно улыбаясь, берет заказ и удаляется. Йошинори позволяет себе расслабиться на стуле и порассматривать Хенсока. Под черным кожаным блейзером видно такого же цвета полупрозрачное кружево. Едва ли не на каждом пальце находится серебряное кольцо. В септуме, лабрете и индастриале — тоже серебряные украшения. Йошинори пытается угадать стоимость всего, что есть на нем, но вообще его это не волнует. И тем не менее он улавливает аромат шанелевского парфюма.
Чхве Хенсок, думаешь, ты первый, кто так ко мне подлизывается?
Самая высокооплачиваемая модель Восточной Азии. Кореец, который выбился в люди, несмотря на огромную конкуренцию. Прорывается в Европу… У него определенно есть потенциал. И Йошинори ясно, что он и правда другого уровня.
— Часто здесь бываете? — Подведенные черным глаза Хенсока внимательно следят за Йошинори.
— Не имеет значения.
— Я тоже не фанат этих вылизанных банкетов.
— И все-таки вы здесь.
— Ради вас.
— Льстите.
— Говорю чистую правду.
— Не могу в это верить.
— Я не собираюсь вводить вас в заблуждение.
Хенсок ухмыляется: ему нравится играть с Йошинори в догонялки.
— Так вы здесь ради меня, — говорит Йошинори так, будто его заставляют. — Хорошо. У вас деловое предложение?
— Честно? Нет.
В любой другой ситуации Йошинори бы не стал продолжать бессмысленные посиделки, но Чхве Хенсок не любая другая ситуации. Уверенность в нем льет через край.
— Ваша последняя линейка намного лучше предыдущей.
— Вы в этом разбираетесь? — с каменным лицом спрашивает Йошинори.
— Материал слегка изменился, не так ли? — Уголки губ Хенсока все никак не опустятся вниз. — Визуально не понять, но волокно ощущается пальцами по-другому.
— Верно, — нехотя признает Йошинори. — Вы заметили — приятно знать.
— Да. К тому же мне нравится, что концепт вы оставляете одним и тем же, но умудряетесь вносить такие изменения, чтобы линейки не казались одинаковыми.
— Чхве Хенсок, чего ты добиваешься?
Взгляд у Йошинори тяжелый и безжалостный. Словно бы пырнул ножом. Хенсок усмехается и опускает голову, удивленный его прямотой, хотя это не секрет, что Йошинори не любит изворачиваться.
— Ситуация принимает интересные обороты… — со смеющимися глазами говорит Хенсок, и в эту же секунду официантка ставит перед парнями два разных блюда и по бокалу с сухим белым вином.
Поначалу Йошинори отнекивался от вина, но согласился только на один бокал. Целью Хенсока, конечно, не является споить его. Просто, возможно, Йошинори немного потеплеет к нему и не будет относиться так настороженно.
— Можешь быть спокоен, Йошинори-сан, — серьезно произносит Хенсок. — Я всего-навсего хочу узнать и понять тебя. Искренне.
— Тратишь мое и свое время, — фыркает Йошинори.
— Только что ты стал не на один миллион долларов успешнее. Тебе кже давно подражают, в тебе души не чаят, и ты на вершине славы. В конце концов, ты в Париже. Уверен, что после стольких лет работы отдых будет считаться тратой времени? Тем более отдых в
моей компании?
— Ты ведешь себя как фанат, который пытается казаться выше в глазах кумира.
— Э-эх, раскусил, в следующий раз приду в обуви без каблуков, — театрально вздыхает Хенсок и качает головой.
На долю секунды губы Йошинори трогает усмешка. Очко в пользу Чхве Хенсока. Значит, он так просто не сдается.
— Спасибо за еду, — бурчит Йошинори, и отвечают ему тем же.
Еще одна причина, почему Йошинори здесь некомфортно, заключается в том, что он ненавидит кушать в чьей бы то ни было компании, кроме семейной. И тем не менее на встречах заставлять себя приходится. Сейчас он заказал лишь крошечный десерт, чтобы доесть все быстро, но можно это расценить и как намек на то, что он не считает Хенсока достойным своего внимания и времени. В чем Йошинори с течением времени, по правде сказать, сомневается, потому что Хенсок действительно не похож на напыщенных индюков в линялых смокингах и слишком эмоциональных дам с норковыми шубками на плечах.
В ресторане скрыться тоже не удалось. Посетителей становится все больше и больше, и гул заглушает музыку из стереосистем. Взгляды многих прикованы к Йошинори, но, чего уж таить, глазеют и на Хенсока. Телохранители и менеджеры, сидящие поодаль, настороже и сканируют помещение взглядом на возможный предмет опасности. Йошинори чувствует давление, дышать теперь тяжелее, пища стоит в горле комком. Хенсоку, как и ему, тревожнее прежнего, но развеять атмосферу он все-таки старается.
— Ты садист, — негромко говорит он, а Йошинори вновь смотрит на него равнодушно. Елейным голоском и с лукавой улыбкой Хенсок продолжает: — Они все сгорают от любопытства, от желания услышать твои комментарии, словить взгляд, точнее даже удостоиться его. А ты обламываешь надежды.
— Получается, везунчик только ты.
— Какая честь!.. — хихикает Хенсок.
Он знает, что, если бы ничего здесь Йошинори не держало, он ушел бы, раз ему здесь так не по душе. И знает, что Йошинори никуда не денется, ведь что-то его да зацепило. Хенсок думал просто поболтать с ним и выразить восхищение по уже известному поводу, но теперь и сам не уверен, какую игру ведет и зачем.
Щелчком пальцев Йошинори подзывает официантку и говорит:
— Еще один бокал того же.
Она кивает, смотрит на Хенсока, но тот мотает головой.
— Хочешь опьянеть прямо здесь? — обращается он к Йошинори.
— Следи за мной, чтобы не сказал лишнего.
— Доверишься мне?
— Больше некому.
— Стой. Людей слишком много, это может выйти нам боком.
Взгляд у Йошинори не вполне доверчивый — да что уж там, у него на лбу так и написано: я подозреваю всех и все и ни за что никому не доверюсь. Тяжело вздохнув, он говорит:
— Пойдем отсюда.
И, когда они покидают душный и ставший людным ресторан, Йошинори и Хенсок чувствуют облегчение.
Они возвращаются в банкетный зал, где оживление не угасло до сих пор.
— Авеню Монтень, — на ухо Хенсоку говорит Йошинори. — Там единственный отель, водитель поймет. Поезжай первым, я выжду минут десять.
Через двадцать минут Хенсок видит, как портье открывает перед Йошинори белую дверь автомобиля и тот одергивает жакет и поправляет воротник рубашки. Его взгляд находит Хенсока и, кажется Чхве или нет, становится мягче.
— Я ведь дал тебе ключ, — произносит Йошинори, со странной смесью эмоций глядя на Хенсока.
— Слишком провокационно заявляться в номер одного из самых богатых людей мира, учитывая наше тридцатиминутное знакомство.
По губам скользят усмешки. Отель перед ними — Плаза Атене — сочетание модерна и классицизма. Расположенный рядом с наиболее знаменитыми Домами моды, он не кричит о себе, но чарует ореолом роскоши, щеголяет своим великолепием. Милые балкончики и красный бархат цветов под окошками. Ряд растущих каштанов перед отелем не может затмить его очарование. Даже неудивительно, почему дизайнер остановился именно здесь.
Они поднимаются на последний шестой этаж, доходят до конца освещенного по максимуму коридора, и телохранители с менеджерами распределяются по двум номерам напротив без единого слова. Оказавшись внутри, Йошинори расслабляет спину — заметно, что она напряжена постоянно, ведь он держит осанку безупречной. И выглядит он измученным. Йошинори не спеша снимает обувь и в полутьме сразу идет к кровати. Хенсок останавливается позади, но довольно близко, чтобы Йошинори почувствовал его дыхание на шее, и помогает снять жакет.
— Я не за этим тебя позвал. — Видимо, Йошинори данный жест понял неправильно. Он смотрит на Хенсока сонно и раздраженно.
— Знаю, — усмехается тот.
Йошинори снимает с него блейзер и разглядывает кружевное подобие водолазки, под которым видно кожу. Хенсок смотрит за тем, что он сделает дальше. А дальше Йошинори направляется в ванную.
Комната просторная: вдоль всей правой стены установлена гарнитура с двумя большими овальными раковинами и длинным зеркалом с подсветкой над ними. Кафель и сама гарнитура, имитирующие дерево, бежевого цвета. Как только парни заходят, приглушенный свет включается автоматически. Первое, что нужно сделать перед сном по приходу с вечернего мероприятия, — это смыть макияж, поэтому Хенсок роется в шкафчике и находит мицеллярную воду от Ла Прери и ватные диски. Запрыгивает на свободное место между раковинами, и Йошинори, не поведя и бровью, молча подходит ближе, становясь между его ног. Хенсок смачивает диск и проводит им от носа Йошинори к скуле.
Или мицеллярная вода не справляется со своей задачей, или кожа у Йошинори действительно такая светлая и здоровая. Хенсок деликатно придерживает его лицо за подбородок, касаясь только тремя пальцами, и глаза у Йошинори закрыты. Тишина уместна. Не совсем, правда, ясно, для чего они продолжают вечер в этом номере. Точно не чтобы разговаривать о работе.
— У тебя есть родинка, — удивленно говорит Хенсок, приостановившись, когда под тональным средством обнаружил родинку, которой нет ни на одной фотографии дизайнера.
— Да ну? — Йошинори открывает глаза, а Хенсок возвращается к своему делу.
— Зачем маскируешь?
В ответ лишь пожимают плечами. Спустя пару секунд Йошинори кладет руки Хенсоку на бедра и какое-то время медленно их поглаживает вперед-назад. Дышит теперь Хенсок немного глубже прежнего. Он чувствует взгляд Йошинори, но не смотрит на него, а когда решает-таки это сделать, то замечает в чужих глазах томление.
— Флиртуешь? — слегка улыбается он.
— Наблюдаю.
— С томными глазами и руками на моих бедрах?
— Надеешься, что это намек на что-то?
— Если да, то было бы здорово.
— С удовольствием огорчу тебя.
Помолчав, Хенсок говорит:
— Выдохни, я здесь правда не ради этого.
Ради чего тогда, Йошинори не спрашивает. Снова закрывает глаза. Мягкие прикосновения Хенсока нравятся ему куда больше грубых прижиманий к стене.
Вскоре Хенсок заканчивает, и Йошинори ополаскивает лицо, нанося затем еще кучу косметических средств. Теперь он выглядит не так устало. Хенсок слезает с гарнитуры, а Йошинори уже с ватным диском наготове. Он приподнимает лицо Чхве и делает то же самое, что и он пять минут назад.
— Кто твой визажист? — Тихий голос Канемото не дает тишине поглотить ванную.
— Тайна, — улыбается Хенсок.
Йошинори цокает, но полуулыбкой светится тоже.
— Она не догадывается, что ее легко вычислить, — говорит он.
Визажист у них одна, потому что никого больше, кто работает со знаменитостями и просит их не разглашать, что работает с ними именно она, нет.
Странно, но рядом с Хенсоком Йошинори не хочется закрываться. С тех пор как они ушли из ресторана, ему особенно спокойно, хотя все еще непонятно, зачем было звать его и почему Хенсок без раздумий согласился.
— Я много слышал о тебе. — Йошинори заводит одну ладонь в такие же светлые, как у самого, волосы на затылке, а диском в другой проводит по линии челюсти.
— Хорошего? Или скандального?
— Скандального. Перестань легкомысленно бросаться словами, иначе годами будешь извиняться перед общественностью. И многого лишишься. Предложений о работе — уж точно.
—
Я лишусь предложений о работе? — Хенсок ехидничает.
Йошинори испускает вздох и продолжает:
— Но и хорошего предостаточно. Недавно услышал, как тобой восхищаются
мои модели.
Это что-то да значит. План по «завоеванию» Европы идет успешно. Хенсок понижает голос и смотрит на Йошинори из-под полуопущенных ресниц:
— Может, хочешь нанять меня?
— «Нанять», — фыркает Йошинори. — Прибедняешься, труженик искусства.
— Ты не ответил.
— Не относись к себе как к вещи.
— А ты не умничай, — возмущается Хенсок.
— Оставь вопрос менеджеру. Сочтет нужным — тебя сделают амбассадором.
— Всего лишь-то?
— Уймись, Хенсок-сан, — невозмутимо говорит Йошинори, но без злобы. — Много болтаешь. Повезло, что я еще могу воспринимать твой японский.
— Я хорошо на нем… — бормочет Хенсок, но диск, стирающий с его губ карандаш, не позволяет договорить.
На лице у Йошинори победоносная ухмылка.
Макияж стерт, и Хенсок спрашивает:
— Душ?
— Я не пойду, устал. Ты как хочешь.
Но Хенсок тоже отказывается. Они возвращаются к кровати, и Йошинори вытаскивает из длинного глянцевого комода что-то черное. Беззастенчиво переодевается на глазах у Хенсока в пижамные рубашку и штаны, а затем пару секунд пялится на него, прежде чем из того же комода достать идентичную пижаму, только цвета шампани. Шелк приятно ложится на кожу и холодит ее. Йошинори открывает створки, ведущие на балкон, и совсем молчит, когда они с Хенсоком садятся на кровати друг против друга.
Свет исходит лишь от бра и парочки других настенных светильников, остальную часть комнаты едва ли видно. Так сразу тему для разговора придумать сложно. Хенсок не думал, что будет ночевать здесь, а еще больше теперь находится в смятении оттого, что Йошинори, прежде не выражавший к нему расположения, вдруг сам и инициировал «ночевку».
Нет, все-таки вид у Йошинори, как и раньше, вымученный, хотя он старательно это скрывает. И Хенсок, недолго думая, предлагает:
— Массаж?
Канемото кивает и ложится животом вниз. Ладони Хенсока сначала разминают ему шею, и Йошинори выдыхает: натянутые мышцы дают о себе знать. Чхве поглядывает на его лицо: как бы Йошинори ни хотел расслабиться, оно остается сосредоточенным. На самом деле, он ждет подвоха. Пусть Хенсок и не кажется тем, кому бы только в постель затащить, но они знакомы всего ничего, и Йошинори не успел его «прочесть». Тем не менее он надеется, что эта встреча иного характера, и позволяет пальцам Хенсока массировать шею, плечи и спину.
— Я проходил курсы, — сообщает Хенсок.
— И много у тебя было клиентов?
— Ты просто так язвишь или с подтекстом?
Йошинори, цокнув, отворачивает голову в другую сторону.
— Зачем тогда тебе курсы? — спустя некоторое время интересуется он.
— Просто так. Было скучно, вот и захотел чему-то научиться. Нормально получается?
Йошинори с трудом удерживается от желания подколоть парня, но отвечает честно:
— Да. То, что нужно.
Немного погодя Йошинори поднимается и склоняет голову в знак благодарности. Все движения, молчание, взгляды будто имеют скрытый смысл и таят в себе что-то, что трудно разобрать. Таким должен быть вечер успешных модели и дизайнера, одного из которых считают секс-символом, а другого боготворят за непревзойденность? Но почему все должно сводиться к одному-единственному?
Когда Йошинори тянется к серьгам Хенсока и начинает их аккуратно снимать, тот понимает: вся эта медлительность приносит японцу удовольствие. Как там говорят про их народ? Они созидают, наблюдая прекрасное. Хенсок отрывает взгляд от его лица и замечает, что вид с балкона и других окон открывается на сверкающую будто золотом Эйфелеву башню. Чувствует, как подушечки чужих пальцев случайно касаются шеи или щек, когда Йошинори намеревается достать украшения из пирсингов на лице. Каждое его движение выходит осторожным и не очень уверенным, но лицо излучает полнейшее спокойствие. А вскоре кажется, что и вовсе печаль.
— Вид у тебя печальный какой-то, — так и говорит Хенсок.
Йошинори избегает смотреть ему в глаза и вот-вот закончит снимать серьги со второго уха.
— Что в этом удивительного? — безразлично спрашивает он.
— Я понимаю тебя. Ты одинок.
— Никаких слухов о моих отношениях не слышал?
— Их нет.
— Слухов или отношений?
— И того, и того.
— Значит, мои люди хорошо выполняют свою работу. — Йошинори ловит вопросительный взгляд Хенсока. — Моя постель редко пустует.
— Но того факта, что тебе одиноко, это не отменяет, — подытоживает Хенсок.
Йошинори упрямо молчит и переходит к ожерельям. Отстегивает, кладет рядом. Глаза беспокойные.
— Ты будто хочешь что-то рассказать, но не разрешаешь самому себе.
«Приставучий, хотя и внимательный», — думает Йошинори, но вырывается у него едкое:
— Надеешься узнать что-то эдакое и анонимно растрепать об этом СМИ?
— Ты во всем видишь угрозу, — вздыхает Чхве, — это грустно.
— Постарайся уж меня не жалеть.
Прежде яркий, даже можно сказать вычурный Хенсок без бижутерии, макияжа и брендированной одежды превращается в самого обычного парня. Но так происходит у всех. Разве что харизма выдает в нем человека, который знает свое место и знает, чего достоин. Без всякой мишуры он, конечно, может, и чувствует некоторый дискомфорт и уязвимость, но уверен в том, что Йошинори разделяет эти чувства. Хенсок убирает его волнистые пряди с ушей и освобождает мочки от мелких украшений из. Он начинает понимать, почему Йошинори это нравится. Для японца это достаточно интимное действие, ведь он терпеть не может непрошенных прикосновений. Тем более кто-нибудь недобросовестный посмеет стащить безделушку, а Йошинори в тот момент окажется рассеянным и потеряет несколько тысяч долларов, хотя это для него мелочи. По сути, Хенсок тоже способен так поступить, но для него лишние тысячи — тоже как пыль на самой высокой полке.
Вскоре Йошинори встает, уходит в темный конец комнаты — там вспыхивает бар, поэтому уже не так темно, — и возвращается с коробкой конфет и вишней из холодильника.
— Шоколад Книпшильдта? — говорит пораженный Хенсок и вертит коробку в руках.
— Подарок. Надеюсь, после этого с бюджетом у тех ребят все в порядке.
Хенсок не перестает пыхтеть от удивления, а когда они пробуют трюфельные конфеты, то и вовсе падает на кровать, раскидывая руки и ноги в стороны. Хихиканье Йошинори заставляет его взять себя в руки, но вкус шокирует настолько, что вряд ли любые другие конфеты впредь покажутся вкусными. Шоколад тает во рту, и парни едят с закрытыми глазами, чтобы не искуситься и не съесть все за раз. Для счастья достаточно хорошей еды, кто-то не согласен?
Поскольку улица с кучей Домов моды, бутиками, галереями и прочим не совсем подходит уличным музыкантам, снаружи стоит относительная тишина. Может быть слышно только, как играет виниловая пластинка из открытого окна соседнего номера, или как хлопают двери каких-нибудь «порше» либо «роллс-ройсов», или как стучат по тротуару каблуки.
Из соображений безопасности Хенсок идет ко входу на балкон и завешивает проход занавесками: мало ли что. Возвращается, тянется за еще одной конфетой, но Йошинори берет ее первым и подносит ко рту Хенсока. Тот усмехается, но на условия соглашается. Потом Йошинори пододвигает миску с вишней, очищенной от косточек, и стягивает одну с веточки зубами. Изящно. Но Хенсок понимает, что шоу не для него. Опять же, Йошинори просто наслаждается и делает все это бездумно. Он зажимает одну половинку ягоды, приближается к Чхве, и тому не нужно и секунды, чтобы понять замысел. Хенсок подается вперед. В миллиметре от зубов японца он откусывает половинку вишни и отстраняется. Йошинори видит, что из уголка его губ медленно течет сок, и тут же приникает к месту пониже. Не целует, хотя ощущение схоже с поцелуем, а смыкает на капле губы и не дает ей упасть на белую постель. А следом еще и проводит по коже языком.
— Что это на тебя нашло? — по-доброму усмехается Хенсок.
— Просто захотелось, — вполголоса отвечают ему.
Вишня уходит быстро, и перекус завершается. Йошинори осторожно поглядывает на Хенсока, а когда тот одними губами, с улыбкой, произносит: «Что?», кладет голову ему на плечо и обнимает. При этом создается впечатление, словно он
жаждет быть ближе, прижаться, вцепиться так, чтобы сложно было его оттянуть. Простых, невинных объятий — вот, чего ему недоставало до этого момента. Йошинори неуклюже утыкается в чужое плечо носом, и это вызывает у Хенсока очередную улыбку. Он делает то же самое, только утыкается не в плечо, а в изгиб шеи. Улавливает тот утонченный аромат, который обычно ассоциируется с роскошью.
— Знакомый одеколон, — игриво произносит Хенсок, но в ответ молчание. — Выбирал между двумя, но взял третий.
От кожи Йошинори пахнет не только одеколоном. Сколько же он вбухивает денег на то, чтобы быть таким совершенным?
— Ты один из немногих, кто непосредственно участвует в процессе создания продукции своего бренда. Так говорят. — Голос Хенсока мягок и искренен. — Я очень уважаю тебя за это. Все уважают. Понимаю, что ты уже наслушался похвалы, но, если бы было к чему придраться, я бы сказал об этом не менее честно.
Все потому, что не деньги нужны Йошинори. Он выбрал этот путь давным-давно, вокруг твердили, что дело не выгорит и он потратит кучу времени и сил, вряд ли чего-то добившись, но Канемото пошел на это, готовый к тому, что будет зарабатывать гроши и зависнет среди не то что второсортных, но третьесортных дизайнеров. Не дизайнеров даже, а модельеров, ведь начинал он именно с пошива одежды для ребят из детских домов. И теперь он живет своей работой и расценивает ее не как источник заработка, а как прикипевшее хобби, призвание, которому будет служить до конца дней своих. Потому-то он полностью вовлечен в дела бренда и главным считает качество, уникальность и изящность.
Однако обо всем об этом Йошинори Хенсоку не рассказывает. Пусть думает, что он — выходец из прославленного японского рода — на самом деле является рядовым миллионером и сам мало что знает о своем бренде. Они не так близки, чтобы Йошинори позволил ему знать все сокровенное.
Минуту спустя Йошинори со вздохом растягивается на постели животом вниз, и голова его утопает в большой пухлой подушке. Хенсок умещается сбоку, и Йошинори придвигается к нему, укладывая голову опять на плечо, а затем перекидывает руку через его талию.
Почему он жмется так, словно чего-то боится? В эту ночь Хенсок чувствует за него ответственность, хотя не должен. Много ходит историй о том, как знаменитости не справляются с нагрузкой, и последствия после этого отнюдь не благополучные.
Йошинори обнимает Хенсока крепче. Тот не видит его лица, смотрит в потолок. Потом запускает руку в чужие волосы, медленно ерошит их, гладит макушку, а Йошинори, с которым в последний раз так нежно обращались в подростком возрасте, смущается.
— Сделаешь для меня кое-что? — тихо спрашивает он.
— Сделаю.
— Скажи, что останешься со мной до утра. — Хенсок хлопает глазами и молчит, выжидая. — Что я проснусь не один. Что ты не сбежишь. — Молчание продолжается, и Йошинори сжимает губы; в горле опять ком, который мешает говорить. Но парень с усилием добавляет: — Даже если и нет, то все равно скажи. Просто хочу это услышать.
— Обещаю, ты проснешься в моих объятиях, — решительно говорит Хенсок.
Скромная улыбка преображает печальное лицо Йошинори.
— Ты заставляешь меня волноваться, — признается Чхве.
Тот самый влиятельный человек, чье имя знает почти каждый, а в индустрии моды — все без исключения, тот самый неприступный и молчаливый из всех возможных знаменитостей человек с убийственным взглядом, непроницаемым лицом и холодным тоном голоса сейчас кажется крошечным, потерявшимся, стремится быть к Хенсоку ближе, чтобы отыскать для себя немного тепла, прячется от одиночества, обнимая так, словно Хенсок может выскользнуть, как песок сквозь пальцы. Хенсок становится свидетелем тому, что наверняка дано было увидеть немногим.
— Я уверен, ты хочешь кому-нибудь высказаться, — прибавляет он. — Мы в одной лодке, Йоши-сан.
— Не буду тебя нагружать, — упрямится Йошинори.
Только вот проходит пять минут, а его не покидает чувство, будто Хенсок все еще ждет откровений. Он сможет понять его как никто другой. Потому в конце концов Йошинори вздыхает и полушепотом говорит:
— Они уходят под утро. Это для того, чтобы снизить риск появление слухов. Сначала я сам на этом настаивал, но потом стал замечать, что мне не по себе, когда они бесследно исчезают. Стоит мне ночью подумать, что с этим человеком может что-то получиться, как я просыпаюсь совершенно один и не знаю, как с ним связаться, потому что никаких записок нет. Может, им не терпится всем растрещать о том, что было. — Он делает паузу, решая, продолжать или нет, и все же несмело, но продолжает: — Просто… все слишком высокого мнения обо мне. Я не идеальный, у меня не все гладко. Меня тоже можно ранить. И мне хватает простых объятий, а не каких-то странных БДСМ-шоу…
Хенсок прыскает, но затыкается мгновенно.
— Я как-нибудь расскажу, если захочешь. — Улыбка слышна в голосе.
— Подумать только, — посмеивается Чхве.
— Когда я спрашиваю, останутся ли они до утра, — говорит Йошинори, посерьезнев, — то ответ один и тот же — нет. А я не хочу навязываться, поэтому каждый раз все повторяется. Ни с кем из них мы дважды не встречались, и когда я узнал, что обо мне начали ходить не очень приятные слухи, то понял, что мной просто пользовались. — Голос надламывается, Йошинори поправляет себя: — Пользуются. До сих пор. Хоть так я нужен кому-то, пусть и на короткое время.
Хенсок гладит плечи Канемото, и сердце его вдруг наполняется тоской.
— Я рассказал это тебе, — чуть громче произносит Йошинори, — потому что ты можешь представить, что я чувствую, правда ведь? И только тебе смог открыться. Если ты все-таки соврал тогда, то сохрани этот разговор в тайне, ладно?
Прежде чем что-то сказать, Хенсок молчит, наверное, несколько долгих секунд.
— Да, мне тоже все это знакомо… — задумчиво говорит он. — Был такой период, когда я находил отдушину только в одноразовых встречах. Но это выматывает, мне захотелось чего-то стабильного и долгосрочного. Найти такое сложно, поэтому я бросился в работу.
Йошинори все еще обнимает его за талию и прижимается к нему, расслабляясь под чужими касаниями. Хенсок не знает, такой же он со всеми или сейчас так смягчился, но что-то подсказывает ему, что таким же, как предыдущие, он Хенсока не считает.
— Не хочешь положить этому конец?
Йошинори поднимает голову и встречается с Хенсоком взглядами. Глаза полны грусти. Он не уверен, может ли Хенсоку доверять. Не уверен, что он говорит серьезно, что не смоется к утру или даже раньше, расстроенный, что развести Йошинори на секс не получилось. Но Йошинори тянет поверить в эти сказки — в то, что кто-то захотел избавить его от одиночества.
— Разумеется хочу, — отвечает он, — но не шути так…
Хенсок, аккуратно высвободившись из его объятий, просит разблокировать телефон и вносит туда свой номер со словами:
— Мой личный. Не волнуйся, если с первого раза не отвечу. Я перезвоню в любом случае.
Йошинори очень растерялся. Кланяется, когда забирает телефон, затем молча поднимает на Хенсока глаза.
— Могу даже провести с тобой все утро, — улыбается тот. — Не исключено, что после этого весь Интернет пронзит сенсационная новость про нас, но лично мне все равно.
Йошинори только и может, что кивнуть. Они ложатся под одно большое воздушное одеяло, и он поворачивается к Хенсоку, закидывает на него ногу, словно притягивает к себе плюшевую игрушку, а Хенсок ощущает на шее его дыхание.
***
Утро наступает незаметно. Разговор с Хенсоком кажется сном, и Йошинори более чем уверен, что не застанет его рядом, когда откроет глаза.
Но чье тогда сопение он сейчас слышит, кого обнимает?
Хенсок спит сладко; солнечные лучи падают на осветленные и тоже волнистые волосы. Еще вчера Йошинори думал, что ему подражали и таким образом подлизывались к нему, но вскоре примирился с той мыслью, что схожие прически — это простое совпадение.
Йошинори не хочется выбираться из необыкновенно приятных и теплых объятий, но дела неотложны. Разве что пару минут не сделают большой проблемы. Кажется, в этот день он поверил в то, что у него может быть по-другому, что кто-то способен заполнить пустоту внутри. Он не шевелится, лишь глядя на спящего Хенсока и думая над тем, позволит ли судьба встретиться им еще раз. Кто-то скажет: «Мы сами вершим свою судьбу», но когда день у тебя расписан поминутно, давление со всех сторон сплющивает и расслабиться не дает чувство ответственности, то кажется, что ничего ты, в сущности-то, и не решаешь.
Хенсок поворачивает голову к Йошинори и притягивает его к себе.
— Выспался? — спрашивает он.
— Как ни странно, — с заминкой отвечают ему.
— Какие планы на сегодня?
— Менеджер знает лучше, но вроде бы ничего особенного.
Занавески подхватывает легкий ветерок, и они взмывают вверх. По номеру гуляет свежий утренний воздух, который заряжает на хорошее настроение и готовность взяться за дела. Только заставить себя покинуть постель так тяжко, что парни, особенно и не пытаясь это сделать, единогласно решают полежать еще.
— Не думаю, что получится видеться часто, — заговаривает Хенсок, — но не раскисай тут в одиночестве.
Намек Йошинори понимает.
— Я не стал бы спать с другими за твоей спиной, — отвечает он несколько смущенно. — То есть мы, конечно, свободные люди, и я бы понял, если бы параллельно со мной у тебя был кто-то еще, но… Хенсок-сан.
— Что? — Хенсок внимательно смотрит на Йошинори, а тот отводит взгляд в потолок.
— Полагаю, глупо такое говорить, когда даже суток со знакомства не прошло, но мы ведь можем держаться вместе, правда?
— Именно это я и предлагаю, — уверенно кивает Чхве. — Я и ты.
***
Жизнь публичных людей нелегка, и это не секрет. Работы не становится меньше. Ошибкой было бы думать, что те, кто купаются в деньгах, не шевелят и пальцем ради своего благополучия. Йошинори постоянно в процессе создания нового и неповторимого, подолгу ищет вдохновения в самых разных вещах: подключается к виртуальным выставкам и музеям, углубляется в изучение разнообразных стилей и в то, как менялись тенденции из десятилетия в деситилетие, или — самое тривиальное — наблюдает с балкончика за туристами и парижанинами, кушая один круассан за другим. Будь на то время и бездонный желудок, он бы вознамерился перепробовать все круассаны в городе, ведь и за фигурой следить не обязательно. Жаль просто, что осуществить это не выйдет еще и из-за высоких требований к Хенсоку как к модели.
Он в последнее время соглашается на более откровенные проекты. Во-первых, чтобы совершенствоваться, пробовать что-то новое, вызывать у публики бурную реакцию, а во-вторых, чтобы Йошинори, увидев обложки журналов, выпал в осадок и с десяток минут выражал восторг вперемешку с негодованием ему по телефону. Негодовал он потому, что Хенсок
слишком обнажен для камер. Есть в Йошинори что-то собственническое, сколько этого — непонятно, но явление вполне объяснимое, и Хенсок даже находит занимательным раздражать его таким образом.
Они оба до предела занятые, и все-таки ночью, жертвуя часом сна, а то и больше, звонят друг другу. Оба две недели подряд были в разъездах, разбрелись по разным уголкам планеты. Хенсок успел посетить Met Gala и завершить кучу проектов; Йошинори работал над новой коллекцией, ушел в это дело с головой, совершил целый рейс по столицам разных стран. Каких-то два жалких раза они пересекались, но ограничивались красноречивыми взглядами: времени было мало.
Хенсок больше не видит в Йошинори недоступного дизайнера, взгляд которого пригвождал к полу, а ледяная вежливость тона сохраняла дистанцию. Общаться теперь проще. И сам Хенсок, у которого из окружающих никто до сих пор не дотянул до того, чтобы зваться другом или хотя бы хорошим знакомым, рад, что они с Йошинори восполняют друг у друга недостаток в обыкновенной поддержке.
Йошинори входит в идеально убранный к его приезду номер, и мягкий автоматический свет тут же заливает помещение. Стерев макияж и переодевшись, он с ликованием падает в объятия широкой кровати. Прохладой обдает лицо, грудь, ладони и ступни. Йошинори полностью выключает свет и прикрывает глаза, хотя ловит себя на том, что чего-то ждет и спать не собирается. С улицы слышна пьяная французская речь — возможно, наутро кто-то и не вспомнит, как потратил тысячи долларов в этом районе.
Раздается вибрация телефона. Йошинори вынужден выйти в прихожую и достать его из сумки. Делает все это нехотя, но одно только имя на дисплее заставляет лицо просветлеть.
— Как перелет? Ты устал? — спрашивает Хенсок не особо бодрым, но счастливым голосом.
— Это невыносимо, — вздыхает Йошинори. — Так хочется засесть где-нибудь и пожить в затворничестве хотя бы неделю.
— Мы не обязаны работать день и ночь. У нас, как и у всех людей, должен быть отпуск… У тебя есть надежные люди, которые сообща могли бы на время подменить тебя, и, может, когда я закончу все дела в Сеуле — меня там номинируют на награду какую-то, так что пропускать не положено, — мы могли бы где-нибудь притаиться?
— Где? — немного погодя спрашивает Йошинори.
— Да хоть в джунглях! — Хенсок смеется, а напряженные плечи Йошинори расслабляются от этого звука. — Я думал сплавать на какой-нибудь островок, где будет по минимуму людей.
— Идея кажется осуществимой. Поговорю завтра с менеджером, спрошу, что он думает и сможет ли кто-то руководить вместо меня.
— Супер. — Йошинори не видно, но Хенсок сияет самой широкой и искренней улыбкой, какая только у него была за последние две недели.
Йошинори прислоняется к спинке кровати, садясь посередине. Занавески качаются от теплых наплывов ветра, в номер льется тусклый свет уличных фонарей, по потолку ходят тени. Здесь вспоминается первая и пока единственная встреча с Хенсоком. Йошинори удивлен, что она, незапланированная, так запомнилась. Хенсок тоже почувствовал, что она отличается от тех, что были у него до, словно это был еще один ключевой момент в жизни и словно она даст ответвления для еще более значимых событий. Он лежит на животе и болтает ногами, глядя в окно на темное небо и слушая гудки автомобилей.
— Ты тоже готовишься спать? — спрашивает Йошинори.
— Вроде да, а вроде сильно и не хочется. Весь день только и ждал, чтобы тебе позвонить.
— Когда у тебя самолет?
— Завтра утром. Этот день на отсып: вчера и съемки были, и интервью, так еще и вечером встреча с директором некоего агенства, которое хочет заключить контракт.
— М-м, — заинтересованно протягивает Йошинори, — здорово.
Но Хенсоку кажется, что душу его все-таки что-то гложет, и он с легким укором произносит:
— Ты чем-то расстроен, я прав?
Йошинори делает глубокий вздох и соприкасается со стеной затылком. Обводит темную комнату глазами.
— Ты был прав, когда сказал, что мне одиноко. Я не хотел признавать это, поскольку не считал это достойным внимания, но и отрицать не мог. И после встречи с тобой я ощущаю одиночество еще ярче. То, что меня постоянно окружает множество людей, ведь не решает проблему.
— Я стараюсь звонить при любой возможности…
— Я знаю, — перебивает Йошинори. — Знаю. И очень ценю это. Мне нравится твой голос, он… И еще тот небольшой акцент… Но я о другом. Звонки — это хорошо, но мне очень нужна физическая близость. Очень.
— Ты же вроде любишь неприкосновенность, — озадаченно говорит Чхве.
— С чужими. Кому нравится, когда тебя щупают незнакомцы?
— К чему ты клонишь? — не выдерживает и вымученно выдыхает Хенсок. — Как ты говорил, мы свободные люди, так что если сильно хочется…
— Я пообещал, что не буду этого делать у тебя за спиной, — вновь перебивает Йошинори.
— Не обещал.
— На словах — нет.
Хенсок усмехается и пару секунд молчит в трубку. Вид у его окна тоже открывается на вдалеке стоящую Эйфелеву башню, но только с противоположной от Йошинори стороны. Продолжая болтать ногами, Хенсок тянет время и заставляет Йошинори в ожидании неведомого барабанить пальцами по деревянной спинке кровати. Однако идея осеняет его быстро, и он, замерев, настроившись на другую волну и сделав голос тише, спрашивает:
— А что именно ты имеешь в виду под физической близостью?
Спрашивает за неимением других тем для разговора или действительно интересуется? Йошинори обескураживает этот вопрос: точный ответ он и сам не знает, и описать в общих чертах тоже не удастся. И все же он, сглотнув, делает попытку:
— Что угодно, чтобы знать, что ты рядом.
— Представь меня рядом. Сейчас. Ты ведь лежишь?
— Сижу.
— Тогда ложись, — нетерпеливо требует Хенсок.
Ведомый предчувствием чего-то неизвестного, Йошинори повинуется.
— Представь, что мы лежим, как тогда, в обнимку и я играю с твоими волосами.
— Как будто я не представляю это каждый день, — бормочет Канемото.
— Мы обсуждаем что-то, и ты не перестаешь язвить, как обычно делаешь.
— «Как обычно делаю». Эй ты, провокатор…
— Есть два варианта того, как я поступлю. Первый — более щадящий, я бы, может, и не обратил должного внимания на все твои издевки. Но я выбираю второй.
— «Куда вы дели наручники, офицер?!»
— А ты говорил, что не любишь БДСМ-шоу…
— Это из фильма, — оправдывается Йошинори и не может сдержать смешок.
— Понятно. Ты думаешь, что все это шутка.
— Продолжай, я буду молчать.
Конечно же Хенсок не злится. Желание и умение подковырнуть его спокойствие — это изюминка Йошинори, особый навык, которым помимо него обладают немногие. Соль в том, что и Хенсок горазд ответить в тон и тогда может завязаться кажущаяся непримиримой, но искусная борьба. И все-таки хочется оставить это на потом, потому что в щеки уже тепло, а стук сердца становится быстрее.
— Представь, как я целую тебя. — Тон Хенсока настолько убедителен, что Йошинори и не думает противиться всплывшей в голове картинке. — Как прижимаюсь к твоим губам. Это неожиданно. И так же неожиданно отстраняюсь, потому что ты раздражаешь своими подначками и это мое тебе наказание.
— Эй…
— Что?
— За что меня наказывать? — обиженно спрашивает Йошинори. — За такую мелочь?
— Ты же не можешь пропустить шанс поспорить со мной, а я тебе это спускать с рук не хочу.
Глаза Йошинори сияют. Он знает, что Хенсок не имеет ничего против того, что он ходит по лезвию ножа, когда острит и не сдает позиций. Только теперь, видимо, пора Хенсоку отыграться. В этот раз Йошинори обезоружен и скоро поднимает руки вверх.
— Как скажешь, — хитро говорит он, — я буду покладистым.
— Конечно будешь. Потому что я не даю еще одному едкому слову слететь с твоих губ и впиваюсь в них. Хочешь что-то возразить? — Йошинори молчит: дар речи подводит. — Нет? Я так и думал. Представь, как я спускаюсь ниже, хочу снять с тебя все, что бы на тебе ни было, целую грудь и твои плечи. Я хочу согреть тебя, хочу, чтобы ты ни секунды не чувствовал себя одиноким, Йоши-кун.
Йошинори дышит чаще. Сейчас его хорошее воображение идет вовсе не на пользу: он мечтает об этих касаниях и может их только представить. Хенсок слышит его трепетное дыхание, которое тот пытается выровнять, и улыбка растягивается чуть ли не до ушей. Он проводит рукой по простыне, разглаживая ее, и, так как Йошинори не находится с ответом, наконец говорит полушепотом:
— И я вижу твои оголенные бедра, а ты чувствуешь на них мои руки. И они все выше и выше. Я любуюсь тобой, твоими глазами…
— Хенсок-кун… — прерывает Йошинори, но слов по-прежнему нет.
— Разденься, Йоши-кун, давай.
Йошинори пристально смотрит на потолок, будто там написан ответ на вопрос о том, что происходит и что будет дальше. Он слегка потерян, как бы попал в какую-то прослойку между вселенными — между их реальностью и той альтернативной, где они не обременены статусом мировых звезд и могут видеться когда и где хотят.
— А ты раздет? — спрашивает он.
— Нет. Хотел сделать это вместе.
— Ты серьезно сейчас предлагаешь секс по телефону? — усмехается Йошинори.
— Почему нет? — яро возмущается Хенсок и перекатывается на спину, раскидывая ноги и руки. — Это лучше, чем ничего. Ну как я могу порадовать тебя по-другому, когда мы оба в бесконечных разъездах?
Текут секунды, а Йошинори все еще колеблется. Кожа горит, и из головы не идет картинка их с Хенсоком полураздетых тел.
— И все-таки, — в конце концов заговаривает он, — это так странно… Не знаю, хочу ли я…
— Какой же ты взыскательный, — цокает Хенсок, но голос добр. — Ну давай, Йоши-кун, хотя бы так.
— Нет, правда, мне стыдно…
— Представь, — перебивает Хенсок, — как я целую тебя в шею, горячо, страстно. Расцеловываю твою грудь, вжимаюсь в тебя, и мои ладони скользят ниже…
Он замолкает, хотя Йошинори не просил остановиться. Их номера пусты, безжизненны, все вокруг чужое и далекое, и только этот звонок спасает от уныния, от рутины. Стена из журналистов, менеджеров, телохранителей, критиков (и этот список бесконечный) не позволяет Йошинори и Хенсоку воссоединиться, несмотря на то что это они в большинстве случаев хозяева ситуации и держат в руках власть. Выходит, что, даже если на счету миллионы, в чем-то себя точно ограничивать приходится. Не встреться ему Хенсок, Йошинори бы продолжил искать утешение в бесчувственных ночах, в чужих стонах, в грубой «ласке» или вовсе в принуждениях, в похабщине, в плоских чувствах, которые истлевают так же быстро, как его надежда найти правильного человека. Не встреться ему Йошинори, Хенсок утратил бы всякий интерес к светским мероприятиям, к дешевому бомонду, обернутому в блеск и стразы; от скуки, возможно, подался бы в философию, запудрил бы себе мозги так, что на склоне лет перестал бы представлять из себя хоть что-то.
Но такого не будет ни у кого из них.
Йошинори поворачивается на бок, подтягивает колени ближе и молчит, слушая свое сердцебиение. Он возбужден, и это очевидно, но вместе с тем ему, такому импозантному и властному, хочется от всего сбежать и спрятаться.
— Приезжай, — резко, даже громковато произносит Йошинори. — Приезжай прямо сейчас.
— Сейчас?.. — Хенсок садится и проверяет, сколько времени. — Ты видел, который час? Мой рейс рано, да и я не могу поднять менеджера среди ночи, а его нужно ставить в известность о моих действиях.
Йошинори прислоняется к спинке кровати, снова подтягивает к себе ноги, так что он кажется горошиной в большом темном номере отеля. Холод ощущается яснее, но внутри еще теплится хорошо знакомое чувство, и это худшее сочетание. Все внутри беснуется и просит большего. Йошинори уверен как никогда, что не вытерпит очередную ночь в одиночестве, — настолько уверен, что в отчаянии допускает мысль о том, что посмел бы нарушить данное Хенсоку обещание.
— Когда еще появится такой шанс? — спрашивает он. — Ты будешь в Сеуле, я — в Милане, и это никогда не закончится. Подходящее время не наступит, если не взять все в свои руки. Я понимаю, тебе неудобно, но давай тогда приеду я? Ты нужен мне сейчас, Хенсок.
— Ты ведь только после перелета. Разве не хочется отоспаться?
— То есть, когда ты предлагал секс по телефону, тебе было плевать, уставший я или нет?
Посмеиваясь, Хенсок лишь говорит:
— Как быстро у тебя меняется настроение.
— Ты меня бесишь.
— Я не расстраиваюсь.
— Хватит насмехаться!
— Мы оба предельно серьезны.
— Да ты достал меня! — Йошинори сжимает телефон и гневно дышит в трубку, а ухмылка с лица Хенсока сползает. — Перестань играть, я не хочу спорить с тобой! Я прошу просто приехать, это же не сложно, ты не узник, так какие проблемы? Я всего лишь хочу тебя увидеть.
Молчание кажется натянутой струной, готовой в любой момент порваться. Хенсок обрабатывает слова Йошинори и приходит к выводу, что отвечать действительно мог мягче. Он же слышал, как тоскливо Йошинори звучал.
— В каком ты отеле? — наконец спрашивает Хенсок.
***
Из светлого коридора Хенсок заходит в темный номер, запирает за собой дверь и тут же чувствует, как его жакет помогают снять с плеч. Дав глазам привыкнуть к темноте, Чхве разворачивается и видит перед собой подсвеченную огнями из оконной рамы фигуру Йошинори. У него те же завитые волосы, та же черная пижама, тот же обжигающе-холодный взгляд, поскольку он до сих пор обижен. Хенсок сильно не изменился, но в глазах Канемото он приобрел еще больше очарования.
Хенсок не медлит ни секунды, заключает Йошинори в объятия, и шею приходится вытянуть, потому что сам он не такой высокий.
— Я не хотел кричать, — говорит Йошинори.
— Твой крик — все равно что птички пение.
На это Йошинори лишь вздыхает.
— У тебя ведь не будет проблем?
— Я приехал сюда один. Это большой риск.
— И никого не предупредил? Но это небезопасно.
— Ты уговаривал, — возражает Хенсок, держит Йошинори за плечи и пронзительно на него смотрит.
— Да, но ты бы легко смог меня переубедить. Ладно, это уже не важно. Я так рад, что ты приехал. — Блестящий взгляд Йошинори еще держится за глаза Хенсока, но вскоре падает на губы.
— И чем тебе не угодила моя идея? — вызывающим тоном спрашивает Чхве.
На удивление, Йошинори, гипнотизируя соблазнительным взглядом, привлекает его к себе, и, когда кончики носов соприкасаются, чувства становятся острее. Поцелуй смелый и сочный, без причмокиваний не обходится. Хенсок обвивает руками шею Канемото, и они доходят до кровати, куда Йошинори ложится первым.
— Почему этот отель и этот номер? — вполголоса говорит Хенсок, нависая над ним.
Они в том же самом отеле, где останавливался Йошинори в первую их встречу. Это неплохое, живописное место, к тому же Йошинори любит символизм. До Эйфелевой башни словно рукой подать, на улицах района пахнет хрустящими банкнотами и выдержанным вином. Идеально.
— Совпадает с моим вкусом, — отвечает Йошинори и целует подбородок Хенсока.
— Тут отличный бар, я еще с того раза заметил.
Йошинори думает над косвенным предложением не много, так что ответ приходит быстро.
— Я хочу запомнить эту ночь. Каждую деталь.
— Даже чего-нибудь легкого не хочешь?
— Не знаю, замечал ты или нет, но на пьяную голову люди в постели жестче. Все в конце концов эгоисты — и я, и ты, — но это выходит за рамки. Никому нет дела до того, как ты себя чувствуешь. Они трясутся только о себе.
— И ты уверен, что я такой же.
— Не могу утверждать, но и проверять не хочу.
— Хорошо, я понял, — с улыбкой кивает Хенсок.
— Мне так спокойнее, — объясняется Йошинори. — Есть такой тип пьяных людей, с которыми говоришь будто со стенкой. Они ничего не слышат. И тогда кажется, что они только выполняют какую-то задачу и не запрограммированы на что-либо другое.
— А я, когда пьяный, очень плохо шучу, — хихикает Чхве, — поэтому в обществе всегда трезвый.
— Это звучит безобидно.
Йошинори улыбается, приподнимается на локтях и целует Хенсока. Отвечает тот мягко, и поцелуй целомудреннее, чем они оба себе представляли. Хенсок сдвигается к шее, и Йошинори кладет ему на плечи руки, слегка сжимая их. Удовольствие покалывает в разных частях тела, сыплется искрами, тянется наэлектризованными ниточками вдоль тела. Хенсок лишь на секунду отстраняется, и они с Йошинори обмениваются взглядами. Глаз последний не отводит: ему нравятся ресницы Хенсока, его осветленные брови, подкрашенные глаза и пирсинги. И некороткие волосы — тоже, потому что их пряди щекотят кожу.
— Что? — вполне резонно спрашивает Хенсок.
— Просто нравится на тебя смотреть.
— В жизни я выгляжу лучше, чем на обложках?
— Провокатор, — цокает Йошинори.
— Ты не меньший провокатор, чем я, — возмущается Чхве.
Йошинори мгновенно кладет его возмущениям конец, когда хватает за плечи и касается губ. Хенсок чувствует и знает, как он невинно улыбается. Он оставляет японца без пижамной рубашки, сняв ее через верх: труд расстегнуть пуговицы на себя брать не захотел. Целует, пока Йошинори пытается справиться с пуговицами на его офисной рубашке, и у него это едва получается, потому что глаза закрыты, руки особо не слушаются и то и дело хотят прикоснуться к Хенсоку.
— Кто тебя надоумил надеть ее? — раздраженно говорит он.
— Я не мог приехать в чем попало. Только не рви, лишних денег у меня нет.
— Что за чушь ты несешь?..
— Процентов сорок рассылаю в детские дома и в организации гуманитарной помощи. — Хенсок снисходительно наблюдает за тем, как Йошинори старается быстрее высунуть пуговицу из узкой петельки, и перехватывает его ладони. — Дай помогу.
Йошинори сдается и недовольно смотрит на его полурасстегнутую рубашку, сложив руки на груди.
— Как благородно.
— А зачем мне они, если я уже обеспечил себе безбедную жизнь?
— Никогда не пробовал стодолларовую ванну? Можно еще кусочки золота добавить.
— Лучше помолчи, правда.
Они целуются до тех пор, пока Хенсок не устает от своей не самой удобной позы. Тогда Йошинори подлезает ближе к спинке кровати, опускается на гору подушек, и Хенсок устраивается сбоку, наклоняется к его шее и дразнит, дотрагиваясь до нее лишь кончиком носа. Йошинори хмурится и выдыхает.
— Если алкоголь заставит тебя ускориться, то давай все-таки выпьем, — говорит он.
— Сомневаюсь, что смогу сдержать поток своих отвратительных шуток, — усмехается Хенсок.
— Ты уж реши: хочешь переспать или комедию устроить.
— Ладно-ладно, я уже понял, что ты не такой терпеливый, каким тебя считают.
На этих словах Хенсок льнет губами к коже и рисует узорчики, а Йошинори заводит пальцы в его волосы будто для массажа. А прежде чем проворные пальцы Чхве добираются до края его пижамных штанов, Йошинори вдруг произносит:
— Знаешь, я хотел сказать спасибо.
— Знаешь, это очень даже кстати, ведь я сорвался ради тебя среди ночи и в скором времени мы можем попасть под прицел СМИ.
— …Да, и за это тоже. — Канемото кажется малость растерявшимся.
Они смотрят друг на друга по ощущениям чересчур долго, Хенсок смущается и тихо говорит:
— Извини, я слишком резок. — Он ласкает щеку Йошинори, взгляд сожалеющий, а на лице второго появляется маленькая улыбка. — Чего ты так смотришь?..
— Твои прикосновения, они такие нежные… За них я и хочу поблагодарить.
— У меня создается впечатление, что твои предыдущие партнеры были какими-то извергами.
— Все они думали, что я сторонник «экзотики». Пытались угодить, впечатлить, неизвестно как извращались. Думали, наутро я приду в восторг от синяков, растянутых мышц и усталости. А я, на самом деле, неприхотлив, как девственник.
Хенсок уводит глаза, думает над чем-то, и по лицу ясно, что он ужаснулся от представляния того, как с Йошинори обращались.
— Почему ты это им позволял?
— Это лучше, чем одиночество. Так мне казалось. Теперь я не знаю, что лучше: тысяча и одна гиблая надежда или всегда холодное сердце.
Хенсок продолжает смотреть на Йошинори, и тот уже не может понять, о чем он думает.
— Ну же, Хенсок-кун, не говори, что у тебя подобного не было… Неужели я один такой неудачник, который столько раз ошибался?..
Странно смотреть на то, как человек, который на людях не изобилует эмоциями, показывается с кардинально другой стороны. Как у знаменитости, у Хенсока имелись догадки насчет того, что происходит за кулисами, но точно он всей истории, конечно, не знал. И теперь Йошинори перед ним — это простой человек, до сих пор не узнавший, что такое настоящая любовь. Собственно, как и Хенсок, потому что времени на это не было.
Хенсок обнимает Йошинори, но тот, как если бы что-то перещелкнуло, отодвигает его ладонями.
— Я сказал это не потому, чтобы ты жалел меня, ясно? — холодно произносит он.
— Каждый раз удивляюсь, как так быстро меняется твое настроение. Ясно, ясно, я и не собирался… — ворчит Чхве, отворачиваясь к балкону с видом на Эйфелеву башню. — Эх, а мы ведь в Париже.
— В городе любви.
— Пока что не оправдывает это название.
Все оттенки грусти перемешиваются на лице Йошинори, и он протягивает к Хенсоку руку, но опускает ее со словами:
— Поезжай к себе, Хенсок-кун. Прости, что вышло так непонятно. — От Хенсока ни слова. — Мне показалось, это был идеальный момент, и я не хотел упустить шанс. Твой рейс — он же утром? Тогда лучше не задерживайся.
— Хочешь, чтобы я уехал? — наконец спрашивает Чхве, отрешенно.
— Это ты, видимо, хочешь.
Хенсок оборачивается и наклоняется для поцелуя. Йошинори хватается за его спину — ногти оставляют следы-полумесяцы. Значит, никто никуда не уйдет. Дальнейшими смелыми действиями Хенсоку удается сделать следующее.
— Хенсок-а… — шепчет Йошинори, и шепчет с корейским акцентом, отчего Хенсок в шоке пялится на него.
— Ты знаешь корейский? — восклицает он.
— Кажется, нам все-таки стоит выпить.
