Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно всё, особенно —
возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.
Комната находится в своём неизменном состоянии полумрака, освещённая только скудными лучами-отражениями такого же блёклого света чужих квартир, проникающими через деревянное окно. Парадоксально, но свет, разбивающийся на мельчайшие частицы в потоке, рассеиваясь, заполняет всё помещение, не давая ему стать частью ночной темноты. Он идёт оттуда, где, несмотря на яркость лампочки, если вглядеться, можно заметить мрачные тени регулярных скандалов и побоев. Они пляшут по полу соседской квартиры, заходятся в безумном танце с её обитателями и оставляют на всём, до чего дотянутся, следы. Чем больше тень коснётся тебя, тем отчётливее будут ощущаться на физическом уровне её отпечатки. Но это не плохо. Во тьме легко спрятать то, что навсегда должно быть забыто; растворить свои грехи в тени собственного разума. Смешать и отправить глубоко внутрь себя, в самый конец человеческой памяти, оставив гнить в абсолютной пустоте. Главное, чтобы от перегноя не родилась новая жизнь. Главное, чтобы она в один миг не проснулась, не подняла свою оскалившуюся пасть и не начала зубами выгрызать путь на свободу. Свет устроен не так, на свету негде спрятаться, укрыться и раствориться. Поэтому все недостатки мгновенно оголяются, переливаясь лучами солнца, они как солнечные зайчики бегают по твоему восприятию, задевая сетчатку, каждый день напоминая о себе. От абсолютного света не скрыться, он волной проходит через разум, частицами испепеляет тело, не оставляя ничего живого на своём пути. Но ничего абсолютного не существует. Нет полноценных тьмы и света. А все мы лишь тени на грани перелома. Концепция сломана. Обшарпанные обои болотно-зелёного цвета, съезжающие лоскутами с бетонных стен. Кисти и бумага, разбросанные по всем поверхностям, бычки, затушенные прямо о пол и оставленные там же. Одинокая гитара, примостившаяся в единственном относительно чистом углу — и то лишь потому, что не Андрея. А значит, выбивающаяся из ввергнутого в Хаос пространства. Он сидит на бетонном полу, и со стороны может показаться, что одинокая скрученная в запятую фигура с белым холстом в руке на самом деле не хочет здесь находиться, закрывшись от всего окружающего своим полотном, она кричит о помощи. Если бы фигура не была Андреем. Он сам сотворил это. И теперь ему остаётся лишь упиваться плодами своего творения. «Кто в порядке вещей видит только светлое — тот дурак, тому, кто приручил бардак, тому Хаос благоволит». Набатом крутится мысль повторяемая изо дня в день. Всё, что окружает его, — лишь фрагменты Хаоса из жизни, собирая которые, он движется по лестнице туда, откуда появляются и загораются звёзды, где миллионы таких как он нашли свой покой, слившись с первозданным воедино. Ведь Хаос — это и есть вселенная. Многие считают, что анархия — верный путь в пропасть, но на самом деле это лестница. Лестница, которая может поднять на пьедестал. И разрушиться под твоими ногами, едва встанешь на неё. Он знал, что это аксиома: «лестница неизбежно разрушается под ногами идущего». Но выход есть, надо подавить в себе привязанности, отринуться от человеческих понятий. Делать то, что до него не смогли другие. Именно поэтому он не выходит из комнаты, именно поэтому он контактирует только с Фёдором. Фёдор… Федя не понимает его, он обещает вызвать врача, каждый день уделяет внимание, обнимает и плачет, уткнувшись в плечо. Любит. Но он не понимает одного. Андрей уже разбил себя на фрагменты настолько, что воедино собрать не получится. Взгляд цепляется за разбитую розочку бутылки, валяющуюся на полу. Федя видит в ней потенциальную угрозу, говорит, что это беспорядок. Но он же видит в ней то, для чего изначально она была создана. Её истинный вид. Андрей не помнит, когда и почему выбрал путь разрушения себя, почему всё резко свернуло не туда и начало гнить, издавать тошнотворный запах и расслаиваться на части. Он не хочет признаваться себе в том, что похож на труп, не хочет искать точку, с которой всё упало в бездну. Он прекрасно знает, что его пребывание здесь бессмысленно, но ещё более бессмысленным кажется выход наружу. Что там, за границами? Такое же пространство, та же рутина, сплошной порядок и никакой частицы тебя во внешнем мире. Он просто растворится в нём, забыв все самые светлые воспоминания, что когда-то были. Единственные за всю его жизнь, неизбежно связанные с этой квартирой и Федей. Лучше уж пройти все пороги безумия, чтобы обрести долгожданную свободу, чем выйти наружу и заново почувствовать каково это — жить без… Без этих сжимающих и нависающих над телом стен, без одного и того же вида. Без зациклившихся в бесконечность одних и тех же воспоминаний, мыслей, фрагментов… Без… Андрей достаёт несколько последних сигарет из валяющейся на полу пачки, едва отодвигая рукой с кольцом лежащую рядом бутылку. Поджигает одну и начинает водить тлеющим табаком по белому холсту, вырисовывая со всей тщательностью только ему понятные образы. Пахнет палённым хлопком. Откладывает картину, затушив напоследок почти сгоревший до фитиля бычок о запястье, добавляя к уже старым белым звёздам на руках новую, только пока красную и пылающую. Со временем картина смажется, потускнеет от давящей на неё силы времени, но точка, оставленная на руке, будет являть её первозданный образ. А фантомные боли при неотрывном взгляде напомнят процесс создания ярче, чем неровные линии, оставленные пеплом на холсте. Он знает, что его творчество никогда не принесёт ему славы, но он этого и не хочет, великие вещи оставляют на времени шрамы — цепкие цифры года, слова мёртвых, но не забытых языков, всё это складывается в глубокий рубец, образующий сетку на теле времени. Андрей просто не хочет делать ему больно. Отходит на расстояние, смотрит на линии, складывающиеся в образ. Не хватает ярких красок. Оглядывает помещение в поисках подходящего цвета, вспоминает ту самую бутылку, так и продолжающую лежать на полу, отбрасывающую от острых краев осколков зелёные тени. Если Федя узнает… Но он же должен понять. Хватает, пока не передумал. Первый порез на запястье охватывает острой болью всё предплечье. И разводами придаёт картине цвет. Кровь смешивается с пеплом, течёт по холсту и на самых краях картины приобретает чистый розовый цвет. Второй порез сделать ему не даёт вбежавший в комнату Федя. Они уже не раз проходили это. Запах палёной ткани, алкоголя и табака не редкость в этом помещении. Но никогда ещё так ярко в комнате не пахло палёной кожей и железом. Подлетает, хватая за руку и отбрасывая холст подальше. — Отпусти, я должен тебе показать! — Что показать?! Ты идиот, Андрей, боже, какой же ты идиот. — Федя, отпусти, мне больно. И Федя отпускает, причём тут же. Он никогда не хотел причинять ему боли, и Андрей знает об этом, знает, поэтому и пользуется. Кажется, раньше было по-другому, но по-другому как? Федя причинил ему боль или хотел её причинить? Он сам понимает, что сегодняшний день выходит за рамки всех предыдущих. Но созданные самим собой рамки, возведённые специально для создания видимости «выхода из зоны комфорта», разрушать куда легче и приятнее, чем те, что удерживают твой мир от падения в пропасть. Он сам не помнит, когда начал заниматься этим, когда всё пошло не так. Но сейчас это неважно, сейчас вообще ничего не важно, кроме стоящего напротив Феди. «В светлой квартире ярко пляшут жизнерадостные лучи. Они всё обещают себе куда-то поехать на выходные, но до этого дело, естественно, никак не доходит. Уютнее же всё равно здесь? Пусть правда и пейзаж, постепенно появляющийся на холсте, приходится брать из головы, а не видеть своими глазами вживую. — Знаешь, я когда-нибудь хотел бы порисовать углём… Или даже пеплом. — Ну, так, что тебе мешает? Можем хоть завтра сходить и купить всё необходимое. — Федя! Ты не понимаешь концепции… Только представь: пепел — это абсолютный конец. Он в принципе противоестественнен всему живому, даже труп бабочки ещё таит в себе частицу жизни просто потому, что сохранил форму некогда живого существа. Из пепла не может родиться ничего, это просто песчинки горевшего некогда огня. Ты не зажжёшь его обратно, как бы не хотел этого. Но при этом из пепла может появиться картина. Новое произведение, но таит ли оно в себе жизнь…? Большой вопрос. В глазах Феди плещется недоумение, но он его подавляет так же быстро, как и неуместный вопрос. И Андрей его понимает, слишком часто в последнее время он начинал предаваться размышлениям, оторванными от текущей реальности. Но это же не так плохо? Пусть даже жизнерадостная картина весеннего пейзажа сейчас совершенно не совпадает с произнесённым. Андрей вздохнул и снова уставился на холст перед собой. — Но ведь из пепла может родиться что-то новое и при этом живое? Вроде Феникса, кажется, он возрождается именно из пепла. Ему остаётся лишь усмехнуться, когда Федя говорит, что он слишком наивен, то явно забывает посмотреть на себя в зеркало. — Знаешь… Может. А теперь пообещай, что наши чувства, если они превратятся в пепел, восстанут именно из него. — Ты это сейчас, вообще, к чему? Ну, хорошо-хорошо. Торжественно клянусь, что любовь сильнее… Чего там? — Пепла. — Да, пепла. Кажется, что груз чего-то неподъёмного наконец частично спал с Андрея. Он слишком боялся расставаться, слишком боялся, что единственный человек, кто по-настоящему его любил и был привязан, когда-нибудь уйдёт. Что чувства не продлятся долго, а завянут с первой же ссорой. Теперь можно было дышать спокойнее. Обещание, пусть и данное в шутку, слегка снижало тревожность». Его внимание привлекает мотылёк, по ошибке залетевший в их обитель. Не сводя с него своего взгляда, Андрей откидывает голову так, что чёлка рваной вуалью закрывает глаза; он надеялся, что сможет забыться, сможет убежать, отстать от надвигающегося шторма. Кропотливо разбивал себя на осколки, чтобы склеить их в другом порядке, создавал себе спасательный круг из иллюзий, забыв, что спасаться придётся от урагана на суше. Предчувствие никогда его не обманывало. Сегодня что-то случится. Мотылек бьётся об стену, отскакивая всем телом, словно пуля. — В чём проблема выйти наружу? Андрей неожиданно отталкивается от стены и быстрыми шагами подходит к окну. — Видишь трубы и дым завода? А кровлю соседних домов? Ты не понимаешь, это лишь продолжение сырого мира и если здесь… — он обводит рукой пространство, словно пытается обхватить весь размер их жилища, — я ещё могу все контролировать, то там, это невозможно… Понимаешь Федь? Не-воз-мо-ж-но. Мотылёк вновь наступает на те же грабли, его тщедушному мозгу не хватает нейронных связей, чтобы понять, что ещё одна попытка пробить чудовищную громаду — и сломанными крыльями он не отделается. — Ты понимаешь, что убегаешь? Так делают только маленькие дети, которые прячутся под одеялом, защищаясь от выдуманного их разумом монстра. Я знаю, от чего ты бежишь, поверь мне, знаю, как никто другой. Андрей сходит с ума, в глазах темнеет, а воспоминания покрывает чёрная рябь. Он не хочет всплывать наверх, удобно разместившись на самом дне. Резкий бросок, и личные границы рассыпаются от дрожи, пробежавшей от плеча при соприкосновении с пальцами. Андрей упирается, не хочет принимать реальность. Зачем столько копать защитные рвы, если все замки и границы, что были построены на самом деле сделаны из песка? Он не хочет… Не хочет… Подкатившее цунами уже раскрыло свои щупальца, готовясь унести под мутную бьющуюся толщу. Андрей понимает, что отбежать он уже не успеет. Но всё же решается сделать последнюю отчаянную попытку. Единственный ход, который может не привести к падению в пропасть. Он изворачивается и целует. Поцелуй… может быть терпким как вино, сладким как мёд, напористым и нежным. Сотни вариаций из прочитанных книг и просмотренных фильмов. Но нет ни одного варианта, чтобы он был настолько холодным. Ему кажется, что он не целуется с реальным человеком, с любимым человеком. Напротив него будто пустота, тянущая к себе и отталкивающая одновременно. Последняя надежда разбивается на десятки осколков бывших грез. У него не осталось вариантов. Отстраняется сам, но не может поймать взгляд лица напротив. Единственное, что говорит Федя, отдается оглушительным взрывом. — Ну и зачем? На что ты ещё надеешься? У Андрея нет ответа и нет ни одной мысли, кроме одной: это конец. Реальность нависает над ним, неумолимо приближаясь, каждый ход, каждая мысль, любое действие, он думал, что они перестали иметь значение, растворились в слипшихся воедино днях. Но он ошибся. Когда ты долго убегаешь от чего-то, чего боишься, отражение чего ловишь в мимолетном взгляде на зеркало, что приходит тебе в кошмарах, мерещится тенью… Ты не сможешь убегать вечно, однажды, ещё раз бросив взгляд на мутное отражение собственного я, ты поймёшь, что никакого я уже нет. Ты пришёл к тому, от чего столько времени пытался скрыться. Его тянут, выталкивают наружу. Но он упирается — противостояние вымышленного и реальности не может длиться вечно. Рано или поздно реальность одержит верх, разбив спасательный щит иллюзий. Порог безумия так и не был пройден. Сопротивляться бессмысленно настолько же, насколько раньше казалось бессмысленным покидать чертоги. Но это уже не имеет значения. Никакие воздвигнутые ранее аксиомы уже не имеют значения. Он стоит на пороге подъезда, решаясь сделать финальный и возможно последний шаг. Ведущий в неизбежность. И кажется, что сзади стоит Федя, подталкивающий его к этому. Одно нажатие. Одно усилие. Одна кнопка. И один звук гудящей металлической двери, готовой наконец пролить свет на того, кто столько времени прятался в тени. Лучи солнца играют на периферии, но они, пусть и реальные, не захватывают его сознание настолько, чтобы отвлекаться от нахлынувших воспоминаний. Андрей в панике оборачивается, хочется, чтобы это всё оказалось лишь игрой разума, секундным помешательством или состоянием аффекта, это же не может быть так, быть правдой. Но Феди рядом уже нет. Феди нет. Феди нет. Феди нет. «Вечер, свет из окон соседних многоэтажек едва виден в покрытом узорами окне на кухне. Кажется, что каждый житель квартиры с включённым светом занят своим делом, за стенкой слышатся стоны соседей и ругань пьяной компании, сверху бегают дети, периодически падая и громко зовя на помощь маму. В каждом доме, в каждой квартире, в каждой комнате своя атмосфера. У них тоже своя, специфическая. — Я не могу больше это терпеть! Скажи мне, чего ты от меня ждёшь, чего ты пытаешься добиться своим поведением? Он молчит не потому, что не хочет отвечать, а потому, что всё, что можно было сказать, уже давно сказано. Он не придумает новый маршрут на уже и без того протоптанной полностью теме. — Почему ты молчишь?! Чуть что случается, ты сразу бежишь ко мне, а когда я пытаюсь добиться от тебя ответов, сразу начинаешь казаться немым! Андрей, скажи мне, это нормально? Так и хочется сказать — нет, ничего из того, что происходит сейчас и происходило до, не нормально. Но тогда придётся находить оправдания своему поведению, отвечать на ненавистный вопрос: «зачем ты это делаешь, зачем снова всё портишь?», а у него нет ответов. Те объяснения, которые он придумал в своей голове, казались абсолютно убедительными раньше, но сейчас, когда перед его лицом находится их адресат, такими точно уже не кажутся. Его молчание бьётся о яростно надвигающуюся стенку, больше зля и раздраконивая; нужно сказать хоть что-то, но слова закончились уже давно, как и чужое терпение. — Андрей! Я задал вопрос, будь добр на него ответить! Иногда нужно уметь подбирать слова даже в ситуациях, когда холодный, обжигающий воздух полностью заполняет горло, но сказать, правда, нечего. Вернее, сказать есть что, но это точно не покажется Феде достойным оправданием. Поэтому изо рта вылетает лишь жалкое: — Федь. — Что Федь?! Постоянно «Федь», уже месяц «Федь». Да, Андрей, всё ещё «Федь». А ты всё ещё не пьёшь таблетки и так и не нашёл денег на психиатра! Хотя я же говорил тебе, что если проблема в них, то я готов их тебе дать. Ты мне честно скажи, снова употребляешь? В ответ только отрицательное качание головой. Нет, проблема как раз не в наркотиках, он клялся ему завязать и всеми силами выполнял это обещание. Даже когда изнывал от боли во время ломки, когда в бреду его сознанию казалось, что по венам бродят цифры, и он старался подняться, чтобы вскрыться и достать их от туда. Рядом всегда оказывался Федя, и он даже через адскую боль понимал, для кого всё это делает. Старается быть лучше. Проблема ли в деньгах? Возможно, на то, что он хочет сделать просто нельзя было брать деньги у Фёдора, он должен был скопить их сам, рискуя своим психическим здоровьем и регулярным приёмом таблеток. Он в ремиссии, если так можно назвать независимость от наркотиков, почти полное отсутствие голосов в голове и уже не такие регулярные кошмары с одним исходом. Да, он иногда может вытворять странные вещи, ход его мыслей всё так же не понятен большинству его окружения, но это лучше, чем было до. Поэтому все претензии Феди кажутся странными, всё же не так плохо, зачем начинать крутить одну и ту же пластинку по третьему кругу? — Или ты сейчас говоришь, что с тобой происходит, почему ты не выполняешь предписания врача, или я ухожу. У тебя есть минута. Взгляд цепляется за чужие наручные часы, 22:58, он должен успеть. Андрей подрывается и убегает в спальню, оставляя за собой лишь растерянное лицо. Для него слова всегда значили меньше, чем действия. Он покажет, ради чего всё это было, то, из-за чего он сегодня ездил на другой конец города, морозя пальцы в дырявых перчатках в общественном транспорте. Нужно только найти. Он же пришёл счастливый, сразу, не глядя, положил в свою тумбочку, прекрасно зная, что Федя не имеет привычки рыться или трогать его вещи без разрешения. Думал отдать позже, когда восстановит стабильное посещение врача, когда Федя станет чуть спокойнее, а он — чуть более адекватным. Но можно и сейчас, какая разница? Главное, чтоб Федя от него не ушёл, чтоб всегда был рядом, а в каком статусе, пусть и неформальном, это будет происходить, действительно, какая разница? Быстрее. Быстрее. Где же оно! Лишь бы успеть, лишь бы не случилось самое страшное, лишь бы. Только пальцы цепляются за небольшой кусок белого золота, как Андрей уже со всех ног мчится обратно. Он так надеется, что Феде понравится, что его выбор был верным, страх, что любимый человек уйдёт, даёт небывалый адреналин, заставляя выжимать из себя небывалую скорость. Ещё немного. Он поскальзывается, падает, разбивая себе нос и больно ударяясь головой. Уже чувствуется запах железа, по губам течёт кровь. Быстро поднимается и устремляется в комнату. Но Феди в ней нет. Растерянно оглядывается и медленно, боясь поверить в случившиеся, заглядывает в ванную. Феди нет. В прихожей скользит взглядом по настенным часам, 22:59, только наступило. С тех пор как он заглянул на кухню, прошло около семи секунд, у него было ещё семь секунд! Осознание не хочет приходить до последнего. Как же так? Время ещё было. Но кажется, Федя всё решил за много до. Или не решил? Может, действительно, стоило объясниться словами? Реальность ускользает от него, он сжимает кольцо в ладонях, медленно сползая по стенке. Обрывки несказанных слов, неподготовленной речи заполняют собой пространство. Федя ушёл. Андрей с силой швыряет кольцо в дверь и, освобождая руки, закрывает лицо ладонями, слизывая кровь. Заходится в истеричных рыданиях. Запах железа никак не может перебить ещё недавно принадлежавший родному человеку запах горького Винстона с шоколадным какао. Он никому больше не нужен и не будет нужен». Единственный человек, которому он был нужен, просто ушёл… Не внезапно, нет, казалось, что все события, которые были до, целенаправленно подталкивали к этому. Федя, конечно, не выдержал, заблокировал во всех социальных сетях, переехал в другой город. Полностью вычеркнул из жизни. А тем же вечером ушёл из жизни сам, несчастный случай. Гололёд, потерявшая управление фура, влетевшая в мотоцикл. Чудовищная авария, громкий судебный процесс, бесконечные выяснения кто прав, кто виноват. И Андрей, держащий телефон трясущимися руками, смотрящий на яркий экран, покрытый царапинами после неудачного падения возле семнашки. Телефон покрыт царапинами, но всё же ещё может работать. Андрей работать не может, он даже связные мысли формулировать может плохо. Его мир разбит, разбит так, что кажется, будто в этом есть своя некая целостность, целостность фрагментов, всплывающих где-то далеко и продирающихся наверх — ближе к памяти. По пути ранящих её своими острыми сколами. Но что было дальше… Андрей не помнит, чёрт, он вообще ничего не помнит. Воспоминания всплывают резкими толчками, и ему кажется, что ещё немного и он задохнётся. Его не позвали на похороны, но он нашёл могилу сам. Сжимал в руках красные розы и кольцо, низко склонившись под косым тарабанящим дождём, плакал, рыдал от отчаяния и тоски, которая, кажется, разгрызала его на части. Он не хотел быть там, не хотел видеть и осознавать реальность. Федя бросил его… Федя его бросил. Отчаянный крик застывает в горле, но он просто не может дать ему выбраться. Как бы не хотелось принимать действительность, и так понятно, что никакими словами ты не вернёшь то, что было потеряно. Когда Фёдор ушёл, он проговаривал про себя всё, что накопилось. Так много слов было произнесено, что кажется, ещё одна буква была бы лишней. Перед глазами проносятся вертолёты, и чувство необъяснимого страха, даже не так, ужаса перед неизвестным, перед тем, что он ещё может вспомнить, выворачивает внутренности наизнанку. На памятнике, помимо дождя и Андрея, мелькает тень. Совершенно неопознанное пятно без формы и имени. Но он уже знает, кого хочет в нём увидеть… Кажется, что он совершил ошибку. Нужно пойти обратно, туда, где безопасно, где ничто не угрожает и не рвёт на части. Обратно, обратно в квартиру, запереться там и сидеть, ждать, может, всё пройдёт само, «секундное помешательство», «состояние аффекта» и любые другие подходящие фразы, которыми можно смягчить то, в каком состоянии он пребывает и чем занимается. Это не поддаётся осознанию, это в принципе никакому осмыслению не поддаётся. Его шатает, колышет из стороны в сторону, ещё немного, и он осядет прямо на холодный асфальт возле подъезда. И будет лежать, пока какая-нибудь женщина не вызовет скорую или полицию, в зависимости от того, подумает ли она, что он спившийся алкоголик или несчастный с инсультом. Нужно что-то делать. Взгляд цепляется за металлическую дверь. Там, за ней, граница его безопасности, комфорта, созданного из песчинок. Там нет страха, нет необходимости прятаться, там не нужно принимать суровые порывы реальности. Не нужно признаваться в том, что у него есть проблемы. Внешний мир опасен, внешний мир полон хищников, которые всё норовят найти свою жертву на сегодня. Он полон кочующих случайных обстоятельств, которые сталкиваются с путниками реальности и переворачивают всё вверх дном. Так неуютно покидать свой кокон, нежно сотканный из иллюзий, не хочется биться кулаком о непрошибаемую стенку реального мира… Но нужно что-то решить, причём решить прямо сейчас. Уйти или остаться? Ноги из ржавой арматуры начинают подкашиваться, он вспоминает Федю. И кажется, знает, какой выбор сделать. Мотылёк, поняв, что в этой квартире ему уже никогда не будут рады, ищет выход наружу, но оставил ли ему кто-то открытые окна?