Сценарий провален!
Запускается штрафной сценарий…
Штрафной сценарий — Честность
Сложность: F~?
Ограничение по времени: 24 часа
Описание: ваши чувства к воплощению 'Ю Джонхъюк' меняются на противоположные на 24 часа.
*Интенсивность чувств и эмоций сохраняется.
*Действие сценария нельзя прервать никаким образом.
*Доступ к информации о сценарии предоставлен всем участникам туманности 'Компания Ким Докча'.
Чёрт, — только и успевает подумать Докча, прежде чем перед глазами темнеет.***
— …сси! — Хён! — Да не шумите вы, он ж оглохнет. Докча морщится от звенящих голосов, которые дребезжащей вибрацией отдаются в голове. Прохладные травинки щекочут затылок, шею и ладони, полуразмытый мир медленно вращается против часовой стрелки, перед глазами мельтешат пятна людей. — Видите, всё с ним нормально. В тот день, когда этот крысёныш помрёт по-настоящему, Звёздный Поток схлопнется от вселенского разочарования. — Потише, пожалуйста, — бормочет, закрывая глаза предплечьем. Со стороны звучит смешок писательницы. — Ишь, чего захотел. Вставай давай, припадочный. Докча жалко мычит, поворачиваясь на бок, чтобы сбежать от горячего луча солнца. Боль противно-тянуще оседает в голове. — Отстань. — Помирать собрался? Ну нет, так не пойдёт, ты даже завещание не написал. Где мои деньги, а? Пинок в бок сменяется глухим вскриком, когда Хан Союнг падает из-за подсечки его авторства. Несколько секунд Докча наслаждается её руганью, пока на него не валятся два ребёнка — воздух на пару секунд выбивает из лёгких. — Аджосси! — Хён! — Кальмар! Его взгляд падает на синее табло в воздухе, и Докча принимает всю обречённость сложившейся ситуации.Штрафной сценарий — Честность
Ограничение по времени: 23 часа 48 минут
Ладно, ладно. Ему просто нужно держаться подальше от солн- внезапная волна ненависти и отвращения, такого, что тянет блевать, заставляет резко сесть, сгибаясь пополам. Докча ошарашенно пялится на сообщение системы и плотно выдыхает.*Интенсивность чувств и эмоций сохраняется.
Знаете что, да идите вы все к чертям! Отчаяние пополам с желанием избить солнечника, абсолютно искренним, зудящим в лёгких почти до боли, постепенно захватывает его. Сердце сбивается с ритма, ускоряется, пульс эхом рассеивается по всему телу. — Аджосси, что с тобой? Докча вздрагивает и неловко гладит Шин Ёсунг по голове. Хихиканье Четвертой Стены на заднем плане не оставляет сомнений.Эксклюзивный навык 'Четвертая Стена' мерцает.
Ким Док ча до л жен прин ять свои чу в ства
Ублюдок, — стреляет взглядом в уведомление, — получить такой штраф накануне основного сценария… что может быть лучше. Едва мысли обращаются к путям выживания, тут же накатывает желание бросить это всё и смыться подальше — Докча незаметно передёргивает плечами, сбрасывая скользкие щупальца омерзения. И как прикажете план шлифовать, если его от одного напоминания почти выворачивает? — Ким Докча, ау, — перед глазами пролетает ладонь Хан Союнг, и Докча чуть отшатывается, — ты чего? — Да думаю, чем тебя поэффективнее прихлопнуть будет, — нехотя поднимается, и дети вновь начинают излюбленный спор кого-больше-любит-аджосси. Кажется, его мысли идут не туда. Докча с нажимом зовёт Четвертую Стену, но та лишь усмехается и угрожает стать ещё тоньше, играет на его натянутых до предела нервах. Он слишком привык полагаться на этот навык. — Ты ведёшь себя подозрительно. — Я — читатель, мне положено так себя вести, — ему приходится сделать два глубоких вдоха: ненависть вновь оседает в легких. Хан Союнг недоверчиво искривляется и хватает его за запястье. — Пошли. Если ты опять умрёшь, будет хоть кому тебе мстить. — Может быть, за меня? — Нет. Пока его тащат через поляну у кромки разрушенного парка с двумя дополнительными детьми, висящими на его пальто, Докча тихо молится, чтобы никто не додумался вызвать окно штрафного сценария. Чем ему заниматься целые сутки, если он не может ни читать пути выживания, ни строить планы? Докча одержим Ю Джонхъюком… лет с пятнадцати. Первая же глава путей выживания, пусть и написанная похуже некоторых книг, что он читал, зацепила настолько, что ему захотелось жить ради прочтения следующей. Джонхъюк был тонкой ниточкой, которая связывала его душу с реальным миром, за которую он цеплялся каждый раз, когда становилось сложно или невыносимо. На выцветших уроках в школе он с головой погружался в построение сюжетных ходов и линий, расчерчивание анкет персонажей и попытки нарисовать героев. В основном, конечно, главного героя…***
Короткий карандаш с остро обломленным корпусом с мягким шорохом скользит по уголку страницы тетради по математике. С каждым штрихом Докча всё сильнее погружается в тонкие взмахи, иногда изменяя наклон, чтобы линии становились широкими и нежными. Он, взрослый шестнадцатилетний парень, не имеет права на нежность и любовь. Но он всегда может дарить эту бесконечную, сильную, щемящую привязанность своему главному герою. Кончик карандаша стачивается почти полностью, и Докча вытаскивает канцелярский нож, чтобы снять пару стружек деревянного слоя. За бубнежом учителя, на самой последней парте, он ведёт себя слишком тихо, чтобы его хоть кто-нибудь заметил. После попытки самоубийства на него вообще мало кто обращает внимание. Наконец-то его оставили в покое. Нож щёлкает, когда Докча задвигает лезвие в изначальное положение. Пара пробных штрихов на полях, пробуя разные углы стержня, и мягкие мазки графита возвращаются к наброску в углу страницы. Джонхъюк-а, ты красив, очень красив, — острые волны отдельных прядей волос неуловимо делают рисунок приятнее и уютнее, — я никогда не смогу изобразить тебя так, как вижу. Простишь меня за это? Уверенные линии бровей, таких идеальных, какие он никогда не сможет ни написать, ни нарисовать. Тёмные-тёмные глаза, смотрящие прямо в душу и прикрытые редкими выбившимися прядями почти-смоляных волос. Докча старался сделать эти прекрасные волнистые волосы ещё темнее, но карандаш почти дрожал в руках, обещая сломаться от чуть более настойчивого нажатия. Скулы, обязательно острые и волевые, шея, кадык, ворот водолазки и широкие плечи… Резкая трель звонка заставляет вздрогнуть, ненароком оставив неряшливый штрих. Докчу на мгновение как окатывает ледяной водой, а затем он приглядывается к рисунку и с теплой улыбкой касается изображения своего главного героя. Пожалуй, так даже лучше… Подросток, который дарит трепет души только одному протагонисту.***
Докчу почти потряхивает, когда они наконец добираются до промышленного комплекса. Он должен чем-нибудь заняться. Срочно. Его мозги не перенесут постоянного обкатывания личности солнечника. Докча готов взвыть, потому что этот самый солнечник оказывается на улице и отрабатывает и так идеальные комбинации взмахов и выпадов меча. Без своей блядской водолазки. И самое ужасное, что теперь Докча может пялиться, чувствуя лишь отвращение. Его чёртово тело теперь считает солнечника уродливым. Мозги с химическими реакциями эмоций не согласны, и внутри Докчи происходит короткое замыкание. С омерзением он разглядывает обнажённый торс Джонхъюка, ощущая себя мазохистом. Солнечник резко поворачивается на очередном взмахе мечом, — идеальном, блять, что Джонхъюк там ещё тренирует? — и встречается взглядом с Докчой. Докча не успевает пресечь гримасу, в которой искривляется его лицо. — Кальмар, ты чего завис? Аа… — в голосе Союнг прорезается понимание, перерастающее в нахальство, — ну, давай ещё постоим, раз тебе так хочется. Вы даже по среде обитания схожи, оба водоплавающие, да ещё и склонны подыхать от всего подряд. Идеально друг другу- — Будь добра, закрой рот, иначе меня сейчас вывернет. Хан Союнг на миг затыкается, в который, похоже, совершает огромный объем мысленной работы, — по её лицу это видно, — и Докча делает шаг в сторону входа в комплекс, чувствуя, как его затылок просверливает обжигающий взгляд протагониста. — Стоять! Куда собрался? — А куда ты меня вела? — Не переводи тему. 'Я и не переводил', — хочет сказать Докча, но его и не собираются слушать. — С каких пор эта рыба вызывает у тебя что-то кроме… — Хан Союнг. — Неужели ты наконец-то повзрослел? Да не, не может быть. Почти физическое ощущение лёгкой вибрации приближающихся шагов, и Докча уже продумывает варианты побега, потому что желание смыться отсюда растёт с каждой долей секунды. — … эй? Тебе что, плохо? — нотки беспокойства закрадываются в голос Союнг, и, похоже, он действительно очень плохо скрывает эмоции. — Да. Да, если это поможет сбежать подальше как можно быстрее. Кипящая ненависть разливается по венам, поглощая всю его жалкую суть, отторжение, желание ударить Джонхъюка как можно сильнее, причинить боль настолько яркую, какую вообще может испытывать человек… Докча шепчет губами ругательства, полуосознанно пытаясь выдернуть руку из хватки Хан Союнг. — Придурок, постой ты! — Что случилось? — голос протагониста. От такого знакомого тона Докча на мгновение застывает, переживая цунами ненависти, и выдыхает сквозь зубы. — Оставьте меня на день. — выходит напряжённо, куда напряжённее, чем он хотел, — Я нестабилен, и мне сложно себя контролировать.
Эксклюзивный навык 'Четвертая Стена' хихикает.
— Ты идиот? С тобой неизвестно что, и ты предлагаешь просто тебя отпустить? — Ким Докча, что произошло. — Хён! — Аджосси! На другое его предплечье опускается ладонь Джонхъюка, и Докча дёргается от омерзения, прошивающего насквозь. — Отпусти меня. — Ким Докча. — Отпусти меня, Ю Джонхъюк, сейчас же. Рука остаётся на месте, и Докча рвётся прочь изо всех сил, пытаясь уйти от сжигающего внутренности ледяного отвращения. Он выворачивается из ладони Хан Союнг, но не Джонхъюка. Взгляд протагониста — непонимающий, злой и какой-то ещё, эту эмоцию у Докчи разгадывать нет ни сил, ни желания. Выдыхает сквозь зубы, удерживая подрагивающие пальцы подальше от Неразрушимой Веры. Отсечь солнечник пару конечностей и голову в придачу хочется всё сильнее. — В последний раз прошу. Отпусти меня, — медленно и чётко, как дебилу, но скорее стараясь успокоить самого себя. Чёртова Четвёртая Стена. Между бровей Джонхъюка появляется вертикальная морщинка. Докча понимает, что если бежать, то сейчас, пока солнечник в замешательстве, и активирует путь ветра одновременно с трансформацией короля демонов. Восклики Хан Союнг и детей, Джонхъюка отбрасывает на несколько метров, но тот умудряется устоять на ногах и сразу кинуться вперёд — Докча чертыхается, успевает сделать ещё пару прыжков с поддержкой потоков ветра. Крылья появляются почти мгновенно, но уже поздно. Его хватают за сустав, прикрытый маленькими чёрными перьями, и Докча чуть не кувыркается через голову, сжав зубы от боли: крылья всегда сверхчувствительны в первые секунды после появления. — Отвали, ублюдок, что я неясного сказал?! Мне сложно себя контролировать! — Ты никуда не пойдёшь, пока не объяснишься, Ким Докча. Черепица медленно осыпается с едущей крыши, всё быстрее с каждым мгновением, задевая соседние чешуйки неумолимой лавиной. Докча взвывает с опаляющей внутренности ненавистью и добавляет электрификацию в последней надежде сбежать, что тает как лёд на августовской жаре. Сильный широкий взмах в комбинации с путём ветра, чтобы отцепить от себя солнечника и откинуть подальше, но ладонь в переплетениях шрамов сжимается лишь крепче, и его крыло противно трещит — так же, как и выдержка. — Отъебись, блять, сказал! — Объяснись, Ким Докча. Сам напросился. Уровень ненависти и омерзения пересекает все возможные границы и шипящим ядом льётся наружу. Докча выхватывает Неразрушимую Веру, коротким взмахом разворачивается в хватке протагониста и направляет лезвие на руку Джонхъюка. Тот уворачивается, наконец выпуская его, и Докча распахивает крылья во всю ширину, чтобы резко взмыть вверх. Крыло ноет и не слушается, придурошный солнечник на попытки Докчи откровенно плюёт, хватая его за щиколотку, и сдерживать жажду убийства уже почти невозможно. — Что тебе было непонятно?! — Ким Докча, я не отпущу тебя, пока ты не объяснишь. Тонкая нить терпения лопается, и Неразрушимая Вера со свистом рассекает воздух. Джонхъюк успевает заблокировать удар, сдёргивает его вниз, и воздух наполняется лязгом стали. Докча пытается, честно пытается, но после нескольких месяцев постоянного присутствия Четвёртой Стены самостоятельно контролировать эмоции — как тащить на себе в гору центнер булыжников. От жестокой непрерывной череды ударов Джонхъюк опешивает и полностью уходит в защиту, чтобы не навредить ни себе, ни Докче. Бетон под ногами расходится тонкими трещинами. Щёки Докчи взрезают слёзы, горькие от ненависти, и глаза солнечника слегка расширяются. — Ким Докча. — Сутки, Ю Джонхъюк! Отвали от меня на чёртовы сутки! — горло от слёз перехватывает, и голос звучит с надрывом. Как из-под воды доносится крик Хан Союнг: — Джонхъюк, он под штрафом! Отстань от него! Короткой заминки солнечника хватает, чтобы обернуть себя смерчем и взмыть в воздух. Кровь бурлит, и он чуть не вписывается в раму распахнутого окна на пятом этаже. Короткий корректирующий взмах, быстро окутывает себя коконом перьев, выворачивается путём ветра, взлетая под потолок комнаты, и вновь распахивает крылья. Почти зависает в воздухе, поддерживая себя мелкими и частыми взмахами, отключает электрификацию с путём ветра и мягко приземляется на пол почти пустой комнаты. Единственная койка без обитателя и стандартный набор мебели больничной палаты. Повезло, - выдыхает, успокаивая бушующую смесь ненависти, отвращения и желания убить. Рога и крылья обращаются эфемерностью строк и втягиваются в суть его историй, возвращаются, как необходимые абзацы в новелле его жизни, без которых текст кажется плоским. Довольное и мерзкое хихиканье Четвертой Стены раздражает, и Докча вновь глубоко вдыхает, стараясь отвлечься. Сегодня от него всё равно не будет пользы, так почему бы не сходить в библиотеку? От этой мысли настроение становится на пару тонов светлее, и Докча выходит в коридор, закрывая за собой дверь. Пожалуй, библиотека — единственное место, по дороге куда он никогда не заблудится даже со своим хроническим топографическим кретинизмом. Дверь тихо скрипит и открывается неохотно, словно никто давным-давно сюда не заходил. Докча щёлкает языком, и короткая волна ненависти окатывает внутренности. Чёрт возьми, он что, виноват, что перенял эту привычку у солнечника? Прервав мысли, которые уже тянутся в сторону путей выживания, Докча шагает внутрь — дверь встаёт на место с новым скрипом, и он, чуть поморщившись, намечает позже смазать петли. Три ряда пыльных стеллажей, на которых впритык стоят и лежат книги, чуть светятся в солнечных лучах. Медленный танец мягко-золотых пылинок притягивает взгляд, и Докча замирает на несколько минут, наслаждаясь тишиной, запахом дерева и пряно-терпких чернил. Сотни миров, в которые можно погрузиться без остатка, забыть, кто ты такой, отрешиться от жизни, чтобы жить историями героев… Он был созвездием задолго до того, как пути выживания стали реальностью. Докча медленно шагает вдоль стеллажей. Больше смотрит, изучает, чем идёт — вечный ритуал читателя. Наслаждается запахом, которым никогда не надышится, ощущением твёрдых корешков под кончиками пальцев и шёпотом страниц бесконечных историй. Как же он скучал по этому. Вальс души читателя, который понимают немногие — и хорошо, иначе в библиотеках было бы не так тихо. Касание, мягкий смешок над аннотацией: автор всеми силами пытался завлечь читателя. Далеко не все авторы понимают: притягивает то, что писатель живёт историей. Дышит ей, каждым предложением, строкой, словом, чувствами и душами героев… и тогда история ощущается совсем по-другому. И, пусть его и зовут Читателем, он - лишь мгновение в жизни писателя. Докча тихо улыбается и берёт книгу, решая дать автору шанс. — У каждой истории есть название, — шепчет одними губами, проходясь кончиками пальцев по корешкам, — у каждой, до единой… есть свой ⬜⬜, которого история может никогда не достичь. Беззвучный смех. В библиотеке всегда хочется быть историей. Поделиться с книгами частичкой себя, ведь книги станут тобой… вечная повесть барда, который сам стал историей. С мягкой улыбкой Докча уходит в глубину стеллажей, чтобы потерять себя и стать кем-то новым.***
Ким Докча скрывается в окне одного из верхних этажей промышленного комплекса, а Джонхъюк хмуро смотрит тому вслед. — Что за штраф? — Сам посмотри. Окно штрафного сценария всплывает по первой мысли, и его бровь чуть не лезет на лоб. Хан Союнг довольно хмыкает, наблюдая за ним, и закидывает в рот лимонный леденец. — Прикинь, кальмар сказал, что его от тебя блевать тянет, — глаза Союнг распахиваются, она фыркает и едва не давится леденцом. Под его сверлящим взглядом выставляет руку вперёд, — У писателей весьма развит ассоциативный ряд. Я не буду ничего говорить, иначе вы оба меня убьёте, — и бормочет себе под нос, — а это было бы интересно… но чёрт, только не омегаверс… Психованная. — Хён выглядел так, будто ему плохо. — Ему и было плохо, букашка. Я такой ненависти никогда не чувствовала. — Откуда ты знаешь, что чувствовал хён? — Я его воплощение, дурак! Губы Хан Союнг расползаются в широкой улыбке — кажется, она вот-вот взмахнёт острым хвостом дьявола. — Отвращение, ненависть, причём такие, что кальмара наизнанку выворачивает. Желание навредить… наводит на размышления, не так ли? — Что здесь случилось? Весь промышленный комплекс трясётся! — Уриэль с ума сходит, у меня уже в ушах звенит от её воплей. Что вы натворили? Джонхъюк перечитывает условия штрафа, пока Хан Союнг объясняется с Ли Сольхвой и Джун Хивон. Видеть Ким Докчу диким, почти сумасшедшим… странно: в груди ворочается нечто склизкое и холодное. Видеть ненависть в глазах вселенной, усыпанной мириадами сияющих звёзд… невыносимо. Джонхъюк хмурится, чувствуя себя жалким провинившимся щенком. — Ты расстроился, что ли? — Союнг хлопает его по плечу, на что Джонхъюк прожигает её взглядом, что передаёт недвусмысленную угрозу убить, — Прекращай глупить и подумай своей головой. Тебе же ещё не всё мозги выбили? Джонхъюк передёргивает плечами, сбрасывая наглую ладонь, и смотрит волком — Союнг обречённо воет, закрыв лицо руками. — Какие же вы оба идиоты. Иди думай, главный герой, я прослежу, чтобы кальмар не самоубился. Надумаешь — вернёшься, у тебя… двадцать три часа. Огрызнувшись взглядом, Джонхъюк забирает со скамейки пальто с водолазкой и исчезает за пределами комплекса. Хан Союнг вздыхает. — Почему я должна нянчиться с этими взрослыми детьми? — Если они не сойдутся, Уриэль будет ныть мне на ухо до конца своих дней. — Если они не сойдутся, Ким Докча будет ныть мне на ухо до конца своих дней, — жалуется Союнг, — а этот придурок так и будет ходить с кислым видом. — Пойдёмте-ка, девочки. У меня есть бутылка хорошего красного вина…***
Он никогда не был идиотом. Острый взмах меча рассекает очередного монстра, и Джонхъюк шагает дальше, вглубь скрытого сценария. Он прекрасно понимает, что любит Ким Докчу. В темноте кривых переплетений ветвей деревьев мерцают крохотные бело-сине-голубые огоньки, корни вьются под ногами неизвестными тропами, запутанными судьбами сотен тысяч мёртвых людей. А ещё он прекрасно понимает, что любить больно. Монстры выскакивают из почти неразличимых просветов между стволами деревьев. Джонхъюк чувствует их дыхание, биение сердец, ощущает запах крови, что заливает тропинку. Любить страшно. Потому что однажды он потеряет свою любовь, и будет ещё больнее, чем сейчас. А боли в его жизни и так более чем достаточно. Если бы только он мог знать, что они оба дойдут до конца сценариев живыми… и в этой регрессии, то было бы не так страшно. Смерть вьётся от его шагов, поднимается всё выше, и Джонхъюк срывается на бег, бездумно вырезая монстров на своём пути. Быстрее, быстрее, взрезая воздух своими шагами, мечом и дыханием. Он жив, да. Но надолго ли? И, даже если Ким Докча сможет уничтожить звёздный поток, будет ли он с тем в этот момент? Пульс бьётся в висках, и Джонхъюк закрывает глаза, полностью переключаясь на чутьё. В кромешной темноте изредка мелькают мутные пятна бело-синего. Может ли он гарантировать, что не разобьёт Ким Докче сердце своей смертью? Так же, как случилось во второй регрессии с Ли Сольхвой… терять — больно. Он не может просто умереть, он проснётся вновь в вечном вагоне метро и будет помнить каждое мгновение, отчаяние Ким Докчи и слёзы на бледных щеках… он будет помнить и оттого больно будет им обоим. Джонхъюк замедляется и останавливается перед аркой ветвей, что насмерть сплелись над тропой. Смотрит вдаль, где темно так, что кажется, будто он ослеп. Сможет ли он сделать этот шаг?***
Хан Союнг нажимает на дверную ручку локтем, балансируя с подносом на руках. Дверь, скрипнув, с трудом отворяется, и в нос бьёт запах пыли и чернил. — Эй, кальмар! Ты весь день себя голодом морить собираешься? Из глубины стеллажей доносится вскрик, затем тяжёлый удар и чертыхания. — Союнг! Я из-за тебя книгу уронил! — Переживёшь. Сюда иди, придурошный. В тени стеллажа появляется лохматый и пыльный Ким Докча с книгой в руках, которую разглядывает, поглаживая обложку подушечками пальцев. Докча с облегчением выдыхает, расслабляясь, и поднимает тёмные, посверкивающие звёздами глаза на неё. — Что ты хочешь? — Чтоб ты поел. — Я не голоден. — Ты просидел здесь семь часов. — Я выходил, — нехотя тянет Докча, на что она фыркает. — Поздравляю. Ешь. С тяжёлым вздохом Докча засовывает книгу под мышку и забирает поднос с горячим супом, хлебом и чаем. Пока Ким Докча ест, Союнг успевает проветрить, поискать что-нибудь достойное на книжных полках и повозмущаться из-за количества пыли. Как только Докча отставляет поднос, Союнг тут же оказывается перед ним. — Не хочешь кое о чём поговорить? — А у меня есть выбор? — Нет. Докча смиренно ставит локоть на стол, за которым сидит, и подпирает ладонью голову. — Ну что ж, излагай, приспешница ада. — Ю Джонхъюк выглядел как побитый щенок, когда ты улетел. Докча непроизвольно кривится. Это выглядит забавно. — Ты не могла бы его не упоминать? Я и так боюсь, что меня во сне тошнить начнёт… — Увы, но нет. С тихим стоном Докча стукается лбом об стол. — Ну почемуууу…. — Тебе так плохо? — видимо, тон получается слишком весёлым, потому что Докча поднимает голову и смотрит на неё со злостью. — Хан Союнг, он тринадцать лет удерживал меня от самоубийства. Как думаешь, насколько мне плохо? — Ну, он не справился, — Докча кидает на неё раздражённый взгляд, и Союнг выдыхает, — почему бы тебе самому не сказать ему об этом? — Ты издеваешься? — Ладно, возможно, вы не на таком уровне отношений. Но в том, чтобы сказать 'ты мне нравишься' нет ничего постыдного. — Ты издеваешься. — Ты ему нравишься, придурок. Я тебе говорю, когда ты плюнул ему в лицо своей ненавистью и сбежал, он почти расплакался. — Солнечник? Голос Докчи звучит настолько недоверчиво, что Союнг мысленно матерится. — Слушай сюда, придурок. Я никогда не пойму всей твоей любви к Ю Джонхъюку, но я могу понять вас обоих, — на подозрительный взгляд Докчи закатывает глаза, — Я зрелый человек, Ким Докча. И писатель. Я вынуждена ставить себя на место персонажей, чтобы понять их. Да, порой мне неохота это делать, но я могу. И вы оба — просто травмированные дети, которые привязаны друг к другу до смерти, но в жизни в этом не признаются, хотя всё очевидно. — Как такой идеаль… — лицо Докчи искривляется, — как я могу ему нравиться, Союнг? Хан Союнг скользит взглядом по пыльному Докче, и в сердце ёкает от неуловимой разбитости лучшего друга. Докча носит маски и не осознаёт, что они трещат по швам… — У этого штрафа всё-таки есть плюс. Ты не можешь принижать себя за счёт возвышения Ю Джонхъюка. — У него есть Ли Сольхва… — Ты меня уже заебал с этой Ли Сольхвой. Два часа назад она вместе с Хивон планировала твою свадьбу с Джонхъюком. Рот Докчи слегка приоткрывается от удивления, глаза широко распахиваются. — Но… — Солнечник тоже к ней никаких чувств, кроме товарищеских, не испытывает. — Но вторая регрессия… — Вторая регрессия — это вторая регрессия, придурок. Она закончилась, и Ю Джонхъюк изменился. И сейчас он любит тебя. — Союнг вздыхает и протягивает руку, чтобы потрепать Докчу по макушке, — Джонхъюк — обычный человек, Ким Докча. Такой же обычный, как и мы все, и ему тоже хочется тепла. Ему просто досталось слишком много стекла. Докча прячет лицо в кольце рук, и Союнг, погладив его по голове, забирает со стола поднос. — Подумай об этом. И, вам стоит наконец поговорить. — Нельзя дружить с писателями, — бубнит в стол Докча, когда она закрывает дверь.***
Докча просыпается туманным и неловким утром на одеяле, которое он вчера приволок в библиотеку. Идти в свою комнату — значит видеть десятки заметок и планировок на столе и стенах, которые бы неизбежно приводили его мысли к солнечнику… Ким Докча выдыхает, не почувствовав ненависти, отвращения или любого другого ощущения из тех, что преследовали его весь вчерашний день. Ненавидеть сложно, особенно того, кого любишь… Пялится в бетонный потолок несколько долгих минут. Мысли тянутся, — ещё не поздно сбежать, — крутятся в странно лёгкой голове. Жужжат, постепенно заполняя всё пространство, и в один момент Докча садится, встряхивая головой — белое пальто, которым он укрывался, съезжает до бёдер. Сразу становится тихо, только очертания сомнений окутывают зябким конденсатом. Всматривается в пылинки, кружащиеся в потоке солнечного света, и в голове что-то встаёт на место, где и должно быть. Так правильно. — Ладно, — шелестит, опускает голову и прикрывает глаза, чуть улыбаясь, — Ладно же, Ю Джонхъюк. Тратит с полчаса на унести одеяло и привести себя в порядок. Не то чтобы его это сильно волнует… волнует, конечно, — обрывает себя Докча, когда стоит перед зеркалом, осознав, что тянет время. Он унимает мелкую дрожь, сжимая ладонями плечи. Тихо спускается на второй этаж. Из кухни-столовой доносятся голоса. Споры детей, попытки Сангах тех успокоить, бесящая Хан Союнг, Джун Хивон, Ли Хюнсунг, Ли Джиё, Ли Сольхва… … и Ю Джонхъюк. Докча на миг останавливается перед дверным проёмом, прежде чем сглатывает и перешагивает порог. Первыми на него налетают дети, чуть не сбивая с ног. Слабая улыбка касается губ — он опускает ладони на макушки Гильёна и Ёсунг, привычно взъерошивает их волосы. Они выглядят такими счастливыми, когда щурятся, глядя на него. — Я так рада, что тебе лучше, аджосси! — А я говорил, что с ним всё будет хорошо! — Проснулся наконец, соня, — ворчит Союнг, — я уже думала идти проверять, не помер ли. — Так просто ты от меня не избавишься. Улыбается, переводя взгляд дальше, и замирает, наткнувшись на Джонхъюка, который смотрит на него, скрестив руки на груди. Взгляд у солнечника… непривычный. Спокойный, внимательный и чуть тоскливый. У Докчи перехватывает дыхание. — Так, кто там обещал помочь со скрытым сценарием? Ли Джиё недовольно стонет, растекаясь на стуле, но её стаскивает Джун Хивон. Тело девушки безвольно болтается, пока ту тащат к выходу. Ли Джиё похожа на желе. Вся компания как-то неуловимо исчезает из-за внезапно возникших отговорок, и они остаются одни. Докча слышит, как бьётся его сердце. Джонхъюк смотрит на него. Смотрит долго, не прожигающе, как обычно, но по коже пробегают мурашки. Докча понимает, что пропал далеко и надолго. — Садись, — негромко говорит солнечник и отворачивается к плите, мазнув по нему взглядом напоследок. Хочется возразить, язвительно высказаться, как обычно, повозмущаться из-за приказов. Джонхъюк не приказывает. Докча тихо садится за стол. Почти сразу перед ним появляется тарелка яичницы с овощами, от которой поднимается пар. Взгляд цепляется за переплетения шрамов на знакомых руках, и Докча зависает на пару мгновений, прежде чем опомниться и уставиться в тарелку. — Там нет помидоров. — Спасибо, — шёпот-выдох. Он ест молча. Джонхъюк стоит у столешницы и ждёт, пока закипит кофе, тоже молча. Когда на стол опускается кружка с ароматным кофе, без молока и ровно с одной ложкой сахара, Докча не выдерживает. Пустая тарелка звякает, толчком отправленная к другому краю стола, и он прячет лицо в ладонях. Вечный миг тишины. — Ким Докча. Его плечи вздрагивают. Остановить слёзы не получается. — Ким Докча, — спокойно, шелестяще-бархатно, — можно обнять тебя? Не веря самому себе, Докча кивает, и вокруг тут же смыкается тёплый-нежный-сильный кокон рук Джонхъюка. Слёзы текут уже непрерывно, влажными тропинками по рукам и лицу, капают на стол. — Прости… прости меня, пожалуйста, за всё прости… — Тшш, Ким Докча. Он поворачивается, обхватывая Джонхъюка за пояс и прижимаясь, как ребёнок. Слёзы впитываются в чёрную водолазку, Джонхъюк, возможно, его наругает, но это будет потом. От тепла по телу приятными волнами бегут мурашки, и почти неслышные всхлипы не поддаются контролю. Как же ему не хватало этого. Ладонь Джонхъюка поднимается по спине, зарывается в волосы, и Докча тает от ласки, по которой изголодался за долгие годы. В объятиях его главного героя тепло, уютно и надёжно. Думать не хочется, и в голове наконец-то воцаряется блаженная пустота. Объятия кажутся вечными и одновременно слишком короткими, когда Джонхъюк его отпускает. Мгновенно становится холодно, и из Докчи вырывается жалкое: — Не уходи… — Дай я рядом сяду, дурак, — мягко, хрипловато. Докча поднимает голову и понимает, что ему не показалось: на щеках солнечника чуть блестят дорожки слёз. Джонхъюк плачет. Из-за него? — Что я сделал не так? Я всё исправлю, правда… — сбивчивый шёпот. Сверху слышится вздох, и Джонхъюк отстраняется, — Докча дёргается вперёд в резкой панике, — чтобы спустя мгновение поставить рядом стул и опуститься на него, вновь притягивая Докчу в объятия. Докча беззвучно плачет, растекаясь в руках Джонхъюка и утыкаясь тому в плечо. Пальцы в шрамах перебирают волосы, на его макушку опускается голова Джонхъюка. Он почти умирает от тепла, что окутывает со всех сторон и пахнет только что сваренным кофе. — Кофе остыл, — через бесконечность мгновений шепчет Докча, и в его волосах тонет смешок протагониста. Мягкий смешок, вибрирующий в груди, от которого Докча плавится ещё сильнее. — Ты только сейчас о нём вспомнил? Он прячется в плече Джонхъюка, обнимая покрепче за талию. Мелькает мысль, что Хан Союнг и Джонхъюку мозги промыла, но Докча тут же её отбрасывает: думать ни о ком, кроме Джонхъюка, не хочется. — Нам нужно поговорить. — голос Джонхъюка мягкий, слишком мягкий, непривычно уютный по сравнению с обычным. Докче кажется, что это сон. — Наверное, стоит… Касание головы Джонхъюка исчезает, и спустя секунду к его макушке прикасается что-то мягкое. Докча замирает, шестерёнки в голове стопорятся, словно нажали рычаг экстренной остановки. — Ким Докча? — с едва различимой нотой беспокойства, но Докча уже настолько привык считывать эмоции идеального солнечника, что заметить не составляет труда. А вот принять — да. — Я… просто… — дёргается, — разревелся, как дитё малое… отпусти меня, Джонхъюк… — Ким Докча, — он вздрагивает, и волосы чуть шевелятся от горячего выдоха солнечника, — Докча-я. Докча впадает в прострацию и не замечает, как Джонхъюк отцепляет его от себя — полуосознанно тянется к теплу. Приходит в себя, когда Джонхъюк касается кончиками пальцев его скул, а затем обнимает ладонями лицо — останавливает взгляд на лице солнечника, чересчур красивом, расчерченном подсыхающими следами слёз, и опускает взгляд в пол, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Докча-я, — большими пальцами вытирает влажные дорожки на его коже. Докча снова умирает, — что мне нужно сделать, чтобы ты мне поверил? — Джонхъюк-а, — шепчет. Ресницы солнечника вздрагивают, в тёмных глазах вспыхивает робкая искра. — Докча-я, если ты показываешь мне слабое место или где болит, это не значит, что я отвернусь от тебя или ударю тебя посильнее, — мягкое прикосновение губ ко лбу, от которого Докча мелко вздрагивает и молится, чтобы происходящее не было сном, — это значит, что я буду знать, где тебя больше любить и от чего тебя оберегать. Докча думает, что в этот раз умрёт по-настоящему, потому что больше его жалкое больное сердце выдержать не способно. — Это правда? — с надеждой наивного ребёнка. Поцелуй между бровей. — Правда, Докча-я. — Я могу?.. — Если тебе от этого будет спокойнее. Он сглатывает. Липкие щупальца страха оборачивают солнечное сплетение, и Докча закрывает глаза. — Проверь, Докча-я. — А если неправда? — Клянусь своим существованием. Аура Джонхъюка на миг вспыхивает снежными искрами, и Докча ошарашенно моргает. Джонхъюк серьёзно?.. он сжимает зубы, и пальцы, покрытые мозолями и шрамами, нежно оглаживают его лицо. В уголках глаз вновь начинает щипать. Если это окажется ложью, Джонхъюк умрёт… Новый поцелуй в висок, и весы щемящей надежды слегка перекашивает. Докча жмурится, прежде чем открыть глаза и взглянуть на сообщение.Созвездие 'Демонический Король Спасения' использовало навык 'Детектор Лжи, ур.8'
Созвездие 'Демонический Король Спасения' подтвердило, что всё сказанное — истина.
— Всё, хватит, — мямлит Докча, вытирая слёзы, — я больше не могу… Джонхъюк ловит его руки — Докча замирает, как испуганный зверёк, когда тот оказывается слишком близко, почти касаясь лбом его лба. — Я могу тебя поцеловать, Докча-я? Джонхъюк-а, ты сводишь меня с ума, — Докча закрывает глаза, чувствуя, как рушится внутренняя стена, и подаётся вперёд, касаясь губ Джонхъюка.