Она и я

      Экран моргает, и я вижу Её обтянутый красной тканью живот прямо перед камерой.       — Мы ушли, — слышу как будто издалека. И Её громкий голос, звенящий от еле сдерживаемого раздражения, отвечает:       — До вечера, пап!       Раздаётся хлопок двери, и Она падает в модное компьютерное кресло, обтянутое чёрной гладкой тканью.       Платье на Ней слишком лёгкое для нынешней погоды и слишком вычурное для Её привычной домашней одежды. Она подбирает под себя длинные ноги, и подол задирается, оголяя колени.       — Я соскучилась, — заявляет, не успеваю я даже раскрыть рот, и на лицо выползает непрошенная улыбка. Она надувает ярко накрашенные губы, но тут же тянется поправить расползшуюся причёску из двух «ушек», и Её любимая жалобная моська выходит плохо.       — Я тоже, — говорю, подпирая щёку кулаком. Растекаюсь по стулу, потому что напряжение бешеных рабочих дней наконец-то отпускает.       Смотрю, как она, жалуясь, начинает доставать шпильки из растрепавшихся волос:       — Мама с самого утра заставила меня ехать в гости! И знаешь, что она сказала про мои любимые джинсы? «Неподобающе»! Какого чёрта? Можно подумать, это платье, — Она оттягивает тонкую лямку, — чем-то лучше. Как будто нельзя посидеть в чьей-то идеальной гостиной в моих неидеальных джинсах…       — Твоей маме это уже не объяснить, — чуть улыбаюсь я. Не думаю, что Её джинсы так уж плохи. Немного потёртостей, немного заклёпок, немного принта на икрах… Пожалуй, Ада бы оценила.       За моей спиной что-то негромко щёлкает.       — Она про то дырявое убожество? — интересуется Трость. Я вижу на экране, как она усаживается на диван за моей спиной и скрещивает изящные лодыжки.       — А ещё, — продолжает Она взахлёб, почти не обращая внимания на мои слова. Она в них и не нуждается. — Папа хочет…       Я слушаю очень внимательно, время от времени отпивая мелкими глотками какао из Её большой кружки с двойным дном. Временами вставляю фразу или звук, а Она, распустив волосы, эмоционально взмахивает руками перед монитором.       На стене за Её спиной несколько ярких постеров. Полупустой стеллаж, заставленный всякой пыльной мелочью, которую под силу держать в чистоте только горничным с большой зарплатой. Её родители могут себе это позволить. И могут осуществлять все Её запросы, чтобы только Она не закатывала им скандалы.       Она жила в доме по ту сторону экрана всё детство и сбежала из него при первой же возможности. Ко мне. В мою скучную квартиру, полную стружки, древесной пыли, пачек какао и говорящих игрушек. За это я готова простить Ей абсолютно всё, что угодно. Даже если безупречная Ада считает это излишне сентиментальным.       — Мне, конечно, не десять, но она такая милашка! Жаль, ты не можешь её потрогать через компьютер, — заканчивает Она, со всех сторон демонстрируя мне подарок отца — пушистую игрушечную зайку.       — Жаль, — вторю я, глотая какао. Трость хмыкает за моей спиной. Я заставляю себе не смотреть на неё и на присоединившуюся Розгу. Краем глаза цепляю, как Тоуз в меру тактично прислоняется к дверному косяку и испытующе смотрит на экран.       Жаль, я не могу Её потрогать через компьютер. Другие зайки меня совершенно не интересуют.       — Что нового у тебя? — Она наклоняется ближе. Требовательно добавляет: — Только не говори, что опять только работала!       — Но я правда работала, — мягко улыбаюсь я.       Закатив глаза, Она откидывается на спинку кресла и тянет в потолок:       — Ску-у-учно! Совсем-совсем ничего не было? — я наблюдаю за тем, как дрожит кадык под светлой кожей и еле слышно вздыхаю. — Нет? Тогда завтра встреться с подругой! Обещаешь? Давай, тебе надо развеяться! Я позвоню и всё проверю, учти!       — Хорошо-хорошо, — соглашаюсь я запоздало. Мысленно прикидываю, кому из моих девчонок Она может позвонить, чтобы узнать, выполнила я очередной Её каприз или нет.       — Пошли Ей хотя бы воздушный поцелуйчик, — ехидничает Трость с дивана. — Ну давай, Она же сейчас наговорится и сбросит, это было так «ску-у-учно».       Я с трудом подавляю смех. «Воздушный поцелуйчик» скорее про Неё, чем про меня. Она покусывает губу и ждёт, что ещё я отвечу. В голове на этот Её жест что-то щёлкает.       Поглаживая края кружки, я вполне нейтрально интересуюсь:       — Ты одна? — Она с готовностью кивает, и я всё же предлагаю: — Помнишь, как мы играли, когда я была у брата осенью?       Её рот округляется идеальной буквой «О», на светлой коже проступает еле заметный румянец. Она оглядывает свою комнату, будто проверяет, действительно ли одна, и спрашивает с недоверием:       — Ты хочешь…       — Ага, — легко подтверждаю я, и Она смущённо улыбается. Вижу, как делает большой вдох, чтобы засыпать меня вопросами, и приподнимая перед камерой раскрытую ладонь. — Но я хочу добавить новое правило.       Она со свистом выпускает воздух из лёгких. Уточняет настороженно:       — Какое?       — Какое? — в один голос зовут Розга и Тоуз. Трость молчит. Я отвечаю, скрипя кончиком ногтя по эмали кружки:       — Ты молчишь, пока я не разрешу заговорить.       — Согласна! — тут же отвечает Она и проводит пальцами по улыбающимся губам.       Я чувствую приближение Розги за несколько секунд до того, как она опускает холодные безжизненные руки на мои плечи. Трость и Тоуз не двигаются с места.       Потягиваюсь на стуле и устало потираю глаза, прежде чем сложить руки на столе перед собой.       — Ты… — начинает Она, и Трость снова усмехается.       — Найди, чем можно заткнуть рот, — обрываю я, поднимая взгляд на экран, и Она машинально накрывает губы ладонью снова. — Что-то кроме пальцев, — медленно продолжаю я. И Она, наконец, поняв игру, оглядывается по сторонам.       Я повожу плечами, и жёсткая спинка стула давит.       Розга у меня над головой со свистом втягивает носом воздух, и её ногти впиваются мне в кожу. Я не обращаю внимания. Пока Её нет, им всем, моим дорогим друзьям, доступна только я. Через экран ведь не вытянешь тепло живой крови и упругое биение пульса. К сожалению.       Мы ждём, пока Она снова появится в нашем поле зрения и продемонстрирует квадрат носового платка.       — Как неизобретательно, — комментирует Трость, но её голос звучит слишком заинтересованно. Обычно наши игры ей не достаются, только наказания, и сейчас она, похоже, упивается зрелищем.       — Можешь считать, что сегодня тебе повезло. Заталкивай в рот, — произношу я, — поверх языка. Плотно, чтобы зубы не соприкасались. Ты помнишь, как я делаю.       Это не вопрос, но Она кивает. Я ничего на это не говорю.       Её неловкие пальцы подрагивают, когда Она не слишком осторожно просовывает край платка в рот. Смотрит вниз, будто может увидеть, правильно ли делает. Я жду, пока вся ткань окажется за Её влажно блестящими губами.       Что ж, это была неплохая идея.       Мой следующий приказ звучит глуше.       — Сними это платье.       Она тут же поднимается, отталкивая от себя кресло.       Я наблюдаю, как Её пальцы расстёгивают пуговицу за пуговицей на лифе и распускают поясок, прежде чем негромко добавить:       — Не торопись.       Это всегда означает одно и то же.       Когда я говорю это, я всегда хочу, чтобы Она остановилась, посмотрела мне в глаза, а после продолжила, но медленнее вдвое. Или втрое.       Её пальцы замирают. Лихорадочно блестящие глаза медленно скользят по экрану, находят моё отстранённое лицо. Обычно я улыбаюсь Ей, но не сегодня. Сегодня мои плечи в тисках ледяных пальцев, и я пока не буду тратить силы на эту ненужную улыбку.       Она поддевает последнюю пуговку и медленно освобождает её из петлицы. Горящие щёки и блестящие глаза, взгляд которых Она так и не сводит с меня на своём экране, делают Её похожей на куклу, зомбированную марионетку.       Но я знаю, что это не так.       Она, схватившись за обтягивающий колени подол, тянет платье через голову, и оно путает Её светлые волосы. От колен до прячущего грудь топа я не вижу на Ней больше никакой одежды.       — Ты ведь не дома, — звучу с напускной укоризненностью, хотя не чувствую почти ничего. — Разве не стыдно?       Несправедливо, что мои же собственные творения в Ней вызывают неконтролируемое возбуждение, которое заканчивается всего лишь лёгким упадком сил, а из меня подло пьют эмоции.       Я хочу чувствовать этот огонь, который горит в Её глазах, но внутри прохладная пустота. Эта пустота тоже по-своему приятна. Пальцы Розги на моих плечах слегка сжимаются, напоминая, где я и что делаю.       Она без белья. И ждёт, что я скажу дальше.       — Покажи мне, что вокруг тебя.       Я отпиваю какао. Чувствую вкус и шершавые зёрнышки со дна кружки на языке.       Она, осторожно подняв ноутбук, демонстрирует мне стол с одиноким органайзером и книжную полку над ним. Тот самый стеллаж — разумеется, на нём ни пылинки.       Кровать с мохнатым розовым пледом и несколькими большими игрушками. Похожая кошка подпирает подушку у нас дома.       Тумбочка у кровати, ярко-сиреневая солевая лампа, тюбик моей помады, нагло украденный месяц назад, пудреница, зеркало и половинка розового от спелости персика.       Постеры на стене.       Её голые ноги.       — Хватит, — разрешаю я. Думаю над следующей фразой несколько секунд, пока Она, замерев, смотрит на меня с выжидательным нетерпением. В глазах намёк на покорность, но куда больше — живой игривый интерес. И я говорю: — Можешь сесть, как тебе удобно, — Она смиренно опускается обратно на стул, ставит ноутбук со мной перед собой и чуть отъезжает от стола. Тогда я, слегка растягивая слова и всё же изображая улыбку, заканчиваю: — А теперь разведи ноги пошире.       Её обхватывающие ткань платка губы слегка кривятся, но я всё равно угадываю ответную улыбку. Она пробегается пальцами по своим ногам, медленно раздвигая колени.       Слишком медленно.       Я продолжаю улыбаться, и делать это неискренне немного неприятно. Но даже с хваткой холодных рук Розги я ощущаю собственное пробивающееся предвкушение, так оно сильно.       Она ещё не знает, что я потребую от Неё немного позже.       — Просунь пальцы под топ, — звучит безобидно. Она тоже не теряет своей улыбки, и огоньки в Её глазах всё такие же смешливые. Она ещё не может знать, что я действительно шучу. Но моя шутка Её немного не понравится. — Покажи мне, как ты обычно играешь со своими сосками. Они уже твёрдые, я вижу. Остановись. Проведи вниз…       Это звучит забавно. Я не фанат разговорчиков, но наши правила игры иногда вынуждают нас обеих делать то, чего нам не слишком хочется.       Я вижу по Её раскрасневшемуся личику, какое продолжение она ждёт от таких приказов.       И я знаю, что ощутила бы удовольствие, когда говорю Ей:       — Шлёпни себя, как это сделала бы я, — и Её глаза забавно расширяются. Она останавливается и смотрит на меня возмущённо. — Шлёпни себя по бедру, — повторяю я медленно, смакуя каждое слово. И Она перестаёт улыбаться. В Ней нет страха боли. Совершенно нет, меня иногда это пугает. Просто не всякая боль Ей нравится. О, Она ненавидит делать всё, что Ей не нравится, в этом мне можно поверить.— Ты ведь не думала, что всё будет так легко? — мой голос звучит мягче обычного. Но даже я сама ощущаю в нём ноту издёвки. — Ты сегодня слишком разговорчивая.       Она с пару секунд просто смотрит на меня, и я не могу понять, какую эмоцию Она мне транслирует. Поэтому молчу и жду, сверля Её взглядом в ответ. Я куда упрямее. Куда сильнее.       И Она сдаётся.       Я ломаю Её настрой.       Когда она хочет поиграть, я обычно шлëпаю еë. Долго, если ладонью. Она любит это даже больше, чем я. Щëткой или Ложкой — около двадцати раз. Для неё это даже не боль, поэтому я позволяю себе некоторые вольности во время игры.       Но сейчас по-другому. Внутренняя сторона бëдер для неё — эрогенная зона (почти такая же чувствительная, как шея). И даже если учесть, что она ни за что не сможет ударить себя в полную силу, мне следует быть осторожной.       Жаль, я не могу предложить что-то узкое и тонкое вроде стека, чтобы ей было удобно. Жаль.       Она отводит руку чуть вверх и слегка хлопает себя по ноге, глядя с лёгким вызовом. Я, отпив какао, приподнимаю брови.       — Я шлёпаю тебя сильнее, — напоминаю, как будто Она могла забыть.       Она снова поднимает правую ладонь.       На этот раз шлепок настоящий. Я слышу тот самый звук, но он слишком громкий. И позволяю себе списать это на то, что Она не мастер в таком деле. Позволяю всего один раз.       — Разве не сильнее?       Она повторяет.       Всего. Один. Раз.       Я качаю головой.       — Стоит ещё раз, верно? — и Она, наконец, сдавшись, бьёт правильно. Красный отпечаток наливается тут же, не успевает утихнуть отзвук слегка глухого шлепка. — Или… Скажем, десять.       Я вижу новый вызов в Её глазах, когда Она шлёпает себя по другому бедру так же, как сделала до этого.       Там кожа не загорается так сильно, ведь Она уже не пытается демонстрировать мне что бы Ей там ни хотелось.       — Девять, — припечатываю я, не позволяя Ей сделать вид, будто Она забыла о названной мной цифре.       Она шлёпает снова, чуть слабее.       — Восемь, — говорю я.       И мой голос звучит настолько скучающе, что следующий шлепок Она отвешивает себе в полную силу. Пожалуй, даже слишком сильно.       Ей не удобно и явно не хватает хоть какой-то техники, но это выглядит слишком хорошо, чтобы заставить Её остановиться.       — Семь, — пока я озвучиваю, Она потирает кожу на левом бедре и еле-еле слышно мычит в платок.       Поднятая ладонь слегка подрагивает, но Ей ещё не больно, я знаю.       Я вижу. Слишком хорошо вижу.       Она всего лишь пытается меня прожать. Как всегда.       — Шесть.       Кожа едва розовеет, и одинокие действительно заметные отпечатки — по одному на каждое бедро — выглядят несуразно.       И уже тогда я принимаю решение о своём следующем шаге, хотя притихшие домочадцы за моей спиной могут быть против такого кощунственного использования Её рук.       — Пять. Четыре, — досчитываю я с удивлением. — Три. Два.       Кажется, Она думает, что стоит закончить побыстрее. Жаль, наши с Ней мысли в этом не совпадают.       Она заносит ладонь, прикрывая глаза.       — Один, — довольно произношу я. — Достаточно, — и Она снова слегка поглаживает себя по бёдрам, пока я не тяну: — Слишком просто для тебя, — это заставляет Её медленно открыть глаза. На вопросительный — или, скорее, просительный — взгляд я отвечаю: — Я видела на столе линейку. Не делай вид, что её там нет.       Тоуз хихикает за моим плечом, и это первый звук, который кто-либо из них издавал с тех пор, как мы начали.       Она тянется куда-то за экран ноутбука и показывает мне обычную линейку, которую я заметила в органайзере. Потёртая, отполированная прикосновениями, чуть блестящая в свете экрана.       — Возьми в левую руку, — предлагаю я почти миролюбиво. Она послушно перехватывает линейку. — Сожми покрепче за край. Она достаточно длинная, видишь? Как раз для тебя. Ты ударишь по правому бедру ровно десять раз и остановишься. А потом я скажу, хватит с тебя или нет.       Она сдерживается, чтобы не закатить глаза.       Какао в кружке кончается.       Она неловким движениям примеривается и хлопает себя по ноге. Бьёт достаточно сильно с первого раза.       Обычно Она не принимает правила игры так быстро.       Я приподнимая уголок губ, наблюдая за Ней.       И десять неловких ударов Её рукой, наконец, приводят Её кожу в стабильный светло-розовый оттенок, который не пропадает сразу же.       Я сползаю взглядом правее. Рассматриваю светлые волоски, обрамляющие Её промежность. Влажную вязкую каплю, тянущуюся к ткани кресла. Напряжённый живот.       Единственная отстранённая мысль, посещающая меня, — это мысль о полотенце, которое я могла бы велеть Ей подстелить вниз. Моя внимательность к концу рабочего марафона на нуле, поэтому я позволяю себе проигнорировать эту деталь.       Она заканчивает.       — Ещё десять, — мой тон слишком ровный. — И каждый из них ты будешь наносить сильнее. Иначе я накажу тебя, когда ты вернёшься домой, — давлю, и Она торопливо кивает.       Линейка впечатывается в Её кожу раз, другой, третий… И я хочу верить, что Она считает, потому что не считаю дальше сама.       Неровные косые полосы делаются ярче, я могу только по звуку определить, не пытается ли Она снова обмануть меня.       К сожалению, я не настолько часто делаю это хоть чем-то напоминающим линейку, чтобы действительно на слух сказать, с какой силой Она бьёт. Но для Неё это проще, чем пытаться всерьёз отшлёпать себя или взять ремень и дотягиваться до ягодиц.       Даже человек, никогда не причинявший никому боль, в состоянии управиться с чем-то вроде линейки.       Она тому подтверждение.       — Славно, — впервые хвалю я, и Её глаза загораются ещё ярче. Вдох становится глубже, живот подрагивает. — А теперь левое бедро. Двадцать. Тебе лучше не сбиваться.       О, теперь я охотно верю, что Она считает и не сбивается. Я вижу это по Её взгляду, по красным пятнам на щеках. И по красным пятнам на левом бедре.       Она поджимает пальцы ног и в этот раз действует медленнее. В этот раз Ей тяжелее.       Я наблюдаю, не утруждая себя счётом, и отдаю всё своё возбуждение, всё своё удовольствие от этого зрелища.       Когда Она заканчивает и невольно разводит колени ещё шире, почти сползая со стула, я трачу некоторое время, чтобы просто смотреть на Неё. На Её тело. На Её кожу. На следы линейки, которые Она оставила собственными руками. На Её блестящие глаза.       Я смотрю на Неё почти минуту, прежде чем, наконец, сказать:       — Хорошая девочка. Можешь убрать её, — и Она с готовностью откладывает линейку на стол перед собой. Я разрешаю Ей почти сразу: — Дотронься пальцами до кожи. Можешь погладить, — и Она тут же трёт ноги, издавая тихое неопределённое мычание, которое отдалённо напоминает удовольствие. — А теперь медленно веди их от колен внутрь, — хмыкаю я, поймав Её взгляд, и там загорается такая надежда, что я почти чувствую веселье сквозь пелену прохлады. — Замри.       Она останавливается секундой позже.       Кончики Её пальцев касаются кожи на внутренней стороне бедра там, где не прошлась линейка, нетронутой и белой. В каком-то сантиметре от полоски светлых волос. В каком-то сантиметре от того, что Она так ждала сегодня.       — Сожми пальцы, — предлагаю я, и Она почти впивается ногтями в кожу. — Когда я отключусь, — мои губы снова медленно растягиваются в улыбке, — ты выключишь ноутбук и уберёшь всё за собой. Затем снимешь топ, он больше тебе не нужен. Пойдёшь в ванную и примешь душ. Хорошенько ототри всю грязь, ты ведь не хочешь, чтобы я искала способы проверить, как хорошо ты это делаешь? — Она ожидаемо мотает головой. Губы белеют, так плотно она сжимает ткань во рту. — Когда ты закончишь, ты используешь третий и четвёртый палец на своей маленькой ручке, чтобы мастурбировать, — я вижу, как Её уши краснеют, но невозмутимо продолжаю: — Не как ты обычно это делаешь. Потом — только потом, надеюсь, ты запомнишь, — можешь вытащить платок из своего болтливого рта и позвонить мне. Кивни, если ты всё поняла, — и Её подбородок дёргается почти судорожно. Обхватывая пальцами крышку слева от камеры, я в последний раз улыбаюсь ей: — Приятных водных процедур.       И с негромким хлопком закрываю ноутбук.       Запрокидываю голову.       Думаю о том, делает ли Она что-то сейчас или просто сидит на месте, хлопая глазами. Медленно выдыхаю.       Розга слегка поглаживает меня по шее, и я смотрю на неё сквозь ресницы.       — Спасибо, — благодарит она негромко, и я устало улыбаюсь.       В горле пустыня, голова слегка шумит. Я ощущаю подкатывающее возбуждение, только когда сухие руки исчезают с моей кожи. Сглатываю, плотнее сведя бёдра, тяну запах осадка какао, от которого на Её кружке остаются коричневые разводы.       Поднимаюсь. Кровь пульсирует в животе, сердце только-только расходится, и я чувствую, как начинают гореть щёки. Переход слишком резкий, и я на секунду цепляюсь за стол, чтобы совладать с собой.       Все эмоции после прикосновений холодных рук души за моей спиной кажутся слишком яркими.       Подрагивающими руками поднимаю телефон, чтобы включить звук, и вижу несколько входящих от Неё. Глубоко вдыхаю, рассматривая фото идеального порядка на столе, голой груди и стройного тела в отражении зеркала душевой кабинки.       «Я не просила», — пишу быстро, всё ещё пытаясь совладать с собой, и моё собственное частое дыхание притупляет все звуки вокруг.       Она не читает, очевидно, занятая следующим пунктом моего маленького списка.       Я сама ухожу в ванную, отгораживаясь от хищных глаз других моих домочадцев, и до саднящей боли натираю плечи и спину Щёткой, отдавая ей едва ли десятую долю того, что забрала Розга. Но ей хватает и этого, потому что она выглядит довольной, прячась от моих глаз.       Выкрутив кран, я включаю самую горячую воду, какую могу выдержать, и долго стою, опустив голову вниз. Так продолжается, пока перед моими глазами не начинают цвести пятна. Тогда же я ощущаю, что моё тело, наконец, снова принадлежит мне полностью и пришло в норму.       Тогда же я слышу звонок телефона.       — Мы закончили, — сообщаю Ей как могу спокойно.       Она упрекает меня в том, что я поменяла правила по ходу игры.       Медленно сползаю на колени в ванну и прислоняюсь затылком к горячему кафелю. Размазываю остывающие капли воды на животе, когда завожу руку между ног, и под её оживлённую, с придыханием, болтовню медленно ласкаю себя.       И моё тело, принадлежащее только мне, расслабляется.       Отвечая на Её слова невнятным мычанием, я кончаю под Её сумбурный рассказ о том, как Она чуть не отправила те провокационные фото маме вместо меня. И я точно знаю, что Её тело, как и моё, принадлежит мне.       Полностью.