***
Анна уже с ног сбилась, нося дорогим гостям за стол и пятое, и десятое, и то, и это, и только что не все тридцать три запаса, что имелись в кладовых. Да, да, мрачно думает Эстер, бойко бегающая хвостом за хозяйкой, помогая подливать, подкладывать и трепетно спрашивать а чего ещё хочут драгоценные визитёры. Да, говна на лопате им осталось ещё предложить. Всё остальное что есть на ферме они сожрали и выпили уже не по разу. Вон, только у одного Краузе приступ спонтанной анорексии, что-то там неубедительно повозил по тарелке, да так там и оставил, только бухло стакан за стаканом наворачивает, и огненные взоры на хозяйку метает из-под своих ресниц. Что такое, герр Краузе, язвительно вступает с ним в мысленный диалог Эстер, растеряли-растрясли по дороге хвалёный немецкий аппетит?! Или всё дело в том, что вас терзает голод иного сорта? Этот немецкий чёрт явно только и ждёт момента чтоб под надуманным предлогом поскорее свалить из-за стола. Ему наверное жутко тошно видеть, как Йоханн то и дело приобнимает жену, то гладит её по спине, по плечу, то обхватывает её за талию, не забывая нахваливать, какая она у него хозяйственная, да заботливая. — Анна, посиди с нами! — заявляет Йоханн, дёргая жену за руку и усаживая рядом с собой. Заметив, что физиономия Краузе даже осунулась от огорчения, Эстер на какую-то долю секунды почти жалеет его. Впрочем, уже следующей мыслью приходит злорадное: что, обломил тебя хозяин, все планы поломал? Вот сиди теперь полночи за столом и слушай пьяную ахинею пьяных идиотов. Не обрыбится тебе сегодня ничего — ни белокурых локонов, ни ярких чувственных губ, ни волшебного флёра Парижа в волнующем и страстном аромате. Остаётся тебе нынче лишь напиваться с горя. — У вас пустой стакан, герр Краузе, — тихонько говорит у него над ухом Эстер, зависнув выжидательно рядом с бутылкой. Краузе вздрагивает, переводя на неё несколько растерянный и уж точно обиженный взгляд. Дело-то ведь явно поворачивает к тому, что Анна просидит здесь всё время, а потом отправится в супружескую постель под бок к Йоханну, и у немца не будет возможности даже словом перемолвиться с ней наедине. К такой жизненной подлости Краузе готов не был, а потому ему и правда разве что забухать от отчаяния. Самое смешное, что немец и правда обижен на жестокость судьбы, и полагает, видимо, что не заслужил такого. У Эстер имеются МЫСЛИ по поводу того, чего заслужил человек, работа которого состоит в том чтобы оставлять после себя брошенные навалом трупы убитых евреев. Сжав свои плоские тонкие губы так, что от них вообще почти ничего не осталось, Краузе обречённо подставляет свой стакан Эстер. — Ты что-то совсем не отъедаешься, — трогательно обеспокаивается он предельной худобой Эстер, и да, Эстер находит это чертовски забавным, в контексте всего. Эта его постоянная забота о ней. Внимательность к её жизни. Эстер не идиотка и не ребёнок, будучи даже настолько молодой женщиной, она всё прекрасно понимает. Герман Краузе просто дьявольски влюблён, и свою любовь распространяет и на все значимые и важные для объекта его любви составляющие жизни. Потому он всегда с готовностью возится и с Эстер и с Акселем. — Он воистину малоежка, каких поискать, — через силу улыбается ему Анна через стол, и тоскует она при этом не меньше своего распрекрасного немца. И да, Эстер видит, насколько хозяйка опечалена тем, что сидит подле мужа, вместо того чтобы ускользнуть из-за стола вслед за любовником и предаваться взаимным жарким ласкам где-нибудь в отдалённых уголках фермы. И Анна и Краузе давно не молодые люди, а потому их пылкость и неистовое влечение друг к другу Эстер просто изумляют. Им обоим сносит крышу, когда они остаются наедине. Что поделать, если зачастую Эстер выступает тайным невольным свидетелем происходящего между ними. Рядом с Германом Анна превращается в настоящую красавицу, а сам блёклый немец с уставшими глазами начинает вдруг сверкать ярким взглядом, становится улыбчивым, по-мальчишески задорным. Кажется, тут не только Эстер сейчас вспоминает эти короткие, но бурные встречи. Печаль и горечь переполняют два устремлённых друг на друга взора. А Эстер как раз являет собой самый благовидный предлог чтобы обменяться хотя бы парой фраз. — Он будто бы даже похудел, — обескураженно замечает Краузе, как будто ничто в мире сейчас не занимает его сильнее, чем вопрос недоедания маленького фермерского работника. — Не прибавил в весе и полкило. Эстер дурашливо улыбается, пожимая плечами. Вот как будто Эстер прямо и не хочется есть нормально, ага. Да она бы радостно трескала в три горла. Вот только тело воспримет это очень однозначно и за пару месяцев отрастит такие бюст и зад, что выглядеть мальчиком-подростком станет довольно проблематично. Еда была, её было много, и хозяева были готовы кормить своего работника очень щедро, но осторожность прежде всего, увы.***
Эстер выскальзывает на крыльцо покурить. Покурить и, чего уж таить, дыхнуть нормального воздуху, не разбавленного алкогольным перегаром, усердно выдыхаемым нацистским контингентом. Она рассеянно нащупывает в кармане спички, спички провалились в карманную дырку и их ещё не так просто достать, когда как чёрт из табакерки на крыльце возникает Краузе. Слегка споткнувшись от неожиданности при виде нежданного компаньона, Краузе, тем не менее, быстро возвращает себе самообладание и щёлкает для Эстер зажигалкой, сопровождая свои действия несколько ироничной ухмылочкой. — Не рановато начинаешь? — интересуется он, прикуривая сигарету и себе. Эстер неловко поводит плечом: — А вы во сколько начинали? — стараясь, чтобы это не прозвучало как огрызательство, хрипловато спрашивает она. У Акселя зачастую прорезается полноценный юношеский басок. У Эстер — естественно — ничего подобного не прорежется никогда, всё что она может — это лишь добавлять сиплости или хрипотцы, забивающих излишне высокие тона. Краузе хмыкает ещё ехиднее. — Начинал — что? — поддразнивает он, и Эстер вот прямо хочется выпалить ему в лицо: убивать невинных людей, герр Краузе, чьих-то матерей, жён, отцов, вот это всё. Честное слово, вот прямо интересно было бы пронаблюдать, как изменилось бы насмешливое выражение лица немца, спроси она его это. У меня там в снегах, Герман, знаете ли, непохороненным тело матери лежит. И знаете, это ваша работа. Вы просто сбросили трупы, как какой-то мусор. Хотя нет, что это я. Вы с вашей грёбанной немецкой аккуратностью мусор не раскидываете, а выбрасываете куда положено, в специально отведённых для этого местах. Это ж не евреи. Их можно выкинуть куда угодно. — Делать то, за что могли бы получить порицание, — скрипуче поясняет Эстер, и Краузе с искренним весельем хохочет, аж прижмуриваясь от смеха: — Да с ползунков ещё! Ага, оно и видно. — Не, я про курение, — смущённо улыбается Эстер, вид веселящегося нациста бесит прямо до судорог. Жаль что она не тролль. Заманила бы сейчас Краузе в ночной лес, в горы, и оставила бы там замерзать. Чтоб он тоже непохороненным трупом лежал там на снегу. — Ну, — всё ещё не отсмеявшись, признаёт Краузе, — примерно где-то в твоём возрасте. Раньше бы начал, если б деньги были. Ой, гляньте на него, бедная сирота прямо. Эстер вдруг застывает лицом, уставившись в темноту за стволами вековых деревьев, растущих на склоне. И Краузе это считывает влёт просто, тут же выныривая из своего весёлого образа, доля секунды — и у него в руке невесть откуда выпрыгнувший вальтер, а зоркий взгляд вперен в лесную тьму: — Что? В чём дело? Ты что-то увидел?! — Дда… — с запинкой растерянно отвечает Эстер, недоверчиво хмурится, но медленно кивает. — Мне показалось, наверное… — Показалось — что? — Как будто чья-то фигура мелькнула… женская. Давай, Краузе, соображай, что ли, если не совсем уж в дрова набрался. Это ж точно та еврейка, которую вы ищете. Увидела, бродя по округе, светящиеся окошки и пошла на людское жильё. Эстер исподтишка поглядывает на ставшее хищным и обретшим жёсткое выражение вот только что добродушного лица. — Оставайся здесь, — в той же степени жёстким голосом приказывает ей Краузе, решительно сбегая по ступенькам, и быстрым шагом направляется к горам. Ага, да, щас. А кто тебя в расщелину к троллям спихнёт. — Я с вами! — объявляет Эстер, немного запыхавшись, нагоняя немца уже у самого леса, и Краузе аж подпрыгивает от неожиданности, с изумлением вытаращивается на неё, а Эстер демонстрирует ему засунутый за пояс маленький топорик: — У меня тоже оружие есть! — А ты смелый, — хмуро замечает Краузе. — Я ещё когда ты под наши колёса на дороге кинулся понял, что ты очень смелый. Ладно, можешь идти со мной. Троллей тут ваших, норвежских, не водится? Может, ты одного из них видел? — Вполне возможно, да, — соглашается Эстер, пряча нехорошую усмешку, — тролли ведь знатные мастера отводить глаза. — Что делать? — автоматически переспрашивает Краузе, вполне бодро шпаря по насту вперёд. — Отводить глаза? — Ага. Морочить, то есть.