Сепарация

Ванесса всегда смотрела на отца, как на Бога. Образа матери перед глазами не было и потому его довольно быстро выместил (и заместил во всех смыслах) образ отца — тот, на кого надо равняться, тот, кто всегда сбережет, тот, кто никогда не обидит и не заставит заниматься тем, чем ты не хочешь. Ванесса смотрела на Уильяма и видела в нём свою защиту. В детстве она хотела быть похожей на него — веселить детей, работать в Freddy's Fazbear и наполнять солнцем и улыбками жизни людей каждый день. Ей так это виделось. Она таковой его работу представляла. Каково же было её разочарование, когда за работой отца, как оказалось, стояло много жути, да такой, что не каждая детская головка сможет переварить и выдержать. Вопрос Майка бьёт больно в под дых, в самую цель, в ту самую колотую рану, образовавшуюся и загнаившуюся с того же дня — она никогда не заживала, сколько бы Ванесса ни пыталась убедить себя в обратном. «Он тебя сломал, да?» Да, Майк. Чертовски верно. Он её сломал и сломал во всех смыслах. Как дочь. Как молодую женщину. Он переработал и выбросил её мечты о светлом безбрежном будущем на помойку. Потому что однажды соединившись кроваво-красным следом с определённым местом (и человеком в нём), ты никогда больше не сможешь с ним расстаться. Ванесса помнила, что творилось в комнате с запасными деталями и подвижными механизмами — она помнила досконально всё, в особенности то самое безумие, которое видела с детства с близкого расстояния. «Ты не похож на сумасшедшего, Майк. Поверь мне. Я знаю, что такое безумие и видела его не один раз». Отец взял в тот день с неё слово, что она никому не расскажет. Что это будет их большой-маленький личный секрет. Что она выйдет прямо сейчас из этой комнаты, пойдёт дальше на вечеринку и будет веселиться с таким видом, будто ничего не произошло. Ванесса правда в тот день пыталась. Чтобы как-то заглушить внезапно образовавшийся внутри неё вакуум и боль, она съела столько торта, что под конец чужой вечеринки, когда всех детей начала выводить полиция, её стошнило прямо на крыльце пиццерии. Их так и не нашли. А она так и не собралась с духом и, даже спустя столько лет, никому ничего не рассказала. Она знала, что он всё ещё сидит там. И знала, что он там делает. Поэтому и подалась в полицию, поэтому и патрулировала именно тот участок, где пиццерия стояла. Чтобы больше никто не пострадал, чтобы никто туда больше не пришёл. В особенности из детей. Отец потчевал её своими антиморальными взглядами, что ублюдки иного толка не заслуживают своей жизни и её спасения. Когда Ванесса получила своё табельное оружие и значок полицейского, она мысленно впитывала это в себя и соглашалась. Но дети… Это было выше её сил. Их она туда не пускала. Пускай бомжи, пускай пьянчуги, которых никто больше не будет искать, но только не снова невинные детишки. Ванесса пыталась голубой униформой внушить себе надежду на то, что у неё есть хоть какой-то контроль. Хоть какой-то шанс сделать чужую жизнь лучше и безопаснее. Ванесса пошла от обратного: увидев однажды перепачканный в буром и красном образ отца, — она не смогла вытравить его из своей головы никакими таблетками, — она дала себе слово, что никогда такой же не станет. Отец в тот день смеялся над ней, когда она определила свою жизнь как защитница закона. «Что, хочешь показать или хотя бы казаться лучше меня? Ты такая же, как я, Несс, и давай не будет притворяться хотя бы рядом друг с другом. Будь ты иной, давно бы пошла и сдала меня. Но нет, ты всё ещё сидишь здесь, со мной, даже спустя столько лет, поджав трусливо хвост». Она много плакала в тот вечер, потому что вшитая под кожу установка, — буквально как кодировка, только не для пьяниц, а для сломленных моралистов вроде неё, — «отец знает лучше», «надо делать так, как сказал отец» больше не работала. Она ужасала и пугала её. Возможно, поэтому встретив потерянный взгляд Майка, Ванесса буквально узнала в том себя. И довольно быстро догадалась, в чем обстоит дело. Она правда не знала, что отец тогда добрался до кого-то ещё и в его длинном послужном списке затесался несчастный Гаррет Шмидт, которому не было ещё даже 10-ти лет. Эбби, наверно, была на него безумно похожа. Или на мать. Ванесса не видела и не знала свою, и потому ей не с чем было сравнивать, потому что в зеркале она отчётливо видела в отражении глаза своего отца (светло-голубые, слишком обманчиво чистый цвет для человека вроде него). Их разрез был, как у него, у неё была похожая угловатость в линиях лица и похожие на его губы. Волосы… Быть может, волосы ей достались хотя бы мамины, потому что когда Несс стала старше, отец по-особенному проводил по ним рукой, похлопывал по её макушке и приговаривал, что те будто стали только светлее. Ванессе хотелось эти прикосновения потом с себя соскребать металлической губкой и одновременно до больного впитать, как чернила впитывались в бумагу. До невыводимой черноты. Наверное, она и вправду была на него похожа. Наверное, внутри неё и вправду дремал такой же монстр, раз она из раза в раз закрывала, как висяки, дела о пропажах в пиццерии, делая вид, что ничего не произошло. Ванесса была с детства обучена принимать отстранённый равнодушный безучастный вид и повторять ту же модель поведения во взрослом возрасте не оказалось сложнее. В детстве было разве что для неё больше оправданий. Во взрослом возрасте с табельным оружием на поясе и возможностью засадить отца за решётку — нет. «Чего ты так боишься? Ты выглядела такой напуганной в комнате с запчастями». О, она боится его. До тошноты и болезненных спазмов. Того, что он сделал с ней, того, что он оставил в ней и внутри её головы — кавардак размером с гору, который не сможет сдвинуть бульдозером ни один уважающий себя психоаналитик. Там только сразу по таблеткам и сразу в психиатрию, с диагнозами «обострённым комплекс Электры», «Стокгольмский синдром» и «острое ассоциальное расстройство личности». Ванессе не нужен специалист, чтобы понять, что с ней не всё нормально. Ей нужна была помощь. Как Эбби и Майку в ту ночь тоже. И она не смогла не прийти. Когда отец вновь появился на глазах, она вспомнила его и тот самый день. Как он также снимал перед ней шлем зайца (обманчиво бережно и спокойно, не распыляя агрессии, чтобы она не испугалась), как он обнажил влажное от пота лицо, ведь в костюме было ужасно душно. Никакой тебе адекватной вентиляции или системы охлаждения, не то что в машинах. Ванессу будто закоротило. Перед глазами пронеслись все фрагменты того судьбоносного случая, когда она захотела посмотреть, что же отец делает с аниматрониками в комнате с запасными частями, как главный механик и одновременно один из аниматоров головной пиццерии (в которой ему платили до смешного мало, а боссы пиццерии зарабатывали баснословно много на придуманных, но не запатентованных им созданиях. На созданных им из металла и искусственной кожи существах. Было вопросом времени, когда Уильям взорвётся и совершит свой жесточайший план мести, поднасрав главам компании так, что им придётся закрыть всю сеть пиццерий разом. Он оставлял маленькие неидеальности в механизмах или такие «защитные изъяны», о которых никто, кроме него, не знал. И то, что из-за этого пострадает парочка чужих детей, его совершенно не волновало. Он с детства научил Ванессу тому, чтобы она не подходила к его созданиям близко. Она была умной девочкой и должна была запомнить всё и вся). Он похлопал её по плечу, — как тогда, — он даже также с ней говорил. Сначала вкрадчиво, потом с заметным давлением. Душил он её, правда, совсем не так же, и Несс поняла лишь одно — рядом с убийцей ты либо сдаешь и становишься убитым, как беспомощный ребёнок, либо вырастаешь из безропотной жертвы и убиваешь в ответ. Тем не менее, руки её трясутся, ноги подгибаются, глаза влажно блестят. И она мажет своим выстрелом мимо. Отец же не промахивается, когда метит ножом ей в живот. И это разрывает сразу все их внутренние связи — ей так кажется, так и должно было произойти. Но когда Несс приходит в себя в больнице, узнавая от медсестры положение дел и о том, кто её посещал, в голове невольно проносится мысль, остался ли Уильям Афтон в живых. Ведь вытравить свою кровь из вен невозможно никому: ни обычному человеку, ни Христу, который носил её от своей матери, как носит Ванесса всё ещё от своего отца.