Сильнее меди

— И это ты называешь исповедью? С ума сошел? Полис в безопасности? — Конечно. Купол снят, все получилось. Спасибо тебе, браслетничек. Икар усмехнулся, вытер вспотевшие ладони о комбинезон и встал из-за стола. Изгой следил за каждым его шагом и движением, облизывал пересохшие губы — он тоже волновался во время эфира в суде, вспомнил мать, — и словно собирался еще что-то сказать, но выжидал удобного момента, как притаившийся зверь на охоте, не иначе. Икар понимал, что соглашаясь помогать ему, переступает очередную черту, но отказать не смог. Огромные голубые глаза волчонка словно загипнотизировали его. И это с медным-то браслетом, что должен был гасить все его эмоции. Но чертов изгой пробивал все возможные защиты. И здесь, за куполом, на своей территории он был намного сильнее. И знал это. Иначе не смотрел бы так дерзко и уверенно прямо в глаза, стараясь прочесть чужие эмоции и совершенно не боясь показывать свои. Икар чувствовал, что браслет ему не поможет спастись от этих безумных горящих глаз и горячего гибкого тела. Он ведь не забыл, лишившись статуса, своих чувств от первой встречи с этим изгоем. Бродяга. Бродяга готов был накинуться и придушить его собственными руками при первом же взгляде глаза в глаза, а Икар готов был ему позволить. Таких красивых, живых и необыкновенно притягательных парней он еще не встречал. Изгой взорвал генератор, ему нет прощения, но Икар тут же его простил. Потому что уже во вторую встречу понял, что от Бродяги ему не сбежать. Тот сам, как горящий генератор, опасный и взрывной, способен уничтожить все, что захочет. И сегодня, подозвав Икара к костру, он настроился именно на него. Он едва-едва дотронулся лезвием ножа до кожи, а показалось, что забрался в самое сердце и нагло там устроился, потирая ладони. Он вел себя так же дерзко и вызывающе, позволил волкам быть грубыми и беспощадными, но смотрел совсем иначе. Этот огонь в голубых глазах было уже не погасить. И он появился сразу, едва Бродяга увидел Икара. Ученый с медным статусом думал, что ничего не почувствует, что злость заглушит браслет, но Бродяга оказался сильнее. И Икар весь эфир просто не мог оторвать от него взгляда, путаясь в мыслях и желаниях, свалившихся на него внезапно, как и свободное высокое небо без купола. Свобода во всем, и можно зайти так далеко, как только пожелаешь. И понимаешь, что браслет тебя не остановит, потому что Бродяга, оказывается, сильнее. Изгой выгибается, встряхивает головой и часто моргает. И улыбается так красиво, что перехватывает дыхание. Икар на его территории, и тому почти нечем дышать. Более того, здесь все принадлежит Бродяге, это его «кабинет», его компьютер и его странный диван у стены с обилием небольших подушек. Бродяга без опасений притащил его сюда, показал свою «работу» и свои «возможности». Он с помощью самых умных волков смог подключиться к камерам Полиса, а теперь, уже с помощью Икара, он смог проникнуть в зал суда и снять купол. На расстоянии. Только силой своего голоса и внутреннего желания отомстить. На что же он способен, если вдруг Икар сейчас вздумает воспротивиться его желаниям? Проверять не хочется. — Все. Полис теперь открыт. Пойдете туда? — Пойдем. Разумеется. Но чуть позже. Я пока дал ребятам команду приготовиться, собраться — нам спешить теперь некуда. Рядом с Музой сейчас там Бард — за нее я тоже спокоен. Если закончилось все и если «спокоен», то почему не исчезает этот пристальный наглый взгляд и усмешка на тонких ярких губах? — Мне теперь тоже лучше вернуться в Полис. Икар не может долго выносить это особенное внимание и взгляд. Хорошо еще, что Бродяга держится на расстоянии — ощущения его близости теперь точно никогда не забыть, пусть он сам касался его только через крепкие удары и сильные руки своих волков. Неужели боялся? Или ему противно прикасаться к браслетнику, пусть и медному, почти изгнанному? — Торопишься, Икар? К Музе? — Что? Нет, почему именно к Музе? Бродяга делает пару шагов, а у Икара за спиной лишь компьютер и стена, и он делает шаг в сторону, к двери. И чувствует, как вновь потеют ладони. Потому что Бродяга продолжает идти, сверкая глазами и цепями на куртке. — Ну как? Разве ты не влюблен в мою сестру? Браслетничек. Бродяга ловко поправляет прядь волос, но та вновь упрямо опускается прямо ему по центру лба. И Икар старается смотреть только на нее, ни в коем случае не в глаза — но уже поздно, он уже пропал. — Я не влюблен. Браслет гасит мои чувства, ты прекрасно об этом знаешь. — Знаю. Но ты пришел сюда снова. Значит, что-то ты все-таки чувствуешь, Икар. — Медь сильнее платины, — ученому приходится все-таки поднять глаза, когда он слышит свое имя. И это пробивает сдерживаемые эмоции — его голос тоже имеет над ним власть. — Хм. Тогда я, получается, сильнее меди? — О чем ты? Икар прекрасно понимает, что имеет в виду Бродяга. Изгой умен, сообразителен и чертовски наблюдателен. А еще он выставляет на показ все свои чувства и желания, и тем самым видит искренние реакции на них. Икар тоже чувствует, как смущается и краснеет, как сильнее выступает пот на коже, как пересыхает во рту, стоит только вновь бросить взгляд на тонкие губы, на красивый гладкий подбородок и острые скулы. А еще в широком вырезе футболки виднеется изящная ключица, кажется, что кожа такая тонкая и нежная, что сейчас вот-вот порвется. И хочется прикоснуться к этой невозможной ключице губами, сильнее оттянуть ворот футболки. — О чем? — в голосе почти искреннее удивление. — Я вот думаю, как же тебя отблагодарить за помощь. Ты ведь оказал мне просто неоценимую услугу, Икар. Я думал, что, если ты влюблен в Музу, то я просто поскорее тебя отпущу. Но ты сам признался, что не влюблен. И я теперь в растерянности, — еще два резких шага, и Бродяга оказывается почти нос к носу, крепко хватает за плечо и сжимает почти до боли — кольца давят на кожу через ткань. — Был. — Был? Икар замирает в цепкой хватке и судорожно облизывает губы — на щеке уже ощущается дыхание изгоя, и это почти невыносимо. Что он задумал? — Я не дурак, браслетничек. Я еще с первой нашей встречи кое-что заметил. А сегодня, когда ты упал передо мной на колени… — Это были твои волки. Я не падал перед тобой на колени. — Хм. Ладно. Пока, — выделил голосом и мазнул кончиком носа по скуле, — не падал. — Персей, — Икар не выдерживает и произносит его имя. Потому что изгой вдруг льнет ближе, текуче и плавно, как вода, весь выгибается и откидывает назад голову, рассматривая Икара, будто видит впервые. — Как лестно, по имени-то. Но нет, для тебя я просто изгой, Бродяга. И попробуй возразить, что я не сильнее меди. А? Сможешь? — Нет, — на выдохе, потому что голос пропадает вместе с утекающими здравыми мыслями, когда Бродяга жмется плотнее, и в бедро упирается рукоять его ножа в кармане. — Нет — не ответ, — изгой отпускает плечо и мягко кладет ладони на щеки Икара, заставляет смотреть прямо в глаза. Горячие и влажные ладони жгут кожу, а дыхание уже почти одно на двоих. Икар приоткрывает рот, осторожно скользит ладонью на спину Бродяги — гладкая куртка приятна на ощупь; еще не понимает, зачем — оттолкнуть или прижать к себе покрепче. — Ты сильнее любого браслета, Бродяга. Для меня. Изгой тяжело выдыхает, прикрывает глаза — Икар видит лишь подрагивающие ресницы; касается носом щеки и трется, гладит чуть подрагивающими пальцами. Решил, но все еще боится. У него нет браслета, его эмоции самые истинные и настоящие, самые смелые и яркие. Он честен. В отличие, от Икара, у которого на запястье медный браслет, но рвущихся эмоций и чувств намного больше. — Ты блефуешь, браслетник, — не шепчет, а почти шипит в самые губы, — ты ведь ничего не чувствуешь. — Чувствую, — вырывается так же шипяще само собой, и Икар прижимает изгоя к себе. — Ты сильнее браслета. — Докажи. Волк скалится, слегка рычит, крепче обнимает лицо и уже жмется носом к носу, ждет. И дышит так горячо, весь напрягается, как перед атакой, но бездействует. Икар хватает его второй рукой за лохматый загривок, резко жмется открыто и жадно к губам, не целует, а ловит очередной выдох. Волчонок вздрагивает и едва не рычит, но целует в ответ. И Икар уже не может больше сдерживаться, чувствуя изгоя всем телом. Его запах, его вкус, его гибкое тело в своих руках. Он сильный и жилистый, но его так приятно обнимать: кажется, что на талии под курткой можно сомкнуть пальцы, а на коже останутся красные следы. Икар сжимает бока, гладит по пояснице, пока Бродяга нагло терзает его губы, как ему вздумается. Кусает и сразу же зализывает, и вновь прихватывает то верхнюю, то нижнюю — словно никак не распробует. Руки с лица быстро перемещаются то на плечи, то на затылок, пальцы приятно зарываются в волосы, оттягивают прядки. Икар все больше и больше теряется в ощущениях, которыми так щедро одаривает Бродяга. И собственные желания не заставляют себя ждать. Он буквально за волосы отрывает от себя изгоя и сам целует в скулу, прихватывает кожу на шее, тянется к желанной ключице. Так цепочки от куртки меньше давят на грудь, пусть Бродяга даже и не думает отстраняться. Он гладит по затылку, легко царапает сзади шею и тихо скулит от удовольствия. Но быстро вновь перехватывает инициативу, вдруг резко сам жмется губами к шее, прикусывает кожу. И начинает расстегивать пуговицы на комбинезоне. Это его «кабинет», его территория, его правила. Бродяга творит, что хочет. А Икар готов ему позволить. Потому что тоже хочет этого не меньше. Потому что чувствует слишком много для браслетника в этих дерзких горячих объятиях. Плавится от поцелуев и быстрых ласк, лучший ученый и изобретатель, теряет разум, лишь на мгновение взглянув в глаза напротив. Потемневший взгляд изгоя еще более жадный и ненасытный, он опаляет и может поджечь — и взорвешься, как чертов генератор. Но распухшие от поцелуев губы слишком нежные. Бродяга тянет с плеч комбинезон, помогая высвободить руки, тут же вытаскивает из брюк белую кофту, а Икар послушно ее сам снимает. И замирает. Изгой оглаживает его взглядом и руками, целует прерывисто то в губы, то в скулу, то так же пробует прихватить кожу у ключиц и ниже. Хочет прижаться, вновь обнимая за шею, но Икар его останавливает, кивает красноречиво на цепочки на куртке. И тяжело дышит, не в силах что-нибудь ответить. Тогда Бродяга кивает в ответ, хватает Икара за плечи и тянет к дивану у стенки — он тут хозяин, и никакой браслетник ничего не решает. Икар садится на диван, раздвигая ноги, сам расстегивает комбинезон дальше, а Бродяга единым движением избавляется сразу и от куртки, и от футболки. Выгибается, бросает ненужную одежду и тянется к Икару. Быстро и ловко, что тот даже не успевает его рассмотреть — замечает только шрамы на коже, какие-то царапины и выступающие ребра, поджатый впалый живот. Но зачем смотреть, когда он теперь может ласкать и чувствовать это тело. Когда крепко обнимает изгоя, буквально голодным зверем набросившегося на него. Бродяга снова жадно целуется, углубляет поцелуй, уже явно теряя контроль над собой. Притирается бедрами и пахом и снова едва не скулит. Он горячий и нетерпеливый в руках Икара, именно такой, каким его ученый и представлял после первой встречи. И это сводит с ума. Свело бы, если бы не браслет. Пусть чертово изобретение блокирует эмоции, но ощущения сейчас как никогда яркие и сумасшедшие. Бродяга принимается зацеловывать его живот, кусает под ребрами, стискивает тонкими пальцами кожу. Жадно втягивает запах и кажется, готов зацеловать каждый сантиметр кожи Икара. Он поднимает голову, вцепляясь в комбинезон, и смотрит осоловевшими потемневшими глазами — вечерним небом вне купола, полным ярких звезд. И Икару хочется просто прижать его к себе и целовать, никуда не отпуская. Он безумно красив. Он чертовски нужен ему таким. Он изменит его жизнь не только потому, что взорвал генератор, а потому, что просто встретился на жизненном пути. Никак иначе. Бродяга тянет комбинезон вниз и тут же ложится сверху, ловко просовывает руку между горячими влажными животами, целует в грудь и упрямо смотрит в глаза. — Чувствуй, браслетничек. Я хочу, чтобы ты все чувствовал. Меня. Ты в моих руках, Икар. Отныне, ты мой. И ты будешь моим до конца. Без чертова браслета. Икар чувствует даже больше, чем предполагал. И сильнее всего на свете хочет отдать всего себя изгою без браслета. Быть только его. Ученый сам придумал и разработал эти браслеты, он сможет и избавиться от них. Это проще простого, если знаешь, ради кого. Икар стонет и не понимает, где настоящее, а где — браслет. Но отвечает на все поцелуи Бродяги и обнимает его так крепко, как только может. Оставляет синяки и следы на тонкой коже. Выгибается под ним, желая слиться в единое, ловит губами его рычащие стоны, придерживает за плечи. И чувствует, что счастье где-то рядом. В ясных голубых глазах и шалой кривоватой улыбке напротив. — Ты будешь моим, Икар. Без чертова браслета. — Бродяга. Обещаю. — Нам пора в Полис. Икар будет без браслета, и желание остаться с Бродягой вырастет в нем мгновенно и неотвратимо. Не останется ни капли сомнения, что это правильно и что это и есть счастье. Икар будет готов на все ради этого сумасшедшего дерзкого будущего, но вот только Бродяга так и не узнает о его желании. На его тонкое запястье, которое было так приятно целовать и гладить дрожащими пальцами, считывая пульс, наденут браслет. И Бродяги, страстного и жаждущего остаться с Икаром, больше не станет. Звезды в глазах потухнут. А губы застынут безжизненной бледной нитью. Он станет слабее не только меди, но и себя самого. И чтобы когда-нибудь его спасти и вернуть, Икару придется улететь. Но он вернется. Он пообещал.