Пытаясь вернуться

      Я просыпаюсь с запахом бананов в носу, и я не отрицаю, что мне это нравится. Как синестетик, не понимавший своего дара многие годы, сейчас я понимаю, что запах бананов с утра, возможно, лучшее, что могло со мной случиться. По крайней мере, это не запах земляничного вина, от которой к горлу подкатывает ком, и не кислая гниль, обжигающая внутренности. Это бананы — сладкие, спелые, мягкие, с пряным вкусом свободы или, вернее, на шаг сделавшегося ближе освобождения. Бананы, желтые и белые, они пахнут и в комнате, пропахшей книгами и моей кожей, и на улице, заряженной запахом озона сразу после дождя… с ними просыпаться легко, приятно, настолько легко, насколько может быть человеку, сломанному во всех возможных местах.       Экстаз прошел, и наступила обыденность, сдобренная мягким милым чувством, щемящим в груди: любовью и обещанием, что когда-то все станет хорошо. Я снова в темнице из четырех стен, непрочитанных книг и недописанных историй. Снова в ловушке чужих ожиданий и собственной вины. Я снова мучаюсь вопросами, ответов на которые никогда не найду, снова хочу плакать без причины, снова ненавижу себя за любой промах. Но в неком смысле все выше перечисленное стало ощущаться чуток легче: я вернулась с отдыха в Сочи, встретилась с родными, увидела море, наконец — наладила личную жизнь. Если не это обещание счастливого финала, то что? Ко мне возвращается словотворчество: я снова пишу для музы, снова владею словом беспорядочно и свободно, и силы для написания капля за каплей, но втекают в меня извне, а не циркулируют внутри, мною же порожденные. Как пьют свои кровь и слезы, чтобы утолить жажду, так я заставляла себя искусственно порождать вдохновение, избивала её, прирученную, иссушая до потери пульса. Теперь что-то изменилось. Сила не во мне. Сила в людях, для которых я могу побыть глупой, слабой и бесполезной.       Наверное, теперь стоит сходить к психологу или даже психотерапевту. Наверное, стоит мыться чаще, заставлять себя читать, убраться в комнате, чтобы сделать её просторнее, убрать то давящее ощущение. Наверное, стоит просто дать себе расправить крылья — и сделать что-то себе несвойственное или, напротив, сделать то, чего я давно не делала. Поролить, к примеру, с лучшей подругой и пересмотреть «Сверхъестественное» или, что ещё лучше, «Зоопарк в обувной коробке». Стоит… вспомнить, как дышать, раз уж мне уже помогли сделать пару вдохов, и я вспомнила, каков воздух на вкус, а он сладок, сладок, как наполняющий ротовую полость мёд.       Вот только жизнь продолжает давить. Фанфики ещё не дописаны. Я ещё ничего не сделала для возлюбленной такого, что бы раз и навсегда убедило её в моих серьезных намерениях и, более того, укрепило бы её любовь — мне до сих страшно, что этот ярко вспыхнувший огонь может потухнуть, что она уйдёт, едва узнав, какой я человек и что раньше я бесконечно сильно любила другую. Я до сих пор не сходила на могилу к брату, хотя снег давно сошел. Я все ещё не готова к пересдаче ЕГЭ. Это все гнилые балки, на которых держится моя неустойчивая жизнь, состоящая из токсичного оптимизма и мнимых улыбок: я всего боюсь и ничего не могу. Я чертов темный ветер, продолжающий гулять по проспектам времени и пространства, ища, за что же зацепиться, точно сорванный флаг.       «Им не нужен урод без перспектив и надежд. Им не нужен такой, как я. А они не нужны мне — люди, для которых я всего лишь перевалочный пункт на пути к их судьбе. Больше плохое, чем хорошее воспоминание из прошлого. Полученный опыт. Капля мудрости, море глупости. Яркий пример, как делать не стоит. Вот что такое перевалочный пункт, вот кто я. И у перевалочного пункта не будет своей судьбы, не будет любви. Ему лучше обойтись без этого, остаться в одиночестве и клетке своего тогда».       «Но ведь насильно мил не будешь. Как нет блаженства после страшного увечья, нет и меня, когда некто, кому очень что-то не нравиться, заставляет себя писать. Это было не как теперь, когда ты просто садишься и я подкрадываюсь к тебе со спины, желая поддержать, сделать тебя в писательстве сильнее. Это когда ты себя ломаешь, но пишешь, потому что ты кому-то обязан».       Если я кого спрошу, что мне делать, мне ответят: «Пей антидепрессанты». А я хочу найти ту, что меня, проклятого Шута и синестетика, одаривает запахом бананов по утрам, даже находясь за сотни километров от меня. Мне больно от того, что я не могу ощутить её физически, прижаться к ней. Рыдать ей не хочу — не хочу, чтобы она чувствовала себя жилеткой ещё и для моих слез. Хочется, так, просто, чтобы рядом была, чтобы можно было засыпать под стук её сердца и шептать ещё незрелые, невнятные и неуверенные «Я люблю тебя». Я ведь её люблю, и все равно мерзкое ощущение, что не достаточно, не оставляет. Желаю, чтобы я наконец порадовалась солнечному свету за окном, забыла тех, кого давно пора оставить в прошлом, перестала сгибаться под тяжестью мира, который я не спасу, которому на меня плевать. Но осознаю — даже таких крох для меня слишком много. Я не справлюсь. Не справляюсь прямо сейчас.       Пытаться вернуться в строй сложно. Кажется, невозможно. Ведь большинству людей, которые могли бы мне помочь, плевать, плевать даже родной матери. А бывают моменты, когда ты сам себе помочь не можешь. Я не могу вернуть себе месячные силой мысли, не могу и по собственной воли начать приниматься лекарства от возможного недуга, но никто не станет говорить, что делать и как. Никто не объяснит. Даже не довезет до того места, где я могу получить хотя бы призрачную надежду.       И только запах бананов обещает, что, возможно, для меня ещё не все потеряно.