апофеоз тысячи солнц

Что может быть красивее и мелодичнее минорной тональности с повышенной седьмой ступенью? Вот и Дарон не знает. Правда не знает. Он может лишь догадываться. А догадки его очень просты и логичны: красивее только голос Сержа, который поет в этой минорной тональности. Но Дарон убеждает себя в обратном. Он врет. В последнее время он очень часто врет, особенно себе. И ложь порой доходит до абсурда, но ему на это как-то кристально все равно. — Слушай, Серж, — они уютно полулежат на плосковатом капоте старенького серого Рено, чуть подогнув ноги. Дарону хочется забыть обо всем. Хочется лишь до помутнения рассудка всматриваться в темно-синюю нескончаемую бездну и изредка переводить завороженный взгляд на Танкяна. Хочется всматриваться до тех пор, пока не выпадешь напрочь из пространства и не ощутишь на себе гребаную «бесконечность». Холод металла и стекла через ткань одежды пробирает до самых костей позвоночника. — я вижу ковш большой медведицы. — А по-моему, это псы. — не то чтобы Серж силен в астрономии, скорее даже напротив, но гадать всегда интереснее. Он тычет в небо, куда-то левее, развеивая тем самым сомнения окончательно. — Блять, да иди ты. — слышится хихиканье. Дарон затягивается сигаретой. Едкой и горькой. Серж делает так же. Это был, вроде бы, вечер пятницы. Вечер тяжелого трудного дня после адски продуктивной репетиции. Оба устали, обоих дома никто не ждал, поэтому терять было нечего. Правая дверь авто слегка приоткрыта, моментами из радио доносится монотонный голос диктора. — А сейчас, дамы и господа, хит, который этим летом разорвал все топ-чарты! Papa Roach — «Last Resort» на нашем радио, не переключайтесь! С вами был Эйб Мосс, хорошего вечера! Приятели переглядываются, из динамиков начинает орать Джекоби Шэддикс. — Черт, до чего же назойливая песня. — ворчит Танкян, после чего бросает окурок куда-то в траву. — Согласен, у меня в голове она уже день второй играет точно. — Вот дерьмо. — Смотри! — Дарон взбудораженно отрывает корпус, чуть ли не вскакивает, — там звезда падает! — Загадываем желание? — Еще спрашиваешь! Воцаряется молчание. Лишь музыка препятствует полной тишине. Сейчас Сержу все кажется чересчур неправильным. Ухмылка эта детская у Дарона неправильная. Глаза его огромные тоже неправильные. И переносица с изгибом, и бородка, и острый кадык, и осточертелый хоккейный свитер, который он стащил у кого-то, сто процентов. Все какое-то неправильное. Даже кожа, которой просто хочется касаться. Даже изгиб челюсти рядом с ухом, ниже которого рука не потянется. « Потянется, но тут без шансов » — Серж чисто случайно ловит себя на этом, честно-честно. Просто малейшая мысль о Дароне вызывает целый буран эмоций, который невозможно подавить. Надпочечники бесятся, выбрасывают в организм адреналин в огромных количествах, так, словно это что-то ненужное. Нет, это больше похоже на адреналиновую иглу, которую вонзают прямо в сердце умирающему. Поэтому и колошматит всего. — Та-ак, что ты загадал? — пытливо протягивает Малакян. — Не сбудется же, если узнаешь. — Тогда я первый. Я вот загадал найти халявный билет на «LA Kings». — Купить не вариант? — Не-а — Дарон хмыкает, — ни гроша в кармане. — Тогда я свожу тебя на хоккейный матч. — Нифига, так только что исполнилось мое желание? — с наигранностью в голосе как бы иронизирует парень. — Может быть. Они смотрят друг на друга как-то конфузливо, недотеписто. Нет, Дарон не успевает снова задать свой глупый вопрос. Рука Сержа таки тянется. И Серж целует. Танкян — торнадо. И он рушит. Рушит безжалостно, неосознанно и инстинктивно, тормошаще и рвано. Просто этот желторотый мальчишка с осыпавшейся размазанной подводкой под глазенками весь из себя «слишком». Настолько «слишком», что им чертовски хочется обладать, владеть, как вещью. И Серж раздражается каждый раз, когда у него это, блять, не получается. Дарон нормально целоваться не умеет. Где-то внутри него определенно белый шум, или аплодисменты миллионной толпы, что ждет на Уэмбли, — он попросту не осознает происходящего. В нос ему еще отчетливей ударяет резкий запах табака, — он как будто исходит от всего Сержа — от его жестких кучерявых волос, от худощавых ледяных пальцев, что обхватывают невесомо пылающую щеку, от одежды. Язык тоже улавливает нотки этой никотиновой вязкости в слюне. И Дарон наивно млеет, полагая, что это любовь. В общем-то, он в чем-то прав, но далеко не полностью. Это зарождающееся собственничество. Во рту Дарона появляется сладковато-солоноватый привкус железа. Он отстраняется. — Ты прикусил мне губу, блять. — Прости. — с остепенившимся хладнокровием выдавливает Серж, сжимая в своей ладони хрупкую ладонь Малакяна.