Буря

Ночная свежесть неясной пеленой окутала свободное пространство. Холод был уязвим перед глубокой весенней ночью и, цепляясь за полуобнажённые тела, покусывал до мурашек оголённые предплечья, ступни, ноги. Холод оставлял на телах поцелуи. Как жаль, что такие поцелуи обычно прогоняют накрытым сверху одеялом или простынёй. Гулкий ропот полусонного города скрежетом в неясности разума обосновывался и селился в подсознании. Потоком нескончаемых мыслей смешивался и оседал в тишине оголодавшего по нежности тела. Её рука переплетена о его руку, томные вздохи на последних издыханиях вырывались изнутри, заглушая вошедшее желание. Губы невольно растянулись в кривой улыбке, когда глаза её зацепились за его туманный образ. Взгляд Чонхо был избито суровым. Они оба сидели на полу, опершись спинами о диван, глядя куда-то перед собой. Сидели долго. Чонхо не пытался удержать её руки, но она, переплетая пальцы, заглядывала в его глаза, чтобы опуститься на глубокое дно безразличного взгляда. И покуда она пыталась заглянуть, в искристом омуте его глаз, устремлённых перед собой, не на неё, зияли дьяволы в сладострастном танце. Кожа, продрогшая от лёгкого дуновения из окна, стрекотала миллионами мурашек. Голое тело, на котором была лишь чёрная борцовка и свободные брюки дышало её страстью. Её слепым вожделением. Чонхо это чувствовал и его это не прельщало. Укутанный пеленой взор нагонял раздражение. Между ними теперь пропасть. Холодная пропасть между двумя когда-то крепко любящими друг друга сердцами. Душами. Её ладонь вжалась в его сильнее, когда тело дрогнуло от неминуемой прохлады. Совсем не укутанная, накрытая лишь вуалью пеньюара, она сидела тихо и, вздымая невесомо грудь в мнимом дыхании, глядела мольбой в его профиль. Ноги её то ли застывшие от всё более явного холода, то ли прибитые нервами, шуршали по полу. Чонхо едва ли шевелился. Глядел на горящие огни свечей, стоящих на полу. Их воск изящно падал на деревянную подставку бесшумно. Так же бесшумно и она любовалась им, зная, что этот раз был для них последним. И словно знавшая эту истину ночь навела на город зардевшие тучи. Если бы можно было распознать их цвет в темноте людскими взорами, то глаза бы разумели алость их пелены, черноту смога. Они закрыли собой луну. По окнам прозвенели чуть слышно дождевые капли. Но спустя минуту свалились громкоголосым громом, разрушая тишину. Она дёрнулась и почему-то уткнулась в плечо Чонхо. Он не шевельнулся. Продолжал сидеть без движений и тогда, когда губы её опалили пылким вздохом его шею. Но она быстро успокоилась и, уткнувшись носом меж шеей и ключицей, села, вся прижимаясь к нему. Она ластилась, нежилась, но услышав его недовольный вздох, смиренно зарылась носом, казалось, ещё глубже в полумесяц его изящных линий, и притихла. Замолкло без движений её тело. Чонхо решился в неловком полуобороте взглянуть на её макушку и рука его сама скользнула по оголённому и хрупкому девичьему плечу, сильно сжимая его пальцами, обнимая. Теперь уже она не шевелилась вовсе, припала к нему и затихла, будто омертвлённая его любовью. Но любви словно уже не было. Лишь иступленное желание обладать разумом и телом. Он со своей аккуратностью поправил её шёлковые волосы, мнимо поглаживая. Так, чтобы она не заметила. В этот простой жест Чонхо не вкладывал, казалось, ничего. Но она ничего и не зрела в нём. Засыпала, тихо сопя, выводя его из равновесия своей теперь невинностью. Будто не билось её тело под его в изнеженной агонии, будто её чресла не давались его сильным рукам. Словно губы её в томной фривольности не просили его быть быстрее, в беспамятстве повторяя его имя. Будто не было плотоядных взглядов, окутывавших его обнажённое тело буквально полчаса назад. Словно и о своём желании стать её всецелым обладателем, владельцем её сокровенного нутра Чонхо позабыл. Запутанные длительные чувства срослись в тугой клубок и распутывать его сил не было у обоих. Но если её любви хватало для того, чтобы быть настолько ослеплённой и безрассудной, любовь Чонхо была, к сожалению для него самого, слишком настоящей, чтобы продолжать это. Потому и безразличием пало его пылкое чувство, отравляя разум. Почувствовав, как глубоко теперь она спит, Чонхо ловко подобрал её на руки, без труда встав, устремляясь к кровати. Как самую хрупкую, точёную руками искусного мастера вазу, нёс её, всматриваясь в ангельское лицо. Красивые губы тихо подрагивали, а закрытые зеницы чуть прижмуривались. Ей что-то снилось. Чонхо уложил её в постель, аккуратно укрывая одеялом. Тонкие бретельки пеньюара спали с хрустальных плеч и прежде чем уйти, его горячие пальцы поправили ломкие линии на плечах, а губы опалили ночным подарком лоб, оставляя жаром поцелуй. Дождь усилится, когда ночь станет глубже. А когда она проснётся, город будет выкрашен серым смогом, провозглашая бурю. Едкой патокой буря осядет у неё внутри, когда сознание её разумеет, что ни единой причины остаться с ней у Чонхо боле не осталось.