Тоска по любви

Буччелатти, вообще-то, пытался как цивильный человек принять душ, переодеться, и только потом посвятить себя сну. Пытался, прежде чем споткнулся об свою же ногу и, ловко смягчив падение приземлением чётко на кровать, понял, что больше с неё не встанет. Он, вообще-то, ни капли не устал. И сдачу документов он задерживает не потому что ищет любые причины заняться чем-то другим. И спать стал меньше из-за избытка энергии, а не потому что ночами его на своих цепях, как самую непослушную псину, держат ловкие лапы тревоги. У него всё хорошо, не считая липкое ощущение грязи на теле. Ему просто нужно в душ. Нужно, конечно, но сил хватает только на то, чтобы окончательно улечься в постель и уставиться остекленевшими глазами в печально серую стену его совсем незамысловатой комнаты. Сальная челка опала вниз и неудобно закрыла взор, ресницы неприятно её касались, стоило ему хоть раз моргнуть, но руки сковало сталью, и поправить несчастные жирные волосы не выходило никак. Тяжело осознавать, что ты слаб, когда всю жизнь потратил на то, чтобы всем вокруг и себе самому доказать, насколько ты силён. Можно слышать сотни раз, что усталость — норма, что всем нужны перерывы, и что иначе быть не может, но поверить в это, предав ребёнка, что просто хотел быть лучше, Бруно не мог. Разрезав ночную тишину, из него вышел тяжелый выдох. Едва двинув головой, Буччелатти уткнулся в подушку лицом. Возможно, и не реализации детской мечты хотел тот маленький мальчик, спрятавшийся у него за грудной клеткой, где-то на самом дне сердца. Возможно, мальчик просто хотел понимания. Мальчик просто скучал по любви. Буччелатти хотелось ударить себя по голове, чтобы оглушить себя от этих мыслей. Он сжал как мог несчастную наволочку. И вспомнил отца. Вспомнил лёгкий бриз, знойное солнце, блаженную тишину залива, тихий всплеск поплавка, забывающиеся страхи и тепло. Тепло, заполонившее тело, неспособное держаться внутри и желающее выбиться наружу. Мальчик улыбается и безмолвно кладёт голову на плечо отцу, с нежностью наблюдая за неспешным трепетным движением спокойной толщи воды. Он остался где-то там, помогающий вытаскивать из воды сетку с уловом, бегающий на ближайший рынок за новым канатом, улыбчиво сидящий за прилавком бок о бок с отцом, продающий эту же рыбу, чтобы дожить до следующей недели. Простой и добрый ребёнок, который просто хотел быть человеком. Ребёнок без образования, живущий на чистых принципах. Ребёнок, наивный как мир, приветствующий встающее солнце и благодарящий небо за дождь. Ребёнок, который боялся взрослеть так рано, хотел для себя не такой судьбы. Буччелатти путается в своих же мыслях. Игриво крутясь и переплетаясь с собой же, лента разума терялась в темноте, оставляя за собой лишь тягость пустоты. Голова кипит. Хочется выть. Завывать, как бродячая собака, таскаться по одиноким улицам и наблюдать за далёким кругом луны, отсчитывая моменты до наступления утра. Позволить он себе этого не может. Потратив час ночью на воспоминания о былом, Бруно просто вновь оттягивает момент, когда придётся брать себя в руки. Быстрее уснёшь — быстрее проснёшься, и чем раньше он встанет, тем более совестно ему будет избегать своих обязанностей на протяжении всего дня, пока он снова не окажется в одинокой холодной постели, обнимающей его прохладой. Бруно хочется думать, что всё, что бы он ни делал за жизнь, было не зря, не хочется думать вовсе, хочется… На звук открывающейся двери приходится всё-таки отвлечься от рытья в противоречивых желаниях и обернуться. Коридорный свет жжёт глаза, поэтому Буччелатти приходится прикрыть рукой лицом, прежде чем незваный гость не заходит внутрь, закрывая за собой несчастную дверь. Даже в полном отсутствии света тяжело не заметить волосы цвета первого снега. Аббаккио подходит ближе и опускается на пол возле кровати, прежде чем спросить, нахмурив свои тонкие брови: — Ты чего? Он касается с беспокойством влажной смуглой щеки, и только в этот момент Буччелатти понимает, что абсолютно по-детски плачет в подушку последние полчаса. У него получается лишь слабо пожать плечами и печально взглянуть в чужие глаза, в попытках найти на их дне причину этого визита. Аббаккио всё понимает и быстро объясняется: — Мне показалось, ты больно безжизненный сегодня. Не мог на очередную ночь оставить в одиночестве человека, внешне уже так напоминающего труп. Буччелатти снова выдыхает и прикрывает глаза. Аббаккио самому хочется плакать и разорвать на куски человека, сделавшего Буччелатти таким — бессильным, жалким и нуждающимся в помощи, — вот только знает прекрасно, что бороться ему придётся не с людьми, а с братией демонов, поселившихся в его голове ещё давно, и что над ними у него власти даже меньше, чем у самого Бруно. Он шепчет мягко «пойдём, помоем тебя», прихватывает этого несчастного под колени одной рукой, за плечи — второй, и Бруно падает к нему как мешок. У Аббаккио тянет в сердце. Леоне прогоняет из ванной Мисту, и тот с недовольным лицом уходит бриться в гостевую на первом этаже. Бруно не чувствует неловкости, когда тонкие бледные руки начинают его раздевать. Аббаккио снимает заколки, расправляется с миллионом замков, избавляет его от пиджака, брюк, а затем и от кружевного нижнего белья под звук набирающейся воды. Вода та слегка обжигаюче горяча, но спектр эмоций и ощущений Буччелатти ужался в такую крохотную точку, что он не реагирует вовсе. Он поддаётся всем касаниям и почти задрёмывает, когда Леоне начинает мыть ему голову и массажирует скальп. Аббаккио время от времени останавливается, с заботой целует в лоб или в кончик носа — в какой-то момент после поцелуя он начинает отплёвываться. Бучеллати поднимает на него тусклый взгляд и не может сдержать смешка — Леоне, видно, забылся, и вкусил мятного шампуня. Аббаккио в ответ цокает и шутливо закатывает глаза. Спустя полчаса, сидя на крышке унитаза, закутанный в огромное махровое полотенце, Бруно всё ещё борется со сном. Он клюёт носом, и Леоне усаживает его удобнее, чтобы тот не улетел лицом в кафельный пол, прежде чем уйти за сменной одеждой, но Бруно останавливает его, цепляясь за подол рубашки его пижамы. — Принеси что-нибудь твоё. Голос у Буччелатти низких от усталости и слегка хриплый от сухоты в горле, а ещё такой, такой несчастный, что у Аббаккио не остаётся выбора. Его наряжают в домашние шорты и одну из любимых и немногих футболок Аббаккио — даже дома он предпочитал рубашки, блузки, майки и что угодно помимо них, но эта была особенной. И предназначалась для особенных людей. Шорты на его бёдрах сидят чутка туговато по сравнением с худым телом Леоне, но Бруно не жалуется. Аббаккио меняет у него на кровати простынь и наволочки, пока сам Буччелатти лежит в кресле в ожидании, пока его переложат в постель. Его голубые глаза зацеплены на Леоне, и впервые за сутки в них горит что-то помимо усталости. Любовь, чистая и живая, засела у него в зрачках, отливая морем и переливаясь облаками в ясный день. В этот раз он не висит тяжким грузом в чужих руках — сам цепляется за шею и жмётся ближе. Аббаккио снова целует его волосы. И только хочет уйти, как снова отказывается в ситуации без выбора. — Останься, — шёпотом, — прошу, — ещё тише. Конечно, он остаётся. Леоне рассказывает ему обо всём, пока Бруно медленно засыпает у него на груди. О том, какие дети у них вредные и неуправляемые, о том, как Джорно снова попытался притащить в дом какую-то живность — спасибо, что в этот раз кролика, а не змею, — но новоиспеченный питомец был безжалостно отправлен жить на задний двор, о том, как его раздражает практикант, пришедший недавно к нему на участок и о том, что уже месяц не может выиграть ни одной партии в шахматы с Фуго. Бруно засыпает только к двум часам ночи, вцепившись в Леоне, как в спасательный круг. Леоне, едва это заметив, сразу же замолк — уткнулся носом к нему в макушку и сам прикрыл глаза, спрятав их за белоснежными ресницами. На утро Буччелатти ловит себя на мысли, что отчёт для компании в этот раз даётся ему поразительно просто.