Глаза, что петь немого научили, Заставили невежество летать, - Искусству тонкому придали крылья, Изяществу — величия печать. И все же горд своим я приношеньем, Хоть мне такие крылья не даны. Стихам других ты служишь украшеньем, Мои стихи тобою рождены. Шекспир, сонет 78.
— Что значит, «мы не придем»? Ты забыл, кто отмазал тебя от воскресной службы в прошлые выходные? А как же те билеты в театр? Правильно говорят, что самое печальное в предательстве то, что оно никогда не исходит от твоих врагов. С самого утра этот день сулил Эйгону одну головную боль, и не только потому, что прошлый вечер он провел в компании двух верных друзей — джина и тоника на очередной вечеринке какого-то старого знакомого, к которому он навряд ли даже придет на похороны, если того не станет, но и потому, что с утра пораньше Джейс огорошил его новостью о своем концерте в каком-то новом клубе с не самым запоминающимся названием. Джекейрис очень редко в своей жизни позволял себе делать то, что он действительно хочет, сжираемый совестью и надоедливым комплексом «хорошего мальчика», стараясь во всем угождать своей матери. Но когда они с Эйгоном вступили в некое подобие отношений, Джейс, видимо под его пагубным влиянием, вдруг захотел изучить искусство диджеинга и Эйгон всецело его поддержал. В конце концов, некоторые диджеи были в разы популярнее некоторых певцов и составляли достойную конкуренцию в топ-чартах, да и Велариону не помешало бы завести какое-нибудь хобби, помимо бесконечной учебы, засиживаний за работой и нудных нотаций своему парню о пользе здорового образа жизни, вреде алкоголя и, конечно же, о губительных последствиях в будущем, если он будет продолжать скуривать по пачке сигарет в день и напиваться до состояния гниющего кабачка с эмоциональным диапазоном кольчатого червя. Кто же знал, что все так обернется… Для начала все было очень даже неплохо. Эйгон поддерживал его, все-таки самый красивый и лучший парень в мире — как гласила надпись на его любимой кружке. Он вместе с ним ходил выбирать новый ноутбук, так как Джекейрис не хотел нагружать рабочий, вместе штудировал сайты в поисках того самого контроллера и даже взялся купить для него новые наушники на его прошедший день рождения. Со всем остальным Джейс разбирался сам: скачивал программы, досконально изучал все инструкции и сайты с советами для начинающих профессионалов, зарегистрировался на каком-то диджейском форуме и, что до сих пор не может забыть Эйгон, в одну из совместных вылазок в клуб на очередную попойку, в этот раз устроенную кузенами Велариона, докопался до бедняги диджея, которому явно не платили за то, чтобы отвечать на все вопросы от посетителей. Его милый и горячо-любимый Джейс отнесся к новому увлечению чрезмерно серьезно, вложив в него всю полноту своего прирожденного упорства и ответственности. Люцерис даже однажды отпустил шутку про то, что совсем скоро Рейнире придется выбрать себе нового наследника на пост генерального директора «Семи Королевств», ведь Джейсу будет не до семейного бизнеса вместе с его стремительно развивающейся карьерой диджея и, что больше всего насторожило Таргариена, то, что Джекейрис не посмеялся, а только задумчиво отвел взгляд в сторону, отпив пива из банки. Пути назад уже не было, а те, кто хорошо знает Джейса, а Эйгон хорошо его знает, знали, что не в его принципах было отступать назад и бросать дело на половине. — То и значит, Эйгон, — вздыхает Эймонд на той стороне трубки. — Мы долго не решались тебе об этом сказать, но музыка Джейса… Она… — «Она» что? — угрожающим тоном спросил он. Эйгон клялся всем существующим богам, что если Эймонд только посмеет прямо сейчас нелестно отозваться о миксах его дражайшего возлюбленного, он сделает из его доисторической варанихи кожаную сумку, а потом подарит Эймонду её на день рождения. — Она не качает, — влез в разговор Люк, почувствовав напряженное молчание между братьями. И как он только смел так говорить о музыке родного старшего брата?! Так еще и Эймонда заставил сообщать об этом Эйгону, чего ж сразу не Джейсу? — Прости, Эйгон, но мы устали обманывать Джейса и, как мне кажется, ты должен сказать Джейсу правду иначе, рано или поздно, он заметит как неловко чувствуют себя люди на концертах. Признайся, под его музыку раскачиваются, разве что только не самые трезвые люди. — И этим ртом ты говоришь брату как любишь и ценишь его? «Самый лучший брат», да, Люк? — Эйгон! — шипит на него младший брат. — Прекрати вести себя как мать-наседка и скажи уже Джекейрису правду, потому что Люк прав — он далеко не тупой и скоро заметит, что огромные толпы, которые ты собираешь на его сеты, не слишком уж и жалуют его музыку. — Вы серьезно предлагаете мне сказать ему, что он бездарность? Не ожидал от вас, ребята. По крайней мере от тебя, Люк, Эймонд вообще не в курсе о существовании человеческих чувств и что их можно задеть. — Слушай сюда, ты… — В общем, мы не придем сегодня, — закончить словесный поток, состоящий целиком и полностью из оскорблений и детально продуманных угроз, Люцерис Эймонду не позволил. — Извини, и передай наши извинения Джейсу, но я все равно думаю, что ты… Эйгон положил трубку, не дав Люцерису закончить свою попытку смягчить ранее сказанное, и грубо выругался под нос, кинув телефон на диван за подушки. День обещал ему ужасные мигрени и лучше бы, их причиной стало адское похмелье, а не новое увлечение его парня.***
Джекейрис ворвался в мир диджеев спонтанно и искрометно, частично при помощи знакомых и найденных на форумах других диджеев, которые помогли и подсказали ему как организовать его первые выступления. За неимением огромного опыта и нулевой популярности в этих кругах, Веларион выступал со своими миксами на разогреве у более популярных диджеев в самых обыкновенных клубах, частично при помощи перевязанной резинкой стопки зелененьких купюр с Бенджамином Франклином от Эйгона. Джейс об этом, конечно же, не знал и не должен был узнать в принципе. В более «богатых» и популярных клубах Джекейрис выступал только на вечеринках у своего парня, которые тот, к возмущению самого диджея, стал устраивать чаще, чем семь раз за месяц, что стало очередным камнем преткновения в их, и без того, сложных отношениях, которые, как говорила Бейла, держатся на клее пва и их взаимной привязанности друг к другу. Чуть позже, Велариона начали замечать, благодаря толпам, собиравшимся на его концерты и тот был несказанно рад, когда его приглашали на рейвы и на открытия новых клубов в городе. Эйгон тоже был рад — улыбка Джейса для него была и светом, и кислородом, и всем гребанным миром. И ради того, чтобы его персональное сокровище почаще озаряло этот бренный мир своей ослепительной, как золото, улыбкой, он был готов на многое: продать Дейрона на органы, сделать из Эймондовой варанихи галантерею, украсть у Хелейны любимого тарантула, закрыть Отто в доме престарелых, создать анкету Гвейна на сайте эскорт-услуг? Все что угодно, хоть в один день и в один час, только бы его парень улыбнулся. И Таргариен даже думать не хотел о том, как бы сильно расстроился Джейс, узнай, что на самом деле люди думают о его музыке. На первое его выступление, на разогреве у диджея с тупейшим псевдонимом, огромная толпа собралась частично ради второго, но основную массу все же составили их многочисленная родня и друзья Эйгона, которых он часто приглашает на вечеринки, и друзья друзей в том числе. Первые треки Джекейриса были неплохи, но не достигали желаемой отметки «улетно» и не доводили аудиторию до экстаза с истеричными воплями. Для начала это было неплохо. Но дальше критериев «начала», Джейс не ушел, а дабы не лицезреть расстроенной моськи Велариона, Эйгон начал специально собирать толпы своих друзей и знакомых на рейвы в которых участвовал его парень, устраивал вечеринки почаще и подговаривал как своих, так и братьев Джейса делать то же самое, лишь бы тот продолжал заниматься делом, приносящим ему столько радости. Первым, как казалось Эйгону, за всю жизнь, которое он выбрал по собственной воле. В какой-то степени, Люцерис был прав — без конца обманывать Джейса было неправильно, а все тайное, рано или поздно, становится явным, как любила говорить мама, когда, еще будучи ребенком, он воровал конфеты из кухонного буфета и свято уверял её в собственной непогрешимости с измазанным шоколадом ртом. Эйгон обязательно признается во всем Джекейрису, когда-нибудь он точно это сделает, но пока есть возможность и пока его знакомые ведутся на бесплатную выпивку за его счет — он будет продолжать радовать своего глупенького парня. «сегодня в 21:00 рейв в «созвездии». с меня выпивка». Одной рукой, доставая из холодильника упаковку томатного сока, помятый и все еще не до конца отошедший от ужасов похмелья, Эйгон, второй отмечал всех людей в своем списке контактов, включая их в рассылку одного единственного сообщения. В последний раз пришло меньше людей, чем он приглашал в клуб, а потому сегодня он включил в рассылку даже отказавшихся Люка и Эймонда, деда Отто, их консьержа, сантехника, чинившего год назад им раковину, службы доставки пиццы и роллов, и еще кучу каких-то левых людей, чьи номера, каким-то чудесным образом, оказались у него. От этого занятия его отвлек звук хлопнувшей входной двери. Джейс вернулся. — Доброе утро, хотя стоило бы сказать доброго дня, — Джекейрис заходит на кухню, ставя на стол пакет с одноразовым контейнером. — Там оладьи с черникой, позавтракай. Такой свежий, в отглаженной черной рубашке, с уложенными кудрявыми волосами, принесший ему завтрак, почти что в постель — просто мечта любой девушки. Прямо сейчас, да и впрочем практически всегда, Таргариен выглядел на его фоне, как полудохлая мокрая крыса, еле передвигающаяся, иногда что-то попискивающая. Стоящий на кухне в трусах и безразмерной футболке с полустершимся тиранозавром на фоне взрыва с глупой надписью «Dilf enjoyer», со слипающимися глазами, под которыми наверное синяки уже напоминали кратеры, и вьющимися волосами, которые, кажется, уже превратились в чье-то гнездо, Эйгон, чувствуя себя самым везучим и самым ничтожным человеком на свете, не мог не задуматься, как Джейс вообще выбрал его? — Спасибо, — вяло улыбается ему Эйгон, наливая в свою любимую кружку томатный сок. — Как прошел завтрак с Рейнирой? Он шуршит пакетом, вытаскивая из него контейнер, чей аромат пленил его разум и от которого слюна скапливалась во рту. Как же ему повезло с Джекейрисом… — Неплохо, — пожимает плечами Веларион. — Обсудили дела компании, поговорили насчет успеваемости Эйгона и Визериса, о моей музыке… Эйгон перестал жевать и насторожился, ожидая подвоха. Не была же его сестра столь жестока, как и её второй отпрыск, чтобы выложить на стол правду-матку и проехаться асфальтоукладчиком по интересам, мечтам и стремлениям своего первенца? Господи, если она действительно это сделала, он подожжет дом на следующем семейном ужине. Дожевав и проглотив тающее во рту тесто, Эйгон спросил: — А что с твоей музыкой не так? — Мама беспокоится, что я брошу дела компании ради того, чтобы стать диджеем, — весело хмыкнул Веларион, усаживаясь напротив завтракающего Эйгона. Эйгон понял, что почти не дышал все это время. — Она права, ты ведь популярен, — расплылся в улыбке он, чувствуя, что у него горят глаза, как у игривого щенка. Джейс улыбнулся ему в ответ, а свет, пробивавшийся сквозь кухонные занавески заставлял его очаровательные темно-каштановые кудряшки переливаться и блестеть на свету. Как же он был… — Ты опять вчера пил, да? — улыбка медленно растаяла с его лица, а золотое солнце зашло за тучи, погрузив комнату в мягкий полумрак. «Началось в деревне утро», — любил говорить его покойный отец, когда за игрой в монополию на рождество все начинали ругаться и выяснять отношения. — По-моему, мы уже говорили о том, что ты в последнее время слишком сильно увлекся алкоголем. Ты всерьез ждешь того, чтобы я за руку потащил тебя проверять печень? Или ты хочешь получить на день рождения поездку в рехаб? — Джейс, — шумно вздыхает Эйгон, поднимая глаза в мольбе к потолку. — У старого приятеля был день рождения, не пить — было бы просто невежливо. — И как его зовут? — скрестив руки спросил Веларион, подозрительно прищурившись. — Кого? — Приятеля, кого-кого. В такие моменты Эйгон хотел вцепиться Джейсу в горло всеми фибрами своей души, забывая о том, что минуту назад был готов причислить его к лику святых и, стоя на коленях, молиться на него. Джекейрис напоминал ему Рейниру, которая смотрела на него точно так же, когда она ловила его с поличным в своей комнате, в которой ему нравилось играть ещё ребенком. — Джекейрис Веларион, меня очень сильно оскорбляет то, какого ты обо мне мнения. Лучшая защита — это нападение. — Как зовут твоего приятеля, Эйгон? — не сдается парень. — Джекейрис! — Вот именно, Эйгон. Ты снова делаешь это. — Когда Джейс хмурился, он еще больше напоминал ему сестру. Отвратительно. — Что я делаю? Грозные гляделки? Эйгон знает как играть в эту игру. Он откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди и сводит белые брови, отзеркаливая позу Джекейриса. — Сколько можно с тобой говорить о том, что тебе стоит поменьше пить, а лучше и вовсе бросить, чтобы ты дожил хотя бы до своих тридцати? — Глаза у племянника темные, будто выгравированные из агата. Эйгон всегда сдавался под его напористостью, предпочитая не думать о том, как сильно чужой взгляд напоминает ему о матери. В такие моменты у Эйгона щемило сердце, разрываемое любовью и обидой на матушку, на Джекейриса, на самого себя. — Вечно утрируешь, Джейс. — Эйгон неловко растягивает уголки губ в улыбке, склоняя голову и демонстрируя покорность. — Если ты и дальше продолжишь так безответственно относиться к собственному здоровью, ты не доживешь не то что до тридцати, а до двадцати пяти, и то, если постараешься. Но сначала, до тебя доберутся гипертония, дистрофия, цирроз печени, гастрит, импотенция… — Так вот в чем дело! — хихикает Эйгон и весело прищуривается. — Ты переживаешь из-за того, что я стану импотентом? Ну-ну, Джейс, не волнуйся, этого жеребца не так-то просто повалить на землю. Ты успеешь его оседлать еще много раз до того, как… — До того, как жеребца во время скачек долбанет инсульт? — лукаво улыбается Джекейрис, изогнув бровь. Таргариен давится воздухом от возмущения. Семейная черта их семейки — измываться над Эйгоном, особенно, когда его долбит похмелье. — Ой все, иди ты на хуй! — обиженно бросает Эйгон свою излюбленную фразу, которая стала традиционным завершением чуть ли не каждой их словесной перепалки, потому что у Эйгона часто не хватало ни терпения, ни интеллекта, ни желания переспорить Джейса. Веларион тихо посмеивается, качая головой, над своей любимой замученной крысой, пытавшейся прожечь в нем дыру, сердито чавкающей оладьями с черникой. — Ладно, я в душ. — Джейс встает из-за стола и подходит к Эйгону, чтобы быстро клюнуть его в светлую макушку и выйти с кухни. — Надеюсь ты не забыл про сегодняшний вечер? — кричит он ему из ванны, не скрывая ехидства в голосе. — Да с тобой забудешь… — тихо бубнит Эйгон, чувствуя как горят щеки, допив томатный сок из кружки и возвращаясь к своему списку контактов. Грумера, к которому они с Джейсом водили Санфаера и Вермакса, он еще ни разу не приглашал на Веларионовые рейвы.***
В сердце города, среди узких улочек и зданий, от которых несет плесенью и играми серии «Silent hill», распахнул свои двери новый клуб «Созвездие». Эйгон пытался узнать у Джекейриса кто является хозяином нового оплота грехов разного характера, но тот лишь пожал плечами и скрылся в глубине заведения. Ему нужно было решить несколько организационных вопросов, а Эйгону нужно было решить вопрос с барменом, все же он пообещал всем приглашенным выпивку за свой счет… — Всем, кто скажет, что он «от Эйгона», размешаешь свою байду за мой счет, — сказал он, выложив на девственно чистую, пока не заляпанную алкоголем и телесными жидкостями пьяных посетителей, барную стойку чек на полторы тысячи. Возможно, это было слишком много или даже слишком мало, учитывая «аппетиты» его знакомых и их любовью пользоваться щедростью Таргариена, но Эйгон все же надеялся, что в честь открытия хозяин клуба сделал скидки на все содержимое в их алко-меню. Бармен с округлившимися, как нули на чеке, глазами крутит бумажку в руках, разглядывая её на свету, сзади и спереди, а потом воодушевленно кивает. — Посмеешь ныкнуть все себе — конечности по подворотням собирать будешь, понял? — Эйгон нагнулся над барной стойкой, разрезая мужчину осколками фиалковых глаз. Мужчина утвердительно кивнул и сощурился, наверное, принимая Таргариена за наркомана. За наркобарона и мафиози, Эйгон не сойдет даже в темноте. — Давай сюда самый дорогой джин, у меня был и, скорее всего, еще будет тяжелый день. Bombay Sapphire — король джинной индустрии, уж Таргариену ли, лучше разбирающемуся в алкоголе, чем в людях, этого не знать. Его первый и самый любимый напиток, который он стащил из отцовского серванта, будучи еще школьником. Манящий вкус греха и спирта, растаял на языке, словно сок запретного плода, до которого Эйгон всегда был жаден. Тяга ко всему запретному и недоступному была причиной частых ссор с матерью, но если бы Эйгон так не стремился приблизиться к греху, он бы никогда и не заполучил Джекейриса. Видимо, заведение, в котором Эйгон сегодня имеет честь проводить свой вечер, не такое уж и дешево-вульгарное, если его хозяин может позволить себе побаловать своих клиентов таким хорошим напитком. Интересно, а есть ли у них винная карта? Может оригинальный Jack Daniels, а не разведенная байда, которую часто могут втюхать в клубе да подороже, уж Эйгон-то знал. Не всегда разберешь, что ты там пьешь, будучи накачанным около девяти видов самых разных коктейлей и, как минимум, четырех видов алкоголя. — Запишешь в стоимость чека, — ответил Эйгон, ненавязчиво тряхнув стаканом в сторону бармена. — Может смешать его с… — начинал бармен, но сразу умолк, видя, как неизвестный филантроп, и по-видимому, живое воплощение Диониса, залпом опрокидывает в себя алкоголь. — …соком. Джин освежает, даря ощущения прохладного морского бриза на берегу океана. Обжигает рот и согревает тело изнутри, позволяя напряжению кануть ниц и расслабиться, забыться на несколько мгновений и с видом гурмана смаковать приятную сладость на языке. — Я что, похож на восьмиклассницу? — выдыхает Таргариен, небрежно склонив голову на бок и смотрит на бармена перед собой как на идиота, узнавшего, что вода мокрая, а небо голубое. — Иногда мне кажется, что было бы гораздо легче, учись ты в восьмом классе, — доносится недовольный голос из-за спины. — Учись я в восьмом классе, тебя бы посадили, милый, — Эйгон расплывается в довольной ухмылке и разворачивается на стуле, чтобы посмотреть на такую любимую и такую недовольную моську Велариона. Видимо, тот уже решил все организационные вопросы с администрацией. — Тем более, уже тогда я был гурманом изысканных напитков. Валирийскую кровь и аристократичность не пропьешь, мой дорогой, — расслабленно улыбаясь, он наливает еще джина в рюмку и в одно мгновение осушает её. Джекейрис не успевает вставить и слова. — Эйгон, прекрати. Ничего еще не началось, а ты уже напиваешься. — Джейс массирует переносицу, устало вздыхая. Иногда ему казалось, что причитания Бейлы по поводу их с Эйгоном сложных отношений имели чуть больше смысла и были неким знаком от вселенной о том, что легко с дядей не будет. Ни тогда, ни сейчас, ни в далеком будущем. А может, вселенная отправляла послания еще тогда, когда бабушка-тетя-мачеха Алисента ругала своего старшего сына за безответственность еще в далеком детстве? Как знать? — Подождал бы, хотя бы, когда здесь начнут собираться люди. — И что мне с людей вокруг? — вопросительно изогнув бровь, спрашивает Эйгон, покрутив в руке рюмку. На дне оставалось несколько капель джина. Он почувствовал как в груди оседает вязкое и нарастающее чувство неудовольствия. — Будто бы они придут сюда не только для того, чтобы выпить. — Я хотел тебя познакомить с организаторами и другими хедлайнерами, но видимо, выпить для тебя важнее, — просящееся слово «меня» Джекейрис проглотил, но в его голосе слышалось как ему хотелось произнести его, особенно на контрасте с нотками обиды. И выглядел он сейчас, как злой и обиженный жизнью щенок, мокнущий под дождем, к которому только протяни руку — откусит. — Ну прости, что позорю тебя перед твоими крутыми новыми друзьями, малыш Джейс. В этом весь я! Если ты не заметил, я дипломированный специалист по разочарованию, можешь спросить у моей матушки. В конце концов, мне нужно расслабиться, Джейс! Я устал! — всплеснув руками ответил Эйгон. В горле пересохло от гнева и обиды. Хотелось выпить еще. Нравоучения Джейса не шли на трезвую голову. — От чего ты устал, Эйгон? От беспробудного пьянства? От отсутствия даже малейших обязательств? Прости, Эйгон, я не хотел, но иногда ты просто невыносим. Ты ничем не занимаешься, нигде не работаешь, бросил университет и даже не пытаешься сделать хоть что-либо, помимо очередных вечеринок и бесконечных попоек. Раньше, ты хоть чуть-чуть прислушивался ко мне, по крайней мере делал вид, а сейчас разговаривать с тобой то же самое, что кидать горох об стенку. Разочарование, тонущее в низком тембре голоса и нотации, нескончаемые нотации. Все, кому только не лень, не упускали возможности поучить Эйгона жизни, будь он хоть десятилетним мальчишкой, без конца подтрунивающим над Эймондом и выслушивающим нравоучения от деда и матери, которые наказывали его отсутствием десертов; хоть двадцати четырех летним юношей, которому просто захотелось чуть-чуть расслабиться после всех навязчивых мыслей, фанатично преследующих его каждый день, похмелья и разочарования, тянувшего его ко дну, стоило очередному приглашенному гостю на концерт Джейса, спросить «будет ли тот стремный диджей? Ты с ним вроде трахаешься?». Да, возможно он слишком много пил, но кто в этом мире не без изъяна? Эйгон чувствовал, как медленно, начинает закипать после каждого сказанного Веларионом слова. Неужто он всерьез был о своем парне такого мнения? Джекейрис и раньше не упускал возможности попрекнуть своего партнера его зависимостями, но дальше безобидных лекций о проблемах со здоровьем и сравнениями с грязными грызунами не заходило. А теперь выясняются такие подробности! О чем же еще его милый-любимый Джейс умалчивал? — И что же еще тебя не устраивает во мне? — злобно хмыкнул Эйгон, предвещая начало бури. — Да, я не гений, как Эймонд, не талантливый ботаник, как Хел, не прилежный маменькин любимчик, как Дейрон, и уж тем более не сравнюсь с таким умным, красивым и талантливым Старком! Но я стараюсь, слышишь? Все люди имеют право на ошибки, да, я совершаю их слишком часто, но каждый имеет право на второй шанс. Я вообще-то для тебя тут стараюсь! Бегаю там, здесь, завожу новые знакомства, вкладываю деньги и все ради того, чтобы хоть кто-нибудь пришел на твои рейвы! Я далек от идеала и всегда был, и ты прекрасно знал это еще до того, как… — Что ты только что сказал? — Джейс резко перебил его тираду, состоящую из самобичевания и оправданий собственным слабостям, и сталь в его голосе вернула Эйгона на землю. — Ты «стараешься ради того, чтобы хоть кто-нибудь пришел на мои рейвы»? — он казался глубоко оскорбленным. И Эйгон понял, что назад пути не было. Он снова совершил большую ошибку. — Послушай, Джейс, ты меня не так понял… — И что же ты сделал, чтобы люди приходили на мои рейвы? Напивался, как свинья, еще до того, как все начиналось? О, прости, все же мы с изъянами! Не ты один в этом мире плюешь на своего парня в важные для него моменты, когда ему нужна вся твоя поддержка и уверенность в его силах. Спасибо, Эйгон. Это была последняя капля и Эйгон знал, что пожалеет обо всем что скажет потом, но видимо две рюмки джина и безбожно давящая на мозги мигрень стали главными раздражителями. — Да твоя музыка — это одно название, Джейс! — вскакивает со стула Таргариен. С громким стуком бутылка и рюмка оказываются на барной стойке, а Эйгон — чуть ли не вплотную к Джекейрису. — Почти год я только и занимаюсь тем, что уговариваю всех прийти на твои рейвы, заставляю всех молчать и делать вид, что им нравится раскачиваться под те дешевые миксы, что ты из раза в раз включаешь на каждом своем концерте! Знаешь почему на самом деле Люк и Эймонд не придут сегодня? — Эйгон приблизился к Джекейрису почти впритык. Запах его дорогого одеколона резко ударил в нос. И Эйгон безвольно вдыхает его сильнее. Они так близко, что он может на кончиках пальцев почувствовать как наэлектризовался воздух. Злость опускает вниз живота и Эйгон выдыхает слова прямо Джейсу в губы. — Потому что они считают тебя бездарем, и раз уж на то пошло, то я тоже бездарь, но я хотя бы это осознаю и у меня есть силы не скрывать это от самого себя. Джекейрис резко отшатывается назад и несколько секунд смотрит на того, кого считал самым близким и родным для себя человеком, так, будто бы его только что пронзили кинжалом в спину. Он молча разворачивается и уходит, скрываясь в увеличивающейся толпе, в которой Эйгон мог заметить знакомые лица. У него звенит в ушах и дрожат колени. Тяжело дыша после гневной тирады, которую он вывалил на своего парня, Таргариен разворачивается и скованно усаживается обратно за барную стойку: — Есть чего покрепче?***
Музыка оглушает, искрящийся алкоголь разливается по бокалам, люди приходят и уходят, софиты периодически слепят, а тяжесть в груди не уходит. Пока первая бутылка джина не закончилась, Эйгон злился и ругался, говорил все что думал о произошедшем за последний год, не стесняясь активно жестикулировать и грязно выражаться, пока бармен только успевал кивать в перерывах между размешиванием коктейлей и поиском ответов на, кажется, риторические вопросы юноши, но уже на половине второй бутылки наплевал на это и только кивал. Как Джейс вообще мог поступить так с ним! Они всегда обсуждали возникнувшие проблемы и никогда не молчали о том, что их не устраивало друг в друге. Будь то опять немытая посуда или беспорядок в шкафу, забытая запись к грумеру или сообщения от назойливых коллег ночью, они все обсуждали! Не всегда без скандала и ругани, но это никогда не заходило дальше Эйгонова «ой, иди ты на хуй!» или тихого негодования Джейса, сулящего долгую и мучительную смерть. Очень редко когда случалось, что они начинали переходить на личности или как либо задевать щепетильные темы, на которые было наложено табу еще в далеком прошлом. Но что же случилось теперь? После третьей Текилы Санрайз и двух шотов, ответ к Эйгону пришел сам по себе — это его вина. Он не смог сдержаться, вовремя промолчать и проглотить обиду, в конце концов, он самолично создал для Джекейриса иллюзию популярности, пусть только из лучших побуждений, но сам. И сам же эту иллюзию развеял, точнее, разорвал, как Санфаер недавно разодрал зубами любимую игрушку Вермакса. Поддерживал его, говорил комплименты, мило улыбался ему, когда ловил его взгляд на себе со сцены, и вдруг взял все это, растоптал и разорвал на кусочки, а потом сжег, и пепел развеял над мусорным баком. Эйгон повернул голову назад, смотря через плечо на сцену, где сейчас находился Джекейрис и прикусил щеку изнутри, ощутив, как во рту появляется металлический привкус. Его затошнило. Джейс выглядел подавлено: слабо улыбался уголками губ своим «новым крутым друзьям», что-то нажимал и крутил на контроллере, покачиваясь в такт битам из колонок, а ведь сегодня треки у него были даже лучше, чем обычно. По крайней мере, «слегка» пьяному Эйгону казалось, что танцующей толпе вокруг нравилось. Но факт оставался фактом — Джекейрис подавлен и наверняка думает, что все происходящее — ложь. Новые знакомые — фальш, танцующие и улыбающиеся люди — обман, их с Эйгоном отношения — тоже иллюзия. Наверняка, он считает, что их отношения самая дешевая, не стоящая даже гроша, фальшивка, которая не стоила стольких ссор и нервов, оправданий и примирений, горячих поцелуев и крепких объятий, клятв и обещаний… Ничего. В носу неприятно защипало, а на глаза выступила влага. Какой же Эйгон идиот! Он все испортил, и уже завтра Джекейрис выставит его за порог своей квартиры. Закидает его вещи в какие-нибудь мусорные пакеты и погонит взашей. Зачем ему такие отношения? Джейс достоин лучшего. Он заслуживает парня, который бы никогда не сказал тех обидных слов, которые посмел высказать Эйгон. Джейс достоин того, чтобы перед ним ползали на коленях, изредко прерываясь на молитвы на его святой лик. Можно было бы подойти и слезно умолять Велариона простить его — дурака, упасть на колени и целовать его ноги, посыпать голову пеплом, говорить, как сильно он его любит и как жизнь без него и его теплых объятий превратится в безжизненную пустыню без единого оазиса с прохладной водой, но навряд ли Эйгон заслуживает прощения. Не после того, что он наговорил. Залпом допив остатки коктейля в бокале, Эйгон, покачиваясь поднялся со стула и в последний раз кинув взгляд на улыбающегося Джейса, пошел к выходу из этого отвратительного клуба с наитупейшим названием, которое он только видел и слышал. Ему нужно было собрать вещи и съехать с квартиры, теперь, уже бывшего парня, до того, как тот сам позорно выгонит его. Дорогу домой Эйгон помнил смутно. Не помнил, как он, сидя на тротуаре у клуба вызвал убер, не помнил, как таксист бурчал на него всю дорогу, называя пьяницей и говорил про дополнительную плату за чистку салона, если его вдруг вывернет; не помнил того, как вылез из машины и достав из бумажника все находившиеся там купюры, швырнул в салон авто, и пройдя всего несколько шагов на пути к подъезду, почувствовал тяжесть и появившиеся перед глазами самолетики. Не помнил, как хорошенько проблевался в декоративные кусты и как несколько минут пытался придти в себя, сидя на холодной земле, утираясь от рвоты и слез. Помнил только как с трудом вышел из лифта, чувствуя подступающую к горлу желчь и как покачиваясь на месте, пытался вставить ключ в замочную скважину. Он, кажется, не закрыл входную дверь, когда вошел в квартиру, и на кухне его снова вывернуло в мусорное ведро. Как же хреново ему было, даже хуже, чем когда его четырнадцатилетнего тошнило после безумной пьянки. И всегда, когда ему было плохо, за ним ухаживал Джейс. Помогал ему подняться с колен, мягко придерживая за талию. Вел в туалет и усаживал на мягкий коврик, который они вместе выбрали в Икее, он был нежно-зеленый; приносил ему воды и придерживал волосы, убирая непослушные пряди с лица, когда он склонялся над белым другом в очередном приступе тошноты. И пусть, Джейс переодически ругал его в такие моменты, но все равно заботливо помогал ему снова подняться на ноги, чтобы умыть и увести в спальню. Там он его раздевал и укладывал на постель, почти как ребенка. Укрывал, обнимал и целовал в лоб, мягко рисуя ладонью круги по спине и не смел остановиться, пока полностью не убеждался в том, что Эйгон крепко спит, чтобы высвободиться из его объятий и аккуратно сложить его вещи: грязное закинуть в стирку; а потом принести таз со стаканом воды, на всякий случай. Сидя на полу кухни в пустой квартире, под холодным светом софитов возле мусорки, Эйгон почувствовал себя как никогда жалко. Со стороны он, наверное, выглядел еще хуже, чем думал. Нужно было встать и собрать свои вещи, пока Джекейрис не вернулся, но собственные конечности не слушались, а перед глазами начало плыть. Ему понадобились огромные усилия, чтобы схватившись за кухонную тумбу подняться на ноги. И как назло, первым, что попалось на глаза была его любимая кружка с подсохшей мякотью томатного сока на внутренних стенках, он так и не помыл её днем, поставив прохлаждаться в раковину. «Самый лучший и красивый парень в мире» Джейс подарил её ему, когда они только съехались. Принес в ней чай, когда вечером они закончили с разгрузкой коробок и разбором всего его барахла, а потом они лежали в обнимку, смотря в глаза друг другу и глупо улыбались. Тогда Эйгон чувствовал себя самым счастливым человеком на планете, и думал, что в его жизни наступила белая полоса, которой не было границ и она никогда не закончится. Чувство счастья оставляло позади все размышления о сложных отношениях с семьей, мысли о самоубийстве и желание не то напиться, не то прыгнуть с моста. Как же глубоко он ошибался, всего-то дело времени и Эйгон сам залил полосу черной краской. Сдавленный всхлип вырвался сам по себе. Потом еще один. Он не мог понять откуда исходит этот мерзкий, жалобный звук, пока не понял, что сам его издает, а на щеках поблескивают влажные дорожки. Что же он наделал? Сможет ли Джейс снова улыбнуться, глядя на него? Снова обнять и поцеловать в лоб, назвав глупым дураком, но за то его, мать твою, дураком. Сможет ли он когда-либо простить его? «Ты идиот» — набатом в голове звучит голос матушки, все такой же молитвенно тихий, но полный горечи и разочарования. Тогда он вернулся домой, после того как его отчислили из университета, а до этого, когда его несколько раз выгоняли с позором из элитных школ, даже из школы-интерната для мальчиков, где, казалось бы, должны усмирить его буйный и свободолюбивый характер, и научить кротости. Вот и сейчас. «Ты идиот», снова и снова, снова и снова. Хочется закрыть уши руками, только бы не слышать её голос и не вспоминать её взгляд. Эйгон медленно сползает на пол и прижимает колени к груди, зажмурившись. Крупные слезы скатились по щекам, а дышать становилось все труднее. На губах чувствовалась соль. Вспомнился взгляд, которым в последний раз Джейс его окинул. Осуждение. Ярость. Отвращение. Разочарование. Верно, разочарование. Это единственное, в чем Эйгон блистал, как звезда Олимпиады с золотой медалью на шее, и с каждым годом превосходил самого себя. Он каждую ночь, перед тем как провалиться в сон, обещал себе перестать, учиться на своих ошибках, стать лучше, и что сейчас? Горечь собственных ошибок глушила разум не хуже алкоголя. Он разочаровал единственного человека в этом мире, который до сих пор прощал ему все и даже больше, не посмей Эйгон задеть его. Обидеть. Он слишком долго обманывал Джейса, Люк и Эймонд были правы — он должен был сказать ему правду еще в самом начале, а не продолжать его обманывать, окружая его иллюзиями, и надеяться, что рано или поздно все само решится. Придурок. Он поднял голову к потолку, судорожно вздыхая и хныкая. Будто бы совсем новый белый натяжной потолок мог дать ему ответ или хотя бы утешить. Хотелось, чтобы Джейс был рядом, обнял его и прижал к себе, поглаживая по голове. Чтобы шептал на ухо всякие милые глупости или лучше, чтобы ругал его и оскорблял, все, что ему вздумается, только бы он остался с ним. Взамен, Эйгон готов до конца жизни ползать перед ним на четвереньках, жить как пес, только бы Джекейрис был рядом, только бы продолжал ему улыбаться как раньше. Светло, нежно… с любовью. Такая мысль о служении ему не казалась Эйгону отвратительной. — Джейс, — шепчет Эйгон, свернувшись калачиком на холодном кухонном полу и утирая костяшками мокрое лицо. Неимоверно клонило в сон. Неимоверно хотелось быть лучше.***
— Дурак. Просто невыносимый придурок. Чужой, но знакомый голос звучит отдаленно. Как будто их разделяет толща воды, и разум Эйгона тонет, тонет и тонет. Он чувствует, как его поднимают и несут, и это похоже на полет. Ему хочется пошевелиться и воспротивиться, лучше Эйгону оставаться на дне, под толщей воды, куда не достает солнечный свет. Он хочет вырваться, но слышит только недовольное шипение — «Прекрати», и повинуется. Он слишком устал, его по-прежнему мутит и сил на то, чтобы сопротивляться чужим рукам у него нет. В конце концов, ему уже плевать на происходящее. Хочется попросить, чтобы его отнесли сразу на помойку и оставили там, где он может умереть, ведь где, если не там? Кажется, он даже всерьез озвучивает это желание, потому что некто прыскает от смеха и опускает его на что-то мягкое и приятно пахнущее их кондиционером для белья. Кажется, он в спальне. — Стоило же так надраться, — пыхтит голос и Эйгон чувствует, как с него стягивают одежду. Отлично, его сейчас изнасилуют. Воспользуются его состоянием и неспособностью дать отпор. Веки такие тяжелые, что открыть их и увидеть того, кто собирается причинить ему боль, ему не удается. Главное, что это не мама и не Джейс. Боли от них он больше не сможет вынести. — Мог же хотя бы дверь закрыть, а если бы кто-то зашел? Я думал, что нас ограбили. Хотя лучше бы нас ограбили, может ты бы перестал так безбожно пить. Незнакомец расстегнул его ремень и стянул джинсы, накрыв одеялом, не забыв аккуратно подоткнуть его, словно ребенку. Только один человек так мог. Ворчать и заботиться одновременно. — Джейс? —Таргариен не узнает собственного голоса и с трудом приоткрывает веки, так и норовящие снова опуститься. — Это ты? — Ждал кого-то другого? — усмехнулся Джекейрис, с глухим стуком поставив тазик на пол. — Тебя терпеть могут только два человека в этом мире — я и твоя мать. — Дже-е-е-йсс, — жалобно скулит Эйгон и протягивает к нему руки, словно в молитве. — П-прости меня… Прости… Я такой… т-такой… идиот. — Он всхлипывает, пока на глаза наворачиваются слезы. Если Джейс сейчас не простит его — Эйгон готов провалиться сквозь землю здесь и сейчас. Сердце глухо стучит в грудине, а красные щеки начинают увлажнять дорожки слез. — Пожалуйста, прости… меня… Я… — Ты — идиот. Пьяница и самый невыносимый придурок из всех невыносимых придурков на свете, но… — он вздыхает. — Ты мой придурок. Эйгон чувствует, как кровать рядом проседает под тяжестью чужого тела. Джейс ласково укладывает руку ему на лоб и зарывается длинными пальцами в белые волосы. Эйгон утыкается щекой ему в ладонь, млея от прикосновения. Они не виделись всего несколько часов, но у Эйгона мир успел расколоться надвое и собраться заново. — Я… так люблю тебя, — не сдерживается он и чувствует, как Джейс большим пальцем утирает крупную слезинку, скатившуюся по щеке Эйгона. Чужая рука намокает от его слез, он неловко шмыгает и срывается в рыдания. — Ты мне так н-нужен… Я совсем не могу без тебя, Джейс… — Я тоже тебя люблю, — выдыхает Веларион, нежно заводя волнистую прядь за ухо Эйгона. — Спи, прошу тебя. — Но… но ты меня прощаешь? — Эйгон поднимается с места, с трудом, но твердой уверенностью. Он мягко пихает Джейса в грудь и осторожно залезает сверху. Прижимается острыми коленями по бокам в районе низа живота, укладывает дрожащую ладонь в том месте, где у Джейса бьется сердце. Эйгон похож на ангела. Разбитого, падшего, бескрылого, изганного из рая, но все еще прекрасного. Белые волосы нимбом вьются в беспорядке у него на голове, а припухшие глаза, мягко стекающие слезы и мученической излом бровей, делает из него иконоподобный образ, сидящий у Джейса на бедрах. — Да, — говорит Джейс с придыханием, не отрываясь от его пурпуных глаз. Нервно сглатывает. Эйгон никогда бы не смог представить, какое впечатление он производит на окружающих. Какое впечатление он производит на Джейса. Джекейрис чувствует, как Эйгон надавливает пальцами на его грудную клетку, стараясь достать до сердца. — Пожалуйста, давай спать. Я устал. — Почти не врет Джейс, он правда устал, но вид Эйгона, мягкого и нуждающегося, пробуждал в нем явное желание. Эйгон хотел этого, Эйгон был бы не против заняться сексом прямо сейчас. Но мысль о том, что Эйгон будет таким образом заслуживать его «прощение» и полностью отдаваться ему, все еще дрожащим от рыданий, вызывала в Джекейрисе приступ отвращения к самому себе. Эйгон тихо сопит, слезает с бедер Джейса и укладывается рядом. Он снова прикрывает глаза, тихо всхлипывая и шмыгая носом, вслушиваясь в размеренное биение сердца, пока чужие пальцы ласково скользят по голове, расчесывая светлые волосы. Джекейрис здесь, рядом. Теплый, заботливый и любящий. Он его простил, а большего ему не и надо. Джекейрис вздыхает, когда Эйгон, заснув, тихо сопит носом. Почему-то он знал, что все так именно и закончится, наблюдая весь вечер и пол ночи за тем, как его парень опрокидывает в себя шот за шотом, коктейль за коктейлем, рюмку за рюмкой; и как только закончилось его время, он поспешил домой, надеясь, что Эйгон все же поехал в их квартиру, а не в другой клуб или бар, и каково же было облегчение, когда он нашел идиота, свернувшимся калачиком и спящим на кухонном полу. Да, он задел его, обидел, сказал то, о чем Джейс смутно догадывался еще в самом начале, и любой другой на его месте мог бы наплевать на него, движимый горечью обиды, но не Джейс. Джейс тоже наговорил Эйгону много лишнего, попрекнул всем тем, чем обычно попрекает каждый член семьи на каждом собрании. Будь на то повод или нет. Джекейрис любил его. Любил всем сердцем, горячо и нежно, и не смог бы оставить его. Пусть Эйгон ему врал, но делал он это чисто из лучших побуждений, пусть он что-то ему не договаривал и продолжал пить после всех тех ссор и проведенных бесед, но Джекейрис любил. А остальное было не столь важно. Утром он выставит объявление о продаже пульта и купит абонемент в спортзал. Все равно с музыкой у него всегда было не очень, а начать заниматься спортом никогда было не поздно.