Наедине

***

Крошечная подсобка встречает Жана едким запахом моющих средств, тут же вызывающим в памяти безумный взгляд капитановых глаз и смутную боль в спине. «Если б пидор нас сейчас увидел, отжимались бы до протертых костей» - думает Жан и давится нервным смехом. Шадис - последнее, о чем нужно вспоминать в контексте ситуации. От одной мысли о нем у Жана потеют ладони и немного мутит в голове. Изо всех сил стараясь выглядеть спокойно и круто, он втихаря вытирает руки о задние карманы. Если бог есть, то ему удалось украдкой избавиться от проблемы, если нет, то Йегер может попрощаться с белизной рубашки и чистой кожей. Жан, конечно, из вежливости прихорошился, но стирать специально ради встречи штаны это уже совсем по гейски. Да и вообще никто в здравом уме не предпочтет чистую форму плохо промасленному УПМ… Кроме Шадиса, вероятно, но о Шадисе он уже себе пообещал не вспоминать. Перед глазами на мгновение возникает образ неудачливого кадета, раскурочившего сегодня о застрявшую рукоятку клинка пальцы и глубоко въевшаяся в песок бурая лужа. «О таком вспоминать не время тем более» - одергивает себя Жан и делает глубокий-глубокий вдох. Никакой расчлененки. Он все-таки на запретном как-бы романтическом рандеву, а не при исполнении. Ну, официально может он и на дежурстве, но грех не воспользоваться удачным назначением. Совместить, так сказать, приятное с полезным. Для неконтролируемого потока сознания еще будет время - потом, когда они на пару с Йегером будут драить порученную гору грязной посуды. Сейчас же он настроен на другое и находится в душной вонючей подсобке совсем не для того, чтобы как лузер мяться на месте, думая о каком-то бреде. За плечом раздается нетерпеливый раздраженный вздох. Жан понимает, что это намек и ему становится стыдно за собственную нерешительность. Нужно заставить себя оторвать глаза от пола. Это не должно быть так сложно, но сегодня почему-то становится невыполнимой задачей. Хочется как-то по-умному прокомментировать происходящее, язвительно пошутить над местом встречи или отпустить скабрёзный комментарий про чужие фетиши, чтобы справиться с нервами, но ничего подходящего как на зло не приходит на ум. «Да что ты телишься, ей Богу» - недовольно тянет над ухом хриплый ото сна голос. Не желая оставаться в дураках, Жан раскрывает рот, намереваясь выпалить первое, что окажется на разбухшем языке, но не успевает. Чужие грубые руки намертво вцепляются в него и, развернув, впечатывают в расхлябанную дверь. Все слова разом вылетают из головы. Набрав в грудь воздуха, Жан пронзительно, по девчачьи, взвизгивает и начинает пинаться. Противно щелкающая ручка тут же неудобно упирается в копчик. Рассаженная на тренировке спина протестующе вспыхивает болью, и эта короткая вспышка выжигает в Жане любой намек на стыд, за секунду доводя до бешенства. Не особо соображая, он наугад залепляет застывшему в удивлении Эрену пощечину и с силой отталкивает от себя. Звонкий шлепок эхом отскакивает от тесных стен, догоняя отголоски визга. «Ты ебанулся?» - сквозь зубы выплевывает Жан и для острастки толкает еще разок. Он по-детски кровожадно надеется, что Эрену правда больно. Если его реакцию прокомментируют, он на полном серьезе начнет доказывать, что это внезапный симптом ПТСР - понятие «запретная тема» не распространяется на долбаебов без мозга. Он злится. Злится на себя, за то, что согласился на дебильное недосвидание, на Эрена за то, что сбил настрой, на спину, на тренировку, на мысли и против воли вырвавшийся визг. Руки чешутся развязать старый добрый мордобой - нечего без предупреждения вдавливать достойных людей в сомнительные вертикальные поверхности. Он с трудом подавляет импульс, разжимая кулаки. «Я как-то не подумал» - задумчиво, будто самому себе, мямлит Эрен и растерянно прикрывает пострадавшую щеку, кося виноватые глаза вбок. Под узловатыми пальцами наливается красным след от удара. «Да ты никогда не думаешь, дебил» - огрызается Жан и его немного попускает. Ну что, в конце концов, можно было ожидать от Йегера? Не букетов же и поцелуев в щечку. Во всем теле, ноющем, и внезапно тяжелом, не остается ни капли застенчивого предвкушения. Забавно, но до этого момента, он как-то даже и не осознавал, что оно было, пусть за ста слоями накрученных нервов, но все же… а теперь вот обидно, будто отняли… Жан разворачивается, прищелкнув каблуками и упирается носом во всю ту же ненавистную дверь. Он чувствует себя странно уставшим, будто короткий всплеск эмоций высосал из него все силы. Правая ладонь горит от силы пощечины. Жан бездумно сжимает ее вокруг прохладной ручки. В том месте, где он проелозил жопой по дереву гордо красуется едва заметный черноватый развод. Ебаное масло. Хочется пнуть эту проклятую дверь до искр перед глазами. Или хотя бы открыть порезче, чтобы тварь почувствовала, каково это когда твой относительный комфорт грубо прерывают. Неприятное покалывающее чувство расползается по раскаленной коже выше, к запястью, локтю, плечу. Как зараза. Или загноение. Жан замирает истуканом, понимая, что не имеет ни малейшего понятия, как поступить. Он ведь не может так просто, никак не объяснившись уйти. Или может? Что другие обычно делают, когда… Когда что? Ссорятся с…с…с кем, черт возьми? С сослуживцем? Едва ли сослуживцы имеют конфликты на почве неогроворенно жесткого начала прелюдии. У адекватных сослуживцев вообще прелюдий нету. С парнем? С любовником? Нормальные парни не заводят ни того, ни другого… Если… Что если он сейчас уйдет и это все так и закончится? В пропахшей порошком каморке, посреди ночного дежурства, к которому никто из них не отнесся с должным рвением. Будь Жан лучшим солдатом, он сюда даже не пришел бы, лучшим человеком – не остался бы. Ебись оно всем конем. Какой черт вообще его спутал с Йегером. Из всех людей… Не далее, чем неделю назад, Эрен с размаху приложил его головой о тренировочный плац. На левой стороне лица до сих пор гордо синеет разбитая о неприветливо жесткую поверхность скула, вдоль шеи рассыпаны черноватые отметины пальцев. На внутренней стороне бедра, наверное, уже никогда не заживет тонкий, рваный шрам, оставленный при отработке неумелым размахом Йегеровского ножа. И Жана никогда ничего не смущало. Любые совместные драки, оскорбления и грубости — это, в целом, будто бы часть давно установленного и привычного порядка мироздания. Это не плохо и не хорошо, в голове Жана большинство их с Эреном взаимодействий в принципе лишены какой-либо моральной оценки и являются просто данностью. Это никак. Это есть. Просто Жан, идя гормональный подростковый перепихон, отчего-то решил, что с ним должны быть трепетнее супруги в первую брачную ночь. Его до сегодняшнего дня особо не ебало как с ним будет обращаться Йегер, до тех пор, пока он молчит, в процессе не выносит мозги и не делает все неловким на следующее утро. Жан не знает, почему вдруг этой ночью такие вещи заимели для него какое-то значение. Он делает вдох. «Давай не сегодня?» Его пугает, что это прозвучало как вопрос, от ответа на который действительно что-то зависит. Он пару минут ждет, и не услышав ни звука, ощущает странное чувство потери. Жан обещает себе, что единственная причина, по которой он попробует еще раз – педантизм, побуждающий довести диалог до формального завершения и не ударить в грязь еблищем. «В следующий раз» - говорит, и пытается не скорчится от собственного неуверенного, все так же по - девичьи тонкого голоса. «Пойдем, нас ждет посуда». Наверное, будь он и правда девчонкой, это сделало бы все до смешного проще. За спиной раздаются осторожные, мягкие шаги. Жан боится, но сам не очень понимает, чего. «Жан, повернись, пожалуйста» - наотмашь бьет по натянутым нервам неожиданный тихий шепот. Слишком тихий. Настолько, что несколько секунд у Жана получается лелеять надежду, что это слуховая галлюцинация от недосыпа. Или сумасшествие. Или белочка. Или что угодно кроме необходимости лицом к лицу встретиться со взрослым разговором о чувствах и согласии. То, как быстро его надежда оказывается расколочена о заляпанный пол, можно посчитать забавным. Эрен хватает его за рукав рубашки трясущимися то ли от смущения, то ли от страха руками и мягко тянет на себя. Жан, нехотя, обреченно разворачивается. В это мгновение он чувствует особое душевное родство с жертвенным ягненком. Это если возвышенно. Если нет, то со свиньей на убой. Шрам на бедре начинает недовольно ныть. Лучше бы его реально нахуй зарезали. При рождении. Отчаянно не хочется поднимать на вырастающую перед глазами фигуру Эрена взгляд. Жан понимает, что это то, чего сукин сын дожидается, прожигая ему зенками макушку, но не может… Не может и все здесь. Он правда не знает, как Эрен выдерживает собственное отражение в зеркалах и отполированных поверхностях клинков. Будь он на его месте – перебинтовал бы к чертям все лицо… А хватка, хоть Йегер и трясется как осиновый лист, все такая же цепкая. Так просто его не отпустят. Осознавая, что они не могут простоять вот так всю ночь, и что что-то сделать все же придется, Жан решает пойти на компромисс и, вздернув голову, решает гипнотизировать чужой нос. Свинячий, со слегка косящей перегородкой и светлыми пятнами выцветших веснушек. Намного безопаснее глаз. Господи, ну что он молчит, как воды в рот набрал. Неужели придется говорить еще что-то? А что? Все, что ему позволяло самоуважение, Жан уже высказал. Ну не умолять же не прекращать их сомнительные свидания и быть нежнее. И вообще пошел Йегер нахуй. Не для него роза цвела. Сам попросил, сам пусть и скажет. А Жану все равно. Не так уж сильно его и напрягает удушающая, глухая тишина. Чем дольше он смотрит, тем больше нос косит вправо, а не единого слова так и не звучит. Возможно, от нервов, у него уже происходит искажение пространства. Что-то про миражи несчастных жертв пустыни, перед которыми растягиваются и сокращаются бесконечные пески. Жан нервно облизывает сухие губы. Да боже ж ты мой ну… Поток его мыслей прерывает неуверенное, маленькое касание к плечу. Эрен, все еще не издавая ни звука, медленно – медленно, будто давая время снова оттолкнуть, прижимает его к себе. У Жана перехватывает дыхание. Объятия – это что-то слишком личное, для их ситуации. Он никогда не видел, чтобы Йегер обнимал кого-то кроме самых близких друзей. В голове вата. Что? Как? Почему? Жан чувствует, как прижавшийся к нему Эрен деревенеет, весь становясь неловкими острыми углами. Он и сам замирает в ступоре, потерянный и красный до кончиков ушей. Они как метелки, накрест валяющиеся в противоположной стороне крошечной комнаты – два нелепых бревна, и Жан совершенно не представляет, что с этим делать. Эрен утыкается носом ему куда-то в шею. «Он похож на пса» - выдает гениальную мысль замутненное сознание, пока Жан осторожно, на пробу, поглаживает внезапно разошедшегося на нежность товарища по напряженной спине. Это смешная и неуместная ассоциация, впрочем, как любая другая, что он способен выдать в состоянии растерянности. Основная причина, по которой в подобные моменты неопределенности он старается молчать. Жан не уверен, что их с Эреном хрупкие, сомнительные отношения переживут что-то на уровне внезапного вброса зоофилии. Он одергивает себя – у них нет отношений. Эрен скользит грубыми подушечками пальцев по хитросплетениям ремней УПМ и Жан машинально отзеркаливает действие. Отрывистые движения их рук абсолютно идентичны, и оба, на каком-то подсознательном уровне, избегают пряжек и шлевок. Незачем трогать застежки, которые не собираешься расстегнуть. Это создает лишний соблазн. И что важнее, не соответствует вбитому в голову алгоритму действий. Кому как не Жану знать, что если захотеть, можно освободиться из оков ремней до смешного легко? Или освободить кого-то другого. На все дело ушло бы не больше 20 – 30 секунд – четко по нормативу. По-солдатски быстро. Так не получилось бы ни у какой гражданской девушки и, наверное, никогда не получится у его гипотетической будущей жены. Если только ей не станет кто-то из кадетского… Жан знает, кого хотел бы видеть в роли кандидатки, и запрещает себе, даже мысленно, произнести ее имя. Она нравится ему. Правда, искренне и очень сильно нравится. Не хочется оскорблять эти чувства — вот так. Только не когда он в каморке обжимается с ее, вроде как, братом вместо дежурства. Которого она, вроде как, любит. Которого Жан вроде как…Эрен дергается, чтобы отстраниться, и Жан поспешно убирает руки с его груди. Они так ничего друг другу не говорят. Эрен молча, все еще слегка дрожа, тянется Жану за спину и с мерзким, протяжным скрипом поворачивает ручку. Жан, поняв намек, неловко пятится в сторону, освобождая проход. Когда перед тем, как выйти в коридор, Эрен мимолетно сжимает его бицепс, Жан, вопреки себе, чувствует что-то омерзительно похожее на уверенность в завтрашнем дне.