* * *
Первый бой. Слишком лёгкий, слишком бескровный, неинтересный. Он чувствует себя разочарованным. Девчонка, которую ему описали, как опасную дерзкую убийцу, настоящую неуловимую тень Кеттердама, оказывается обычной уличной бандиткой, подраненной, неловкой и беспомощной. Единственный умный шаг — отступить на канат. С кем-то другим, возможно, сработало бы, но не с тем, кто учился фехтовать на веревке, натянутой над пропастью. Даниил играет с девчонкой как кот с мышкой и не чувствует даже былого азарта. Он бросает в неё лезвия одно за другим — едва ли не от скуки, почти не целясь. Пытается расшевелить, подстегнуть, заставить двигаться — учат всегда болью. И озлобляют тоже. Кому это знать как не ему? Всё бестолку. Девчонка уворачивается, сосредоточенно, старательно — да и только. Она смиренно принимает боль, принимает его силу, учится предсказывать его удар. Не выходит из себя, не кидается в бой, не дает ему ни капли привычных ощущений. Только темные сулийские глаза сверкают непокорным упрямым огнем. Инеж Гафа не сдастся. В этом действе нет чести. Будто он избивает и калечит беззащитную женщину, чей взгляд манит и обжигает. Не презрение читается в нём, а скорее жалость. Так смотрят на ущербных, на мужчин, которые настолько ничтожны, что даже не могут найти себе соперника по силам. Она младше него, так почему же смотрит с такой взрослой усталостью и иронией? Оглядывается через плечо и даже не вздрагивает, когда очередная звездочка задевает бедро. До силосной башни Инеж остается всего какой-то десяток шагов, наполовину растрепавшаяся коса качается черной змей, и канат дрожит под ногами натянутой струной, рождая где-то в глубине груди незнакомое томительное чувство. Словно это Даниил качается сейчас над пропастью, пронзенный десятками лезвий. Словно он этого хочет… Будь проклят Роллинс, втянувший его в этот позорный фарс! Это нужно просто закончить! Даниил заставляет себя оторвать взгляд от её глаз и ныряет вниз, крепко хватаясь за магнитный держатель. Один рывок — и тонкая хрупкая фигурка подстреленной птицей падает вниз. Всё! Быстро и неинтересно. Он закончил с этим делом. Он вернется в Шухан и больше никогда не вспомнит об этом позорном эпизоде. Вышло не убийство, не бой, не яростная схватка, а скучная расправа. Расправа мясника. Зря он взял эти засаленные бумажки, пропитанные дымом, виски и чужим жиром. Не стоило нарушать кодекс даже в такой мелочи. Из-за этого всё пошло не по плану, и на душе осталось лишь душное чувство гадливости и омерзения от этого города, от этой работы и от самого себя. Он спускается с башни, скользит по темной стене, легко цепляясь за выступы и неровности кладки. Белые одежды пачкаются грязью и мхом, а должны были бы кровью. Этой ночью всё неправильно.* * *
— Сетка? Так нечестно. Он позволяет себе усмехнуться. На земле его ждет сюрприз. Неожиданно для него самого — приятный. Ничего не закончилось. Ожившие мертвецы загораживают двух обессиленных девушек плотной стеной. Этой ночью преступаются все законы бытия. И это… интересно. Даниил не обращает внимания на вторую, высокую и угрожающе вскинувшую руки, его взгляд как магнитом притягивается к миниатюрной сулийке. На земле она кажется ещё более хрупкой, чем там, между небом и землей. Он должен презирать её, а не жадно вбирать глазами детали, вроде выбившихся тонких прядей, прилипших к покрытому испариной лбу, вроде тонких красных ручейков, струящихся по складкам одежды. — Я превосхожу тебя, — произносит он. — И ты это знаешь. К чему эта фраза? Он говорит её не столько для неё, сколько для себя, пытаясь убедиться, что всё до сих пор идёт по плану. — Сегодня тебе повезло. Её голос слабый, но в нём столько стойкой уверенности, что Даниил внезапно верит. Ему действительно повезло, только он ещё не уверен, в чем именно. В том, что она волей Святых осталась в живых в этот раз? В том, что их ждёт ещё не одна встреча? В том, что она обещает ему каждую из них? — Мы ещё встретимся, Призрак. Он отвешивает ей поклон и растворяется в ночной тьме. Сердце бьётся гулко и сильно, отдаваясь в ребрах странной болью. Он не хочет даже думать о её источнике. Неминуемая смерть Призрака — не причина.* * *
— Мне кажется, он — моя тень. Даниил растягивает губы в улыбке и откидывается назад, опираясь затылком в железную трубу. Стылый холод проникает в самый позвоночник и скользит по нему неуловимой ядовитой змеёй. Маленькая сулийка даже не представляет, до какой степени это стало правдой. Он следует за ними от самой гавани, легко выслеживает Бреккера с его командой и держится поодаль, лишь бы не терять из вида хрупкую сулийку. Он знает, где они прячутся, слушает их планы, пробирается в тот же отель. Он мог бы привести сюда Роллинса, но от одной мысли охватывает омерзением. Его работа — одно убийство, и не больше. Или два. Ещё одно он бы совершил без всякого заказа и, думается, заметно улучшил бы этот мир. Одним чудовищем в Кеттердаме станет меньше, и город вздохнет свободнее. А затем перерезать глотку Роллинсу — и воздух очистится ещё больше. Заодно отпадет необходимость убивать маленькую сулийку. Странные мысли, но они не выходят из головы, пока он, распластавшись на перекрытиях, сквозь вентиляционную решетку смотрит на помещение бело-золотой ванной. Спина Бреккера в рубашке кажется невероятно заманчивой мишенью. Всего один умелый бросок звезды или ядовитая игла — и больше у этого города не останется проблем. — В стене позади «Клуба Воронов» есть обесцвеченный кирпич. За ним ты найдешь двадцать тысяч крюге. В одиночку у тебя будет больше шансов… лучше уходи сейчас. Глаза Инеж расширяются, и на одно томительное мгновение Даниил вдруг отчаянно просит всех богов и Святых, чтобы она согласилась. Тогда он убьёт их обоих — и Роллинса, и Бреккера. И маленькая сулийка будет свободна. — Сделаю вид, что я этого не слышала. Это мои друзья. Я никуда не уйду. Он должен прекратить это наваждение. Он должен возненавидеть её. Он должен встретиться с ней в бою, и одержать верх. Это его работа. Его долг. Шлюха, убийца, блудница и воровка. Не забывай этого, Ланцов! Как ты собрался завоевывать корону, если тебя тянет к такому сброду? Даниил заставляет себя смотреть. На всё. Как Бреккер скользит длинными бледными пальцами под белые росчерки повязок. Как вздрагивает и замирает сулийская девчонка. Как Бреккер приникает к её шее в откровенном поцелуе… Дальше смотреть бесчестно, он отворачивается. Но заставляет себя обернуться вновь. Даниил уже слишком далеко ушел от своих кодексов. Он должен досмотреть до конца, чтобы излечиться от этого безумства, дурманящего наваждения. Он должен увидеть всё. Но его взора так ничего и не оскорбляет. Святые смеются над ним! Доверяют ему тайны Бреккера и маленькой сулийки, не дают ему ни единой надежды вырваться из пут этого колдовства, ни единого шанса возненавидеть. Он ненавидит. Бреккера. За его слова, за её восхищенный взгляд, за тихое “Каз…”, срывающееся с её уст. За то, что ему, Даниилу, не за что её презирать. — Ты выпрямляешь плечи, прежде чем начать двигаться… И не только. Она слегка шевелит пальцами, прежде чем схватиться за клинки, переносит вес на опорную ногу, явно выдавая следующее движение. Не использует ту гибкость, что дана ей от природы, предпочитая грубую драку кеттердамских улиц. Даниил уходит бесшумно, тенью скользит по кеттердамским крышам. Он по-прежнему весь в белом, но его не видят, не замечают. Он мог бы научить этому и маленькую сулийку, что предпочитает прятаться среди теней… Надо было взять заказ на Бреккера!* * *
Складки атласной ткани мягко шуршат у ног, павлиньи перья лукаво касаются плеч, когда хозяйка борделя обходит его по кругу. Слишком близко. Дуновение её назойливых духов касается ноздрей, Даниил брезгливо задерживает дыхание. — И зачем же ты пожаловал, мальчик? Какое у тебя ко мне дело? — Мистер Роллинс прислал меня, госпожа Ван Хауден, — ложь срывается с губ так привычно, словно в храме её не выбивали вместе с кровавым кашлем. — Мне нужны сведения об Инеж Гафе — все, которые у вас есть. — Вот как… — она останавливается напротив, затягивается от сигары в длинном мундштуке и выдыхает пахнущий цветами дым ему в лицо. — А мистер Роллинс помнит, что я уважаю право моих девочек на конфиденциальность личной жизни? Всё в ней дышит этой пошлой насмешкой лживого Кеттердама. Каждое слово — намек, каждый намек — новая ложь. Всё это зыбкая текучая трясина. — Разве мог бы он об этом забыть? Даниил кладет на стол пачку ассигнаций. Не худший способ избавиться от этого позора. — Ну что ж, пойдем, — Хелен Ван Хауден по-кошачьи улыбается. — Покажу тебе её комнату… Он следует за ней по полутемным коридорам, шелковые занавески колышутся вокруг удушливыми волнами, тянут к нему грязные жадные щупальца. Небольшая комната с широкой кроватью дышит ему в лицо ароматом благовоний и стыдным сухим жаром зажженных свечей. Полураздетая сулийка поднимается с постели и выступает ему навстречу, облаченная в лиловые шелка. Такая же миниатюрная и воздушная… улыбающаяся, тянущая к нему руки. Даниил невольно отступает, завороженный этим неожиданным видением. Госпожа Ван Хауден за его спиной издает негромкий смешок. — Кэш, выметайся! Господину нужно осмотреть комнату. Позже обслужишь его по высшему разряду, если он проявит на то желание! — Как прикажете, госпожа, — мурлычет сулийка и скользит мимо, невзначай прижимаясь к нему всем телом. — А ты хорошенький! Она успевает влажно провести языком по вишнёвым губам и сверкнуть лукавой улыбкой, прежде чем раствориться в багровой полутьме борделя. — Проходи, — Хелен Ван Хауден делает приглашающий жест рукой. — Здесь она спала и принимала клиентов. Когда Бреккер забрал её, здесь поселилась Кэш. — Какой она была? — Даниил оглядывается, пытаясь ничем не выдать своего смятения. Отсюда ему хочется сбежать и вместе с тем страшно уйти. Ему неуютно, словно он совершает какое-то кощунство. Хелен Ван Хауден дергает уголком рта, отчего её прекрасное холеное лицо вдруг искажается гримасой, будто из-под маски проглядывает истинный лик уродливого монстра. — Строптивой, всегда себе на уме, но умела нравиться. Иногда принималась рыдать прямо в кровати, некоторых это трогало, но слишком на любителя. Пришлось отучать. Никогда не утаивала деньги — к чести её. Эта женщина знает, что такое честь? — От неё что-нибудь осталось? — Всё лежит на туалетном столике, она ничего не взяла, кроме одежды. Теперь этим пользуется Кэш. Череда безликих пузырьков и баночек, множество женских принадлежностей для красоты, лиловая шаль, легкой дымкой покоящаяся на краю круглого зеркала. Даниил обводит их взглядом, и в груди нарастает тошнота. Он видел Призрака не так давно, чтобы с уверенностью сказать, что Инеж Гафа никогда больше не притронется к чему-либо подобному. Даже в ванной того проклятого отеля она сторонилась любых женских штучек. И почему-то от этого вдвойне горько. Он пришел в жилище шлюхи, чтобы узнать, что она никогда не была блудницей. Забавно, не правда ли? — У неё были постоянные клиенты? Был ли одним из них Бреккер? Наверное, да. Если это так, то станет легче решиться. Всё неправильно. Даниил должен вонзить клинок Призраку в живот, а не задаваться вопросами, кто она такая. Достаточно ли грешна, чтобы он пришел за ней? Вопрос срывается с губ сам собой. Госпожа Ван Хауден качает головой, но в глазах её проскальзывает торжествующий огонёк. — Бреккер никогда не интересовался ей. Не знаю, почему он выбрал именно её. Испортил мне бизнес, на неё был немалый спрос. И постоянные клиенты были, разумеется. Не все удовлетворились Кэш. — Кто? Молодец, Ланцов. Продолжай в том же духе, и короной тебя увенчают нищие, превознося, как царя шутов, а не законного наследника престола. Хелен Ван Хауден называет несколько имен, и с каждым произнесенным словом на губах её всё отчетливее играет насмешливая улыбка. — Если бы не мистер Роллинс, я бы подумала, что ты — один из тех влюбленных мальчишек, которые хотят отомстить всему миру за то, что шлюха никогда не будет принадлежать ему одному, — шепчет она ему на ухо, приблизившись. — Мой тебе совет, позволь Кэш сделать свою работу. Легче будет! Хелен Ван Хауден хищно улыбается и выскальзывает из комнаты, оставляя его в одиночестве. Даниил резко выдыхает и упирается руками в туалетный столик, в горле клокочет судорожный вздох напополам с бессильным бешенством. Нежные смуглые руки обвивают его плечи, отблеск свечей отливает золотом на бронзовой коже. Теплая мягкость женского тела прижимается со спины, заставляя его собственное наливаться свинцовой тяжестью. Вишневые губы прижимаются к его щеке, опаляют дразнящим жаром обветренную кожу, кончик жгуче горячего языка игриво касается выступившей щетины. Он вздрагивает. — Не бойся, — шепчет ему Кэш и осторожно перекладывает его руки себе на талию. Даниил смотрит в зеркало и не может оторвать взгляд от этой картины: хрупкой сулийки в своих объятиях. Кэш оттягивает воротник белого одеяния, покрывает горячими поцелуями его шею, скользит невесомыми ладонями по его телу, направляет его руки под лиловый шелк. Тщательно заплетенная коса качается черной змеёй взад-вперёд, и канат уходит из-под ног, увлекая его в пропасть.* * *
Он хочет найти её, он хочет убить её. Хочет, хочет, хочет… Её. Маленькую сулийку, грозного Призрака, гибкую бронзовую рысь. Даниил прижимает к лицу намотанную на руку лиловую шаль и закрывает глаза, ненавидя себя и презирая. В недрах уличных трущоб её называют Пауком, и Святые, до чего же они правы. Инеж Гафа — паук, а он — белый мотылек, попавшийся в её паутину. Как же мало ему потребовалось этого яда, чтобы сойти с ума! Торговец из храмовой лавки вздрагивает, когда из кеттердамского тумана ему навстречу выступает высокая белая фигура. — Какое у тебя ко мне дело? У него тяжелые кулаки и дурной нрав, он избивает любую женщину, когда не может осуществить свои желания — от собственной жены до сулийской девчонки в борделе. Исступленный женский крик — его единственная отрада и месть этому миру. Собственного он издать не успевает. — Теперь никакого, — глухо произносит Даниил и выдергивает нож из обмякшего тела. Он забирает у мертвеца его кошелек и выбрасывает его в канал. Сталь верного клинка мерцает довольным насытившимся блеском в лучах газового фонаря. Он не пользуется деньгами, но в состоянии заплатить за себя. Сулийка назвала имя. В их случае можно сказать, что они оба расплатились натурой. Если Инеж Гафа назовет ему все имена, то он исполнит свой долг с радостью. Сделает то, что не сделал Бреккер, утопит этот город в крови грешников. Он будет счастлив, если маленькая сулийка однажды назовет имя самого Бреккера.* * *
Церковь Бартера — одно из немногих мест в Кеттердаме, которое можно назвать прекрасным. Даниил подкидывает на ладони один из клинков. Он ждёт в каком-то лихорадочном, исступленном волнении. Роллинс приказал караулить Призрака именно здесь, и Даниил не собирается спорить. Это хорошее место для встречи. Скоро он увидит её, заговорит с ней вновь и наконец-то решит для себя, какой выбор ему сделать — избавиться от наваждения или поддаться ему. Он никогда не сможет сделать её царицей, никогда не сможет поставить рядом с собой, но он может… Белый мотылёк отчаянно бьётся в паутине собственных фантазий. В них маленькая сулийка облачается в белое, в них струится лиловый шелк и расплетается коса. В них она называет имена своих обидчиков одно за другим, шепчет ему их на ухо и вкладывает свои кинжалы ему в ладонь. Смотрит, как он вершит справедливый суд, и награждает восхищенным взглядом. Его. Не Бреккера. Инеж Гафа появляется на крыше неожиданно, но не видит его, не замечает. Даниил наблюдает за ней всё время, пока она всматривается во что-то там внизу, далекое и глубоко ему неинтересное. Он не прячется, он ждет её, держится почти на виду, прячась не в тенях, а на свету скупого керчийского солнца, но Инеж не ищет его, даже не оглядывается. В груди медленно набухает жгучий комок обиды. За эти дни Даниил погрузился в её жизнь глубже, чем кто-либо до него. Он знает её врагов, её мучителей, её приязни и мечты, он может расцветить её жизнь всеми красками, если только она позволит. Там внизу Бреккер играет свой спектакль, а маленькая сулийка и рада быть его частью, немой статисткой, восторженной зрительницей. Ей нет дела ни до кого другого. Даниил стискивает зубы и делает короткий взмах рукой. Звездочка летит плоско, со звоном ударяется о медную крышу и отскакивает назад. В последний момент ушедшая влево Инеж Гафа поднимает голову, и в её глазах ни капли удивления, лишь спокойная ирония и ожидание схватки. Она знала, что он здесь. Просто ждала, пока у него не кончится терпение. Маленькая умная сулийка. — Это было предупреждение, — произносит он и откидывает с головы капюшон. — Я хочу смотреть тебе в глаза, когда приговорю тебя к смерти. Приговор легко как вынести, так и отменить. Инеж извлекает кинжалы. Следующая звездочка отскакивает у неё от плеча, и Инеж ловит её раньше, чем та коснется крыши. Миг, и серебристая звездочка летит в него же. Даниил успевает увернуться и щурит глаза. — Мои клинки не предают меня, — говорит он с укоризной, и в тот же миг ногу пронзает острая боль. Маленькая сулийка теперь дерётся по-взрослому. Так, как дерутся бандиты из трущоб: грязно, дерзко, бесчестно. Так, как дерется лишь она: бесстрашно, ловко, с молниеносной скоростью и безумной грацией. Это не бой, это танец. Смертельный и захватывающий. Инеж без раздумий бросается навстречу его выпаду, проскальзывая в последний момент мимо лезвия, притираясь к нему всем телом, как делала Кэш несколько дней назад. В отличие от той она не целует, а жалит клинком. Кровь струится по ногам, и в груди жжет взрывной смесью чувств от злости до благоговения. Он хочет убить её, он хочет поклоняться ей, он хочет сделать её своей реликвией. Даниил принимает правила игры. Где-то в храме наставник в бессилии опускает бесполезную плеть. Даниил больше не опирается на Святых, он хочет остаться с маленькой сулийкой один на один, отрекается от прошлого и будущего. Есть лишь этот момент безумного танца. Одного на двоих. Лезвия разрезают сгустившийся воздух на тонкие ленты, но не достигают даже кончика взметнувшей косы. Он видит, как вздрагивают её пальцы, прежде чем выхватить очередной клинок, она всё так же опирается на одну ногу, но предсказать её он больше не может. Клинки бесполезно бьются о металл крыши. Шаг-шаг-вдох-выпад. Даниил втягивает воздух в грудь и растворяется в танце. Здесь и сейчас Инеж Гафа принадлежит лишь ему. Был ли ты с ней когда-нибудь так близок, Бреккер? Вдыхал ли её дыхание, прижимал ли к себе, чувствуя, как ласково пропарывает кожу её клинок? В любой схватке есть свой ритм, свои правила. Она делает людей ближе, чем самая страстная ночь. — Ты проливаешь королевскую кровь, маленькая сулийка, — произносит он, когда они расцепляются, и кивает на её обагренную алым ладонь. Инеж смотрит на него с усталой жалостью, поднимает одну бровь и небрежно вытирает руку о штаны. От этого незамысловатого жеста что-то обрывается в груди. Внезапное понимание проносится безжалостной вспышкой: она жалеет его за эту веру в собственное происхождение, считает его сродни тем блаженным, что провозглашают себя правителями Шухана и Керчии. Для неё он не больше, чем взбалмошный мальчишка… Это выбивает почву под ногами, обжигает щеки волной злого стыда. Даниил кружится в обоюдоостром танце клинков, но больше не чувствует того упоения, каким горел до сих пор. Каждое движение отдается этой стыдной болью. Он делает последнее признание. — Ты лучше, чем я думал. Они стоят на узком выступе, возвышаясь над этим городом. Они могли бы стоять рука об руку, могли бы очистить его от зла, но он уже понимает, что эта дорога не для них. Белый мотылек придумал себе слишком много. У него остается последний фокус. Красный порошок летит с ладони в золотистые сулийские глаза. Даниил выставляет руку, страхуя, но маленькая сулийка обходится без него и даже ослепленная отскакивает в правильную сторону. Даниил бросается следом. Последняя надежда. Если он победит её, то заберёт её из этого города силой, он приручит её, он возвысит её народ и подарит ему мир, когда придет его время. И он покарает каждого грешника в этом грязном городе… Кусок кладки под ногой внезапно уходит вниз. Он замирает над пропастью, качаясь на ветру, и успевает взглянуть в широко открытые глаза Инеж Гафы. В них целый мир. Мир, где нет места ни ему, ни Бреккеру. Даниил раскидывает руки в стороны и улыбается молчаливому керчийскому небу.