пт, 27 января 1989 г.
07:51
Они не виделись всю неделю. Они не виделись вплоть до дня дачи ее показаний. Вплоть до сегодняшнего дня. Они не виделись всего лишь четыре дня, но на смену еще совсем недавно познанному чувству страха пришло еще одно новое чувство. Чувство тоски по кому-то. Это было крайне ужасное чувство. Чувство, что неприятно зудело где-то внутри. Чувство, избавиться от которого было невозможно, потому что не ты управлял этим чувством. Оно управляло тобой, не оставляя тебе ни единого выбора. Вынуждая тебя мириться с ним. Принимать его. Она сидит на скрипучем стуле в тусклом коридоре, краска на стенах которого уже шелушилась определенно не первый год. Протертый линолеум следовало бы давно заменить. Вымыть пыльные окна в разводах. Полить несчастный фикус в конце коридора. В конце концов, все в этом мерзком здании выглядело нелепо. Неухоженно. Грязно. Все, кроме глупой доски почета «Лучшие сотрудники отдела», что была определенно чуть ли не единственным объектом, с которого здесь в принципе стиралась пыль. Наконец одна из дверей открывается. Скрежет несмазанных петель неприятно режет по ушам. Из неизвестного кабинета выходит отец. Он не произносит ни слова. Смеряет ее своим надзорным взглядом и молча указывает рукой на открытую дверь, словно бы приглашая ее пройти. Оля сразу же чувствует неладное, ведь это был совершенно не тот кабинет, в котором она должна была давать свои показания. Она знала это наверняка. За несколько минут, проведенных в этом угрюмом коридоре, она успела изучить каждую из табличек, что висели здесь около каждой из дверей. Она лишний раз убеждается в этом, когда поднимается со стула и подходит поближе к кабинету, из которого вышел ее отец. Глупый текст на потертой металлической табличке снова бросается в глаза. Отдел по работе с несовершеннолетними Младший лейтенант Смирнова И. С. Несколько секунд она борется с внутренним сомнением, но все же молча проходит в указанный кабинет. Дверь за ней тут же закрывается. За одним из письменных столов она замечает знакомое лицо. Смирнова Ирина Сергеевна. Младший лейтенант. Инспектор по делам несовершеннолетних. Несколько раз она бывала у них дома, когда они с ее отцом работали допоздна, и могли чуть ли не до утра шуршать своими дурацкими бумагами в их гостиной. — Что за херня? — с какой-то нервной улыбкой спрашивает Оля, вот-вот ожидая подвоха. — Присаживайся, пожалуйста, — но Ирина лишь приветливо улыбается, указывая рукой на свободный стул напротив своего рабочего места. Оля игнорирует ее жест. — Вы ведь инспектор по делам несовершеннолетних? А мне, типа, уже девятнадцать. И вообще, я пришла сюда, чтобы дать показания, поэтому… — Все верно, — перебивает ее девушка. — Это всего лишь небольшая дружеская беседа в целях профилактики, прежде чем ты пойдешь давать свои показания. Не для протокола. Так ты присядешь? Вся эта ситуация выглядит до одури абсурдной, но Оля все же занимает указанное ей место. Ей было просто интересно. Интересно, к чему их могла привести эта «дружеская беседа в целях профилактики», которую организовал ее ублюдочный папаша. — Так, ты дружишь с ребятами из «Универсама»? — словно бы издалека пытается зайти Ирина, но выходит у нее дерьмово. «Дружишь». Самое ужасное слово для трактовки отношений между членами одной группировки. Оля молчит. Не видит ни малейшего смысла в том, чтобы тратить свои силы на ответы на столь очевидные вопросы. Отец наверняка успел посвятить ее во все необходимые детали. — И с Андреем тоже знакома? — Ирина не оставляет жалких попыток завязать никчемный разговор, между делом ненавязчиво вынимая со своего стола толстый блокнот, вооружаясь ручкой. «Не для протокола». Ага, как же. — Вы про Пальто? — все же решает отозваться Оля. — Я про Андрея Васильева. Знаешь, а ведь у его матери начались серьезные проблемы с психикой, после того как он связался с «Универсамом». — Здорово? Вот бы и у моего папочки они начались, — Оля широко улыбается и нагло откидывается на спинку стула, закидывая ногу на ногу. — Что ты собираешься писать в своих показаниях? — резко сменяет тему Ирина. Ее тон также становится менее дружелюбным. — Правду. — Правду? И с каких же пор сто восемьдесят девятая статья вдруг стала правдой? Статья 189. Укрывательство преступлений. — Может быть, мы поговорим о сто восемьдесят третьей статье? — ее губы растягиваются в очередной улыбке. Статья 183. Понуждение свидетеля или потерпевшего к даче ложных показаний. — Или на «мусоров» она не распространяется? А то еще загремите на пару лет. С моим папашей за компанию. Как Вам такая правда? Ирина Сергеевна молчит. Она закрывает свой блокнот, в который так ничего и не записала, убирая его обратно в стол. — Думаешь, если бы кто-нибудь из твоих пацанов сейчас сидел бы на этом самом месте, то они бы тебя точно так же выгораживать кинулись? Оля смеется. — А мелкий-то прав оказался, — наконец произносит она. На лице Ирины явное недоумение. Она откровенно не понимает реакции своей собеседницы. — Марат рассказывал мне об этом. Предупреждал о том, что мне здесь будут по ушам ездить, чтобы заставить усомниться в собственных словах и позволить собой манипулировать. Вы даже четырнадцатилетнего пацана сломать не смогли, но все же решили опробовать свои приемы на мне? — И все же? — Да, — резко отрезает Оля. — Да, понятно? Я уверена в том, что меня бы они выгораживали точно так же. — И по носу тебе, конечно же, заехал не один из них, — с какой-то отвратительной иронией в голосе подчеркивает ее внешний вид Ирина. — А это уже не твое дело. Дружеская беседа окончена, — Оля резко поднимается со своего места и выходит из кабинета, под которым ее все это время дожидался отец. — Ты готова давать свои показания? — его голос так и сквозит явной уверенностью в успехе своего никчемного плана. — Да. Она старается звучать твердо и убедительно. Старается безупречно отыграть свою роль. Роль наивной дурочки, которую ему успешно удалось сломить подставной «дружеской беседой в целях профилактики». Уже через пару минут она оказывается в нужном кабинете. Под пристальным взглядом молодого лейтенанта она размашистым почерком записывает свои показания. Свои правдивые показания. Слово в слово. Поминутно. Она с легкостью воссоздает на бумаге день, проведенный в компании Кощея. Она ставит дату и подпись под своими показаниями. Она передает листок парню, что все это время сидел напротив нее, когда он тут же звонит в дежурную часть, чтобы доложить об этом, а следом за его звонком в кабинете вновь появляется отец. Заветный листок с ее показаниями попадает прямиком в его руки. Он бегло проходится взглядом по тексту несколько раз. Словно бы одного раза было недостаточно. Словно бы он пытался изменить текст на бумаге силой мысли. — Ты, наверное, издеваешься? — ловким движением руки он сминает листок с ее показаниями в крошечный комок. Он пытается держать себя в руках. Пытается звучать спокойно. Пытается не проявлять лишних эмоций. Но Оля видела его насквозь. Знала его наизусть. И один только его взгляд уже переносил ее в тот самый вечер, когда он впервые позволил себе поднять на нее руку. — Предпочла этих малолетних зеков своему отцу? — Да дерьмо ты, а не отец, — резко отрезает Оля и тут же поднимается со своего места, готовая принять любой исход. Готовая принять очередной удар по лицу, лишь бы поскорее убраться отсюда. Только вот у ее отца были совсем иные планы. — Я не понимаю, — его голос кажется таким растерянным и обреченным, что его даже почти становится жаль. — Чего тебе не хватает? Этот риторический вопрос был началом конца. — Ты плохо живешь? Может быть, нуждаешься в чем-то? В одежде? Еде? Расскажи же мне, — он делает паузу. Но совсем не для того, чтобы позволить Оле ответить. Скорее для того, чтобы придать своему монологу драматичности. — В какой момент ты решила, что шляться с малолетними уголовниками – это лучшее, на что ты можешь претендовать в этой жизни? В какой момент решила, что хочешь сдохнуть где-нибудь в сугробе за неподеленный кусок асфальта? — он делает очередную паузу, парой шагов сводя расстояние между ними к минимуму. Их разделяют считанные сантиметры. Он смотрит в упор на нее. Смотрит так глубоко, словно бы надеется сломить ее своим взглядом. Словно бы она была очередной подозреваемой, на которой он пытался отточить безупречное мастерство своих «ментовских» навыков. Только вот с ней его фокусы не срабатывали ни разу. Не сработали они и сейчас. — Из них ведь единицы доживают до сорока, потому что остальные дохнут как мухи — его голос разрезает затянувшуюся паузу. — От «черняшки», СПИДа, пулевых, ножевых… — Забавно, — резко перебивает его Оля. — Маме даже не пришлось связываться с малолетними зеками, чтобы сдохнуть от тринадцати ножевых ранений на пороге собственной квартиры, — с какой-то обреченной улыбкой произносит она, осознанно ступая по тонкому льду. Она чувствует, что отец на пределе. Что вот-вот он вновь врежет ей по лицу. Скорей бы. Скорей бы, лишь бы свалить отсюда как можно быстрее. Внезапный звук телефонного аппарата нарушает неловкое молчание, повисшее в воздухе. Оля даже успевает обрадоваться, полагая, что этот звонок станет ее спасением. Полагая, что вот-вот отец переключится на что-то более значительное, а она просто «умоет руки», хотя бы на какое-то время оттянув неизбежный исход этой абсурдной ситуации. Она еще никогда в жизни так сильно не ошибалась, ведь этот самый звонок, который казался ей последней надеждой на спасение, на самом деле оказался началом ее краха. Молодой лейтенант незамедлительно отвечает на телефонный звонок. Несколько секунд он общается с собеседником короткими фразами из разряда: «Вас понял», «Принял», «Так точно», прежде чем положить трубку и обратиться к ее отцу. — Господин прокурор, принято доложить, что Бессмертный Владислав Алексеевич покинул город. Он двое суток не появлялся по месту регистрации, а сегодня утром его автомобиль был зафиксирован в Зеленодольске. Прямо сейчас передаем оперативную ориентировку по всем постам. — Ты знала об этом? — отец обращается к ней, перебивая парня на полуслове. Оля молчит. Она молчит, но понимает, что это он. Тот самый момент. Момент, когда ее отец сорвется, стоит ему только услышать ее ответ. Услышать правду. Правду, которая ему не понравится. Правду, которую он уже знает. Знает, но все же задает свой глупый вопрос в наивной надежде на какое-то чудо. — Ты знала о том, что он покинул город? К черту. — Знала. Дверь кабинета открывается одновременно со взмахом его руки. Он отвешивает ей очередную пощечину. Звонкую, резкую, безжалостную. Оля не успевает прийти в себя. Щека все еще неприятно ноет от предательского удара, прежде чем ее взгляд наконец фокусируется на Турбо. На Турбо, который уже бросается на ее отца. Так резко и внезапно, что никто из присутствующих даже не успевает среагировать. Он наносит два сокрушительных удара по его челюсти, прежде чем она хватает его за руку, но ее сил оказывается слишком недостаточно, чтобы предотвратить очередной удар. Темная кровь брызжет на стол. — Турбо, хорош! — она вновь хватает его за руку, но он все еще не слышит ее. В его глазах застыло отражение гнева. Ненависти. Злобы. Она еще никогда прежде не видела его таким. И это поистине ее пугало. — Турбо, мать твою! Оля начинает паниковать не на шутку, когда видит, что ошарашенный парень за столом уже пытается связаться с дежурной частью, но Турбо опережает его, резко вырывая телефонный аппарат из чужих рук, прежде чем разбить его о стену. — Да пошли уже наконец! — на этот раз Оле все же удается схватить его за руку. Не потому, что в какой-то момент она вдруг стала сильнее. Просто он наконец позволил ей это сделать. — Я тебе в следующий раз глотку зубами перегрызу! — ненависть в его взгляде наконец выплескивается в слова. Его голос звучит слишком жестоко. Его голос буквально кажется ей чужим, ведь она едва способна узнать его в подобном тоне. ♪ deepins – этажи ♪ Они наконец оказываются в коридоре. Он сжимает ее ладонь в своей руке. Без лишней силы. Ровно так, как он делал это в ту самую ночь, когда они сбегали от «Перваков». И паника ее внезапно сменяется тем самым чувством, которое она впервые испытала по отношению к нему в ту же ночь. Внезапным чувством уверенности. Внезапным желанием довериться ему вновь. Им удается проскользнуть мимо дежурной части, не привлекая внимания. Им удается покинуть здание, прежде чем паника из злополучного кабинета успевает разнестись по всему участку. Из отделения они сразу же запрыгивают в знакомый ВАЗ, припаркованный у самого входа, тут же трогаясь с места, едва за ними успевают захлопнуться двери. Уже через несколько секунд обшарпанное здание почти исчезает из виду, когда Оля оборачивается назад, чтобы окончательно убедиться в том, что за ними не было хвоста. — Так и будете молчать? Че там было-то? — наконец отзывается Вахит, когда они отъезжают на достаточно безопасное расстояние от участка. Оля молча отворачивается, прислоняясь головой к окну. — Ты сказать ничего не хочешь? — голос Турбо все еще звучал грубо. Она молчит. И такой расклад его явно не устраивает. Только вот вместо лишних слов он резко хватает ее за руку, которую она тут же вырывает из его крепкой хватки. — Кто сказал тебе, что ты имеешь право хватать меня, когда тебе вздумается? — Оля смеряет его своим озлобленным взглядом, после чего вновь отворачивается к окну. — А кто тебе сказал, что ты имеешь право поворачиваться спиной, когда к тебе «старшие» обращаются? На меня смотри, — его голос по-прежнему звучал грубо, но хватать ее он больше не решался. На этот раз она все же обернулась к нему сама. — Да пошел ты нахер со своими «понятиями», ясно? И она бы не удивилась, если бы он позволил себе поднять на нее руку. В ходе последних событий, разбитый нос уже давно стал привычным дополнением к ее внешности, поэтому она была готова к чему угодно. Но Турбо даже ничего ей не отвечает. — Меня, блять, никто в курс событий посвятить не хочет? — в очередной раз раздается голос Вахита. — Что у вас там произошло за десять минут? — Нихуя не произошло, — как-то резко огрызается Турбо. — Просто наши папаши-мудилы оказались из одной пробирки. — А чего тебя это так заботит? — Оля вновь поворачивается к нему. — Ты так об этом говоришь, словно бы тебя это удивляет, — она цитирует его, почти дословно повторяя все то, что он говорил ей в ту самую ночь, когда сам заявился к ней домой с разбитым лицом. — Разве не такие у вас здесь в Казани развлечения и местные традиции? — Это, блять, другое, понятно? — Да какая вообще разница? Вечером он вернется домой и мне все равно от этого никуда не деться. И его блядские показания мне все равно придется переписывать под его диктовку. Не удивлюсь, если во время этого он будет держать меня на мушке. — Зима, ко мне нас закинешь, — Турбо словно бы пропускает мимо ушей все, что она сказала. Казалось, что он уже давно решил все за нее. — На базу сегодня не погоните? — Завтра в ДК увидимся. — А меня ты спросить не хочешь? — наконец взрывается Оля. — А у тебя какие-то возражения по этому поводу есть? И он был прав. Он, блять, был чертовски прав. И это чертовски ее раздражало. У нее буквально не могло быть никаких возражений. Она была готова отправиться куда угодно, лишь бы не возвращаться этим вечером домой. Лишь бы не возвращаться туда совсем. Она была готова вернуться в пыльный сырой подвал, лишь бы не домой к отцу. Лишь бы больше никогда в жизни не оставаться с ним наедине. Она чувствует себя крайне дискомфортно, когда они наконец оказываются дома у Турбо. Ей дискомфортно от воспоминаний о том, что его мать умерла буквально несколько дней назад. Ей дискомфортно от мыслей о том, что его отец наверняка прямо сейчас находился в следственном изоляторе. Или, возможно, он уже сидел в какой-нибудь камере с вынесенным приговором? Ведь они ни разу так и не поднимали эту тему после той самой ночи. Пустая квартира была окутана призрачным запахом затхлого одиночества. Словно бы что-то ужасное пряталось в каждом из ее темных уголков. Что-то, что отбирало последнюю надежду на счастье. И пустота эта казалась такой глубокой, словно бы время в этих тесных стенах давно застыло в предвкушении неизбежного конца, а ядовитый запах одиночества проникал сквозь кожу, отравляя душу надеждой, которой когда-то был окутан этот дом. — Есть хочешь? Внезапный вопрос нарушает мертвую тишину. Столь глубокую, что эхо его голоса почти отзвуком разносится по пустому коридору. — Нет. Больше она ничего не говорит. А он больше ни о чем и не спрашивает. Она молча снимает обувь и верхнюю одежду. Молча движется в сторону ближайшей комнаты с распахнутой дверью. Ей даже не нужно его приглашение. Она слишком измотана для лишних разговоров. Слишком обессилена для чего-либо в принципе. Она хочет просто уснуть. Хочет просто закрыть глаза и оказаться в завтрашнем дне. Хочет верить в то, что он будет лучше, даже если уже сейчас она знает, что это не так. Больше ничего и никогда не будет лучше. Вот в чем она действительно могла быть уверена наверняка. Ближайшая комната оказывается пустой гостиной с огромным обветшалым диваном около стены. Она забирается на него без малейших раздумий. Она ложится лицом к стене, подтягивает колени к груди и сворачивается в крошечный комок, занимая так мало места. Она слышит, как Турбо ложится позади нее. Она чувствует его взгляд на себе. Чувствует его громкое дыхание на своих волосах. Но он ничего не говорит. Он даже не пытается к ней прикоснуться, и она благодарна ему за это.22:16
Оля просыпается, когда понимает, что замерзла. Когда понимает, что они проспали весь день. Когда переворачивается на другой бок и замечает холодный лунный свет, озаривший всю комнату. — Турбо, — она осторожно шатает парня за плечо, но это не приносит никаких результатов. Он все еще спал слишком крепко. — Проснись, слышишь? — на этот раз она повышает голос и почти пинает его по плечу, но ее попытки по-прежнему были тщетны. Больше она не пытается. Просто упирается в его тело ногами и с грохотом скидывает на пол. — Я хочу сходить в душ, — как бы невзначай произносит Оля, когда парень наконец приходит в себя и поднимается с пола, потирая затылок. — А на пол ты меня нахрена скинула? — Спроси что-нибудь полегче. Он прожигает ее недовольным сонным взглядом, после чего просто уходит из комнаты. Она ничего не понимает, но и не спрашивает. Просто поднимается с дивана и идет следом за ним. На развилке в конце коридора он скрывается за очередной дверью, которая вдруг внезапно захлопывается у нее перед носом. Очень гостеприимно. Отчего-то она так и не решается зайти внутрь. Но Турбо возвращается к ней уже через несколько секунд. Он держит в руках стопку из аккуратно сложенного полотенца и какой-то одежды. Его одежды. — Спасибо, это очень мило, но все же не совсем мой размер, знаешь, — с улыбкой подначивает Оля, кивая взглядом на вещи в его руках. — Другой одежды все равно нет. Но я буду не против, если ты предпочтешь остаться голой, знаешь, — ни единый мускул на его лице не дрогнул. Он словно бы говорил всерьез. — Ага, размечтался, — ее голос звучит крайне неубедительно. Она не верит даже сама себе. Чувствует, что краснеет. Выглядит глупо. Нелепо. Наконец она забирает вещи из его рук и оборачивается к ванной комнате, когда вновь слышит его голос. Тот самый голос. — «Размечтался» как в прошлый раз? — он улыбается. Она не видит его лица, но всем своим нутром чувствует, что он улыбается прямо сейчас. Той самой мерзкой ухмылочкой, которую ей каждый раз хочется сбить с его глупого лица, боже. И если бы обе ее руки не были заняты дурацкой одеждой, она бы набросилась на него прямо посреди коридора его собственной квартиры. Но прямо сейчас она не могла даже показать ему средний палец, и это так чертовски сильно ее бесило. Она принимает самую провальную тактику – игнорирование. Она понимает, что это поражение, ведь побеждает не тот, кто делает выбор в пользу молчания. Побеждает тот, у кого всегда имеется финальный аргумент. Тот, за кем остается последнее слово. В этом раунде побеждает Турбо. Спустя полчаса она выходит из ванной комнаты. Влажные волосы каплями стекают по длинной футболке, которая оказалась настолько большой, что буквально прикрывала ее ноги чуть выше колен. Она уже собирается вернуться обратно в гостиную, когда слышит очередные звуки из той самой комнаты. На этот раз любопытство берет верх. На этот раз она все же решается заглянуть внутрь. Ничего необычного. Ничего секретного. Самая обыкновенная спальня. Балкон, книжный стеллаж, письменный стол, настенный турник, несколько плакатов с отечественными исполнителями, афиши американских боевиков, огромная кровать у стены, которую он прямо сейчас застилал комплектом свежего белья. Он никак не реагирует на ее появление. Просто продолжает возиться с огромным пододеяльником, пока она разглядывает его спальню. Пока она наконец не подходит к письменному столу. Пока она не вынимает из какого-то альбома листок с черно-белым рисунком. Это был портрет. Ее портрет. Такой небрежный и идеальный одновременно. Это был лишь набросок, выполненный шариковой ручкой, который наверняка никогда не должен был стать полноценным портретом, но она все равно узнает в нем себя. В глаза бросается дата, оставленная в правом нижнем углу. 19.01.89 г. Тот самый день, когда она обрезала свои волосы. Тот самый, когда она заплакала впервые за последние пятнадцать лет. Заплакала из-за парня, который ей даже не нравился. Он рисовал ее в тот самый день?.. — Разве я сказал, что тебе можно что-то трогать? Его голос не звучал грубо. Он звучал оскорбленно. Словно бы она нарушила его личное пространство, когда решила взглянуть на этот рисунок. Словно бы она проникла в ту самую частичку его души, вход куда был под строгим запретом для всех. Он не хотел впускать ее не в свою комнату. Он не хотел впускать ее в свою душу. — Спокойной ночи, — Турбо забирает все альбомы с письменного стола и сразу же направляется к двери. — А ты разве будешь спать не здесь? — все же решается спросить Оля. — Ты хотела, чтобы я спал с тобой? — Нет? Просто… ты должен был напроситься спать со мной, а я бы послала тебя нахрен. Он улыбается, но ничего не отвечает. Он еще раз желает ей приятных снов, после чего наконец оставляет ее одну.02:16
Она просыпается третий раз за ночь. Она просыпается, когда дурацкая гроза за окном подбирается так чертовски близко. Когда грозные вспышки ее молний сверкают так ярко и громко, что это буквально начинает сводить ее с ума. Бронтофобия – так на научном языке называется боязнь грома и молний. Прежде всего, у человека срабатывает инстинкт самосохранения, так как он подсознательно чувствует опасность, связанную с таким явлением природы, как гроза. Оля ничего не знала об этом странном слове. Все, что она знала о своей единственной фобии – это то, что она была порождена ее отцом. Ублюдком, которому хватало ума оставлять пятилетнего ребенка одного дома. Ребенка, который должен был бы находить защиту и опору в своем единственном близком человеке. Ребенка, который все детство был вынужден прятаться в огромном темном шкафу, выбирая меньшее из двух зол. Выбирая замкнутое темное пространство, лишь бы спастись от безжалостных явлений свирепой природы. Но она выросла. Шкаф стал ей мал. Но страх никуда не исчез. Как и этой самой ночью. Оля поднимается с кровати и принимается наматывать круги по комнате, пытаясь усмирить себя глупой считалочкой до десяти. Пытаясь дышать медленно и глубоко. Но это не помогает. Нихрена из этого, блять, не помогает, когда яркие вспышки молний озаряют собой всю комнату, а звуки грома могучим рокотом неустанно разрезают черное небо за окном. Она сдается и выходит в коридор. Помещение без окон кажется ей спасением. Настоящим убежищем от собственной фобии. Таким отчаянным и глупым. Она вновь принимается наматывать круги. Ходить по коридору вперед-назад. От входной двери до ванной комнаты в конце коридора. От ванной комнаты в конце коридора до входной двери. Это продолжается почти двадцать минут. Двадцать минут она наматывает бесконечный марафон в стенах тесного коридора. Она уже собирается вернуться обратно в комнату, ведь ей почти удается убедить себя в том, что звуки негодующей природы почти утихли, когда по небу разносится очередной раскат грома. Когда дверь посреди коридора неожиданно открывается. Когда в дверном проеме гостиной появляется Турбо. — Че ты тут скребешься уже полчаса? — его голос сонный и хриплый. Он лениво потирает сонные глаза пальцами, пытаясь сообразить, что к чему. Все еще пытаясь побороть эту тонкую грань между сном и реальностью. — Ничего, — Оля замирает на месте. Она молится только о том, чтобы он ничего не понял. Ни о чем не догадался. Чтобы он просто вернулся обратно в гостиную и позволил ей продолжить сходить с ума в одиночку. Но нихрена подобного. — Да ладно… — на его губах появляется та самая ухмылка. — Что? — Ты сейчас серьезно? — он улыбается уголком рта и опирается о дверной косяк. — Я тебя не понимаю, — на ее губах тоже появляется ухмылка. Лишь слегка нервная. Такая, что выдает ее с потрохами. — То есть, ты подрезала у меня сотку, — он неожиданно загибает один палец на своей руке, — согласилась штурмовать комиссионку буквально с незнакомыми пацанами, — Турбо загибает еще один палец, — посреди ночи поперлась со мной на точку «Перваков», — третий палец загибается следом, — приперлась на сборы, когда я всем рассказал о твоем папаше, — четвертый палец, — нарушила «кодекс», когда подняла ложную тревогу на рынке, — пятый палец, — получила по фанере от Леры, Кощея, своего ублюдочного папаши, — он загибает сразу три пальца на другой руке, кажется, намереваясь продолжить. — Да хватит уже, — но Оля резко его перебивает. — Что «хватит»? — Турбо смеется. — После всего дерьма, что ты пережила за последние пару недель, ты собираешься мне сказать, что боишься какой-то там грозы? Какой-то там. Какой-то там?.. — Нихрена я не боюсь, понятно? Теперь ее голос звучал оскорбленно. Теперь он нарушил ее личное пространство. Теперь он проник в ту самую частичку ее души, вход куда был под строгим запретом для всех. В ту самую частичку ее души, в которую она бы предпочла никого не пускать. В ту самую частичку, где она хранила все свои страхи. Ее голос звучал оскорбленно и совсем неубедительно. Ее голос был пропитан страхом и поражением. Но Турбо больше ничего не говорит. Он прикрывает дверь в гостиную, после чего просто подходит к ней и берет за руку. Он ведет ее обратно в спальню. В спальню, из которой она сбежала, пытаясь найти свое укрытие в тесном коридоре. В спальню, которая все еще пестрила светом мерцающих вспышек за окном. Ей вновь становится не по себе. — Ложись, — он откидывает одеяло и просто кивает взглядом на постель. Она впервые решает не спорить. Она просто не в состоянии. Ее моральных сил было буквально слишком мало для такого глупого спора прямо сейчас. Она послушно забирается в кровать, натягивая одеяло до самого подбородка. Словно бы оно могло спасти ее от глупого детского страха. Словно бы оно было волшебным. — Спи. Я посижу с тобой, — и он садится на край кровати, осторожно поправляя конец одеяла. Она послушно прикрывает глаза и ложится набок, поворачиваясь к нему спиной, но глупые мысли не дают ей покоя. Глупые мысли о том, что он почему-то вынужден сидеть с ней посреди ночи, ведь она жалкая трусиха, которая боится «какой-то там грозы» в свои девятнадцать лет. — Можешь полежать со мной? — вдруг неожиданно отзывается Оля. Ее голос такой тихий, что она даже не была уверена в том, что он вообще ее услышал. Но он услышал. Она понимает это, когда по спине пробегается легкий холодок. Когда он приподнимает край одеяла, чтобы прилечь рядом с ней. Когда она вновь ощущает его дыхание на своих волосах. Очередной раскат грома за окном заставляет ее содрогнуться. Он замечает это. Он ненавязчиво обнимает ее со спины, когда первые капли дождя наконец разбиваются об окно. Его ладонь такая теплая, что даже сквозь футболку она ощущает ее слишком хорошо. Незнакомое чувство заполняет ее приятным теплом изнутри. Ее тело больше не поддается собственному сознанию. Она понимает это, когда мышцы ее живота неосознанно напрягаются от его прикосновений. Она понимает это, когда ее тело в очередной раз содрогается, только вот грозы больше не слышно. — Грозы больше не слышно, — его горячий шепот над самым ухом вызывает помехи в ее сознании. — Так и будешь дрожать? Она молчит. Молчит, но чувствует, что он улыбается. Снова. Только это больше не та глупая ухмылка, за которую ей бы хотелось ему врезать. Эта та самая улыбка, ради которой ей хочется обернуться к нему лицом. Которую ей хочется увидеть. Та самая улыбка, которую ей бы не следовало видеть, если только она не хотела в него влюбиться. Его рука неожиданно касается ее бедра. Теплая ладонь почти прожигает ее кожу, когда он плавно ведет ее вверх, задирая край длинной футболки, чтобы наконец коснуться ее оголенного живота. Его уверенные движения все такие же. Нежные, ненавязчивые, осторожные. Словно бы он касался чего-то столь хрупкого. Словно бы он давал ей понять, что она в любой момент могла его остановить. Могла. Но хотела ли? Хотело ли этого ее тело, что больше не принадлежало ее разуму? Хотело ли этого ее тело, которое так предательские реагировало на каждое его прикосновение? Его рука поднимается выше. Его губы неожиданно касаются ее шеи. Его теплые пальцы касаются ее обнаженной груди, когда приятная дрожь проходится вдоль всего тела, заставляя ее содрогнуться в очередной раз. Она сдается. Она наконец поворачивается к нему лицом. — Мне прекратить? Оля молчит. Она ложится на спину, позволяя ему склониться над собой, позволяя ему изучать ее тело, пока их губы смыкаются в долгожданном поцелуе. В поцелуе, которого она ждала четыре дня. В поцелуе, который больше не ощущался неприятной горечью после табачного дыма. Его прикосновения приятно обжигают кожу. Он касается ее везде. Его пальцы оставляют невидимые следы на ее шее, руках, подтянутом животе, тонкой талии, обнаженной груди. Их поцелуи смазываются, когда она пытается дышать ртом. Каждый раз, когда его прикосновения задевают особо чувствительные участки ее тела. Их оказывается настолько много, что это сводит с ума их обоих. Ее действия были менее откровенными. Она лишь изредка позволяла себе пройтись пальцами по его оголенной спине или некрепко сжать его волосы на затылке, пока он так скрупулезно изучал каждый сантиметр ее тела. В какой-то момент его уверенные руки крепко обхватывают ее бедра. Он ловко разводит их и занимает пространство между ними. Совсем скоро их губы размыкаются. Он отстраняется первым, но она тут же хватает его за руку. — Турбо, погоди, — ее голос вновь предательски дрожит. — Что? — он улыбается и подносит ее ладонь к губам, оставляя на тонких пальцах нежный поцелуй. — Я просто… Это сложно. Это, блять, чертовски сложно, потому что ее сердце выпрыгивает из груди. Оно буквально вот-вот проломит грудную клетку и выскочит наружу. Но у нее не было никакой необходимости заканчивать эту фразу. Он понимает ее с полуслова. Он оставляет на ее руке еще один поцелуй и нежно потирается о нее своей щекой, прежде чем вновь склониться над ее лицом. Прежде чем вновь поцеловать ее. Он вновь отстраняется первым. Он смотрит в ее глаза. Так глубоко, словно бы намеревается сказать что-то важное. Но он молчит. Он оставляет ее в этой жестокой неизвестности. Оставляет ее с десятками глупых вопросов в голове, не давая ни одного ответа. Он просто отстраняется, занимая прежнее положение между ее ног. На этот раз он оказывается немного ниже. На этот раз она почти чувствует его горячее дыхание на своем животе. Она чувствует его горячее дыхание гораздо ниже. Она чувствует его горячий язык. Ее бросает в жар. Сотни пульсирующих волн разрывают ее тело на мелкие кусочки, когда совсем новое чувство так сладко тянет внизу живота, заставляя все внутренности скрутиться в единый комок. Ее тело совсем слегка дрожит. Ее ноги непроизвольно подкашиваются, но он крепко обхватывает ее бедра своими руками, не позволяя ее коленям разогнуться. Голова глубоко утопает в перьевой подушке. Пальцы мертвой хваткой сжимают одеяло до побеления костяшек. Приятные ощущения вынуждают ее прогибаться так глубоко, что это почти больно. Она старается не издавать лишних звуков. Старается быть тихой. Она правда старается изо всех сил, хоть и принимает поражение. Его язык движется слишком уверенно. Слишком ловко. Слишком умело. Слишком правильно, чтобы просто молчать. Его язык задевает самые чувствительные точки ее тела. С ее губ слетает первый стон. Она не узнает собственный голос, потому что он еще никогда прежде не звучал так откровенно. Она не думает об этом. Не хочет думать об этом сейчас. Сейчас, когда все ее ощущения были сконцентрированы лишь на жадном желании получить удовольствие. Получить его каждой клеточкой своего тела. Целиком и полностью. Без остатка. Она пытается опустить затуманенный взгляд на парня между ее ног, но не видит ничего, кроме его макушки. Его язык в очередной раз задевает особо чувствительные зоны, срывая с ее губ еще один стон. Она неожиданно пропускает пальцы сквозь его волосы и крепко сжимает их в кулак, направляя его голову в нужное положение. Теперь ее голос не утихает ни на секунду. Ее надрывистые стоны заполняют собой всю комнату, когда его язык начинает двигаться еще быстрее. Он неожиданно опускается еще ниже. Он больше не обхватывает ее бедра своими руками. Он позволяет ей закинуть ноги на его плечи. Внезапная смена позы приносит вслед за собой новые ощущения, но ее хватает лишь на несколько секунд, прежде чем она срывается на очередной стон вопреки пересохшему горлу. Сладкая дрожь приятной волной разноситься по ее телу. Пальцы на ногах непроизвольно подгибаются, когда ее бедра крепко сжимают его голову. Она не в состоянии это контролировать, ведь ее тело давно действовало отдельно от ее разума. Виски пульсируют слишком сильно. Кажется, что звон в ушах звучит не только в ее голове. Он заполняет собой всю комнату. Ее взгляд расфокусирован как мыльная картинка. Грудная клетка все еще вздымается слишком часто и глубоко в бесконечных попытках привести дыхание в норму, но все безуспешно. Она все еще не может двигаться. Он делает это первым, заставляя ее все еще чрезмерно чувствительное тело содрогаться от любого прикосновения. Она чувствует горячий поцелуй внизу живота. Через несколько секунд его лицо вновь оказывается напротив нее. Он выглядит просто отвратительно, но она даже не собирается шутить по этому поводу, ведь она почти уверена в том, что и сама в этот самый момент выглядела ничуть не лучше. Он вот-вот коснется ее губ своими. Или нет? — Отвали, — Оля громко смеется, накрывает его лицо своей ладонью и отталкивает от себя. Но Турбо даже не думает противиться. Он смеется вместе с ней и просто падает на свое прежнее место. В какой-то момент ее окутывает внезапное чувство тревожности. Тревожности за то, что сейчас ей придется выдать что-нибудь подобное? Придется помочь ему… справиться со своим возбуждением? Но ничего не происходит. Турбо даже не заикается о чем-то подобном. Уже через несколько минут он вновь обнимает ее со спины, ненавязчиво поглаживая ее живот своей теплой ладонью сквозь футболку. Так, словно бы ничего не произошло. Так, словно этой ночью бы между ними ничего не изменилось. Капли дождя все так же упорно барабанят по стеклу, но больше не мешают ей заснуть. Этой ночью она наконец смогла избавиться от страха, что преследовал ее последние пятнадцать лет. ♪ лампабикт & Элли на маковом поле – немерено ♪ я любовь эту буду теплить и вынашивать так чтоб она разрослась во мне деревом чтобы кончики пальцев стали ею окрашены и чтобы ее во мне немерено, немерено