Губы & мальчики

Первое правило совместной ночёвки — знать, во сколько вставать с утра. Питер громко храпит у меня за спиной, я поднимаю с пола седьмой айфон чёрного цвета. А беспроводные наушнички имеются? На экране 03:01, на обоях горы и туман — лучше бы пицца, жизнерадостнее, так сказать — в углу значок будильника. Ага, завёл. А на сколько? Машины нет, Майкла нет, ехать за машиной, ехать за сыном, ехать на работу. — Питер, во сколько ты встаёшь? — спрашиваю вслух, в ответ слышу: «Хр-р-р-гх». — Понятно, спасибо. Тач айди, четырёхзначный пароль. Оторвать Питеру палец? Какие цифры вводить? 0000? 1111? Майклу — 5 лет. Исполнилось или будет в этом году? 2012? Сейчас так натыкаю, что навсегда заблокирую айфон. Чего я парюсь? Будильник заведён? Заведён. Пускай кое-кто другой думает о раннем подъёме, сыне, подружках, работе, а мне спать пора, утром меня ждут яблочный пирог и бургер от Аль Пачино. Во сне Питер танцует на моих ляжках. Немного перевозбудился за день — я, не Питер. Я ждал его из клуба и от переживаний возбуждался. А сейчас я хочу перевернуть к чертям ретриверским комнату, потому что будильник орёт. Что имеем? Половину шестого. Приватный номер в моих фантазиях длился два с лишним часа. — Да заткнись ты! — нажимаю все выпуклые кнопки на айфоне, дурацкая мелодия замолкает. — Дерьмо, — откидываю телефон в кресло на костюм. Частое дыхание и горячий язык ласкают руку. Я бы пошёл пешком без трусов в дурку, будь это Питер. — Вставай, — стучу по плечу рядом лежащее тело на боку. — Пит! — встряхиваю. — М? — глаза закрыты, челюсти сжаты, губы сплющены. — Питер, подъём. — М-угу. — Подъём, я сказал, собака такая! — сильно-сильно встряхиваю за плечо. — На работу! В садик! Питер, денежки сами себя не заработают, без денежек ты не купишь нам с Майклом и Ларсом вкусняшки и лососёвый корм. Почему ему можно требовать, чтобы я моментально просыпался в шесть утра, а мне нельзя желать того же от него в половину шестого? Питер открывает глаза, я перестаю его трясти. Как выглядит мужик после попойки? Опухшим, помятым, несчастным. Питер смотрит на меня с мыслью: «А ты кто, мальчик?» — Тебя в садик? — осипший голос пахнет прокисшим вишнёвым вареньем и забродившим вишнёвым соком. Да, меня! В старшую группу! Самую старшую, какая существует! — Майкла, дубина! — толкаю в бицепс. — Твой сын сейчас у левой тёлки. Забыл? Питер, ты опаздываешь на занятие по вырезанию кружочков из цветной бумаги! — Блин… — он откидывается на спину, хватается за голову. Похититель, маньячелло, кулинар, стриптизёр. Одним словом — пьянь. Ларс принимается облизывать его пальцы. — Почему я у тебя, а не у себя? — Теряешь время, — накрываюсь одеялом, лежу к нему лицом на боку. — Дуй умываться, трезветь и красивым шуровать на работку. Не мешай мне спать. — Который час? — он протирает влажные щёки. — Твой час настал. Выспался? Два часика нормально тебе? Мне нет. А, чуть не забыл — его надо выпустить поссать, — киваю носом на Ларса между нами. — Это твой дом, твой участок и твоя собака. Питер водит ладонью по груди: — Почему я без пижамы? Я сплю в пижаме. — Тебе стало жарко после страстного секса со мной. Питер скидывает одеяло, садится на кровати, трогает предположительно пах — если он мастурбирует, я его скину на пол. — Что? — отвечаю на вопросительный взгляд. — Курочка снесла третье яичко? — Я не занимался с тобой сексом, — уверен на сто процентов. — О, неужели? Извини, я засосал твой палец аналом, а член не успел. Ты заснул, Пит, а теперь не даёшь поспать мне. Он карабкается по кровати, чтобы встать. Постоянным сжатием головы портит испортившуюся за ночь причёску. На голом теле не нахожу засосов и следов губной помады. Не изменял. Под шеей блестит, под мышками блестит, боксеры сухие. Тебе бы помыться, балетмейстер. — Давай, — Питер за шкирку прогоняет Ларса с кровати, — на улицу. Радостный ретривер убегает по лестнице на первый этаж. Менее радостный Питер по стеночке крадётся к той же лестнице. В окно вижу задирающего лапу Ларса у забора. Надеюсь, Питер не справляет нужду в раковину. Это дело принципа — понаблюдать за Питером в таком состоянии, не проводить на работу, хотя, может, и проводить. В боксерах — ничего лишнего и неуместного — тихонько спускаюсь по ступенькам. Питер пьёт из фильтра, хлебает, я бы так сказал. Держится за стол, отклячивает симпатичную задницу, большим пальцем ноги чешет сухожилие. На столешнице упаковка таблеток и крышка от фильтра — Питер конкретно хлебает, вода выливаются из уголков рта на волосатую грудь. Простите, а кому пол протирать? Мне что ли? С какой стати? — Пьянь, — шиплю, качая головой в разные стороны. — Фу, какая пьянь. Почему я говорю, как жена, и когда мне накручивать бигуди, кто-нибудь скажет? — Как будто ты трезвенник, — Питер громко ставит фильтр. — А ночью ты признавался мне в любви, — многострадальчески взираю на него, не хватает слёз для антуража и обиды в голосе за зря проведённые вместе годы. Питер запрокидывает голову и отставляет правую ногу на пальцы: — Такого не было. Если я не занялся с тобой сексом, значит и ни в какой любви не признавался. — Да-да, — отмахиваюсь и разворачиваюсь, завязываю невидимый шёлковый халат. — Я тоже не предполагал, что ты умеешь танцевать вог, сидя на коленях любимого парня. Я считаю, что трезветь необходимо резко, нечего бродить по дому, как зомби, и вонять тухлыми вареньем и соком. Что поможет прийти в себя? Раздумья и вода. Для вида иду в туалет, чтобы издалека не наблюдать за холодным пробуждением. Немного пошатываясь, Питер обходит меня и моё журчание в унитазе, включает лейку и наклоняется в джакузи. Струя прерывается на спектакль — не мой, а Питера — удобно умываться и мыть голову одновременно. — Тебе полить? — рука так и тянется к резинке тёмных боксеров Питера. — Нет, — он «вылезает» из джакузи и с мокрыми волосами встаёт перед раковиной. — Чайник поставить? — трясу себя. — Сделать сэндвич или… — что едят итальянцы? — брускетту? Или желаешь яблочный пирожок? Или ещё таблеточку? Питер давится зубной щёткой и пастой. Тошнит? Мне освободить унитаз? Вода с волос стекает на плечи, грудь и спину, мокрые дорожки ускользают в боксеры. Не дожидаясь ответа и считывая плохое самочувствие в синих глазах, оставляю Питера наедине с принятием трезвости. Ларс продолжает бегать и гадить по участку, я прохаживаюсь по комнате, потягиваясь, всячески отгоняю сон, чтобы не проспать уезд Питера. Впускаю в свою скромную обитель первые солнечные лучи и весеннее тепло. Пьянь постепенно превращается в человека, человек с полотенцем на голове проходит мимо открытой двери. Шум микроволновки и очередное хлебание воды доносятся с первого этажа. — Будешь завтракать? — Питер в дверном проходе вытирает волосы. Если он продолжит ходить по дому в трусах, надолго моего терпения не хватит. — Попозже бы, — встаю вполоборота, согнутая в локте рука на талии. Вот, что ты потерял ночью, красавчик. Вот, кого ты променял на стриптизёршу. — До моего возвращения, — он пихает полотенце в уши, — съешь, пожалуйста, весь фастфуд. — Без проблем, — стучу пальцами по животу. — Отведаю два бургера и кусок пирога без… — собачий лай за окном, — в компании хвостатого брата. — Ставишь микроволновку не больше, чем на три минуты. Если плохо разогрелось, заводишь ещё на минуту-полторы. У тебя такая проблемная микроволновка? Где же печь, где ты печёшь пеперони, напевая «Папа-Папарацци»? — Лично я разогреваюсь за полминуты, — напрягаю грудные мышцы, соблазняю. — А-а, — Питер застывает с полотенцем в руках, — ясно, — проходит в комнату. — Я закину в стиральную машинку костюмы с рубашками. В гардеробной выставлю сушилку, ты развесишь, — забирает с кресла «танцевальный наряд». — Слушай, — чешу мочку с серьгой, — а можно забрать подушку из подвала? Мне она… понравилась. — Связка ключей от закрытых дверей на полке рядом с моей комнатой. Пользуйся. Я не сковываю тебя. Оу. Оу, прямо вот так? За что такое доверие? Я же могу дать дёру, потому что ты в меня не дёрнул. Я слежу, как Питер собирается в садик, жуя на ходу бургер в бумаге. Грязная одежда вовсю куролесит в барабане, сушилка для белья выставлена в гардеробной. Пьяненький мужчина одной рукой кладёт на банкетку белую рубашку с тёмно-бирюзовым галстуком. Запах вяленых томатов теряется на фоне фиалки и яблока — Питер бахнул на себя полфлакона Ив-Сен Лорана, а перед этим обмазался дезодорантом Антонио Бандераса. — Это мой бургер? — щурюсь, выискиваю дряхлые томаты. — Да, это «Аль Пачино», извини, он выглядел аппетитнее… — Роберта де Ниро? Вяленый томат виснет на уголке рта — если бы он упал, я бы его поймал, если бы я его не поймал, рубашка бы испачкалась. — Я просто люблю томаты и песто, — оправдывается Питер, сворачивая обёртку, — а тебе понравятся вишня с красным луком и халапеньо. — Да я и от тебя не отказался бы, — по-мужицки упираюсь локтем в дверной проём, на мне всё так же трусы и моя сексуальность. Питер шевелит губами, бегая взглядом по голому торсу и волосатым ляжкам. Ты хочешь секса, не правда ли? Или тебя тошнит? Не разберу. Питер ковыряется в вешалках и достаёт чёрный пиджак с торчащими брючинами. Нет, не чёрный, это очень-очень-очень тёмно-синий костюм в меловую тонкую полоску. Под пиджаком оказывается жилетка. Разрешено в обществе мастурбировать на костюм-тройку? — Не много ли одежды? — провожу пальцем по латунной ручке на двери. — И рубашка, и галстук, и корсет… — Ты ничего не снимешь с меня после завершения рабочего дня. Как грубо. Не очень-то и хотелось. Возомнил! Или хотелось? Питер одевается, немного пьяненький Питер одевается: сначала длинные чёрные носочки, потом застёгиваем белую рубашечку на все пуговички, после засовываем крепенькие ножки в полосатенькие брючки — у меня волосатая дорожка под пупком встаёт дыбом, хоть её нет — Золушка надевает хрустальные туфельки на банкетке, а именно чёрные катэвэй монки с одной пряжкой, приминаем съеденный бургер кожаным ремнём, у зеркала в полный рост вяжем ковёр — всего лишь галстук, затягиваем спереди корсет на пуговицах и последним штрихом вальяжно накидываем на плечи полосатый пиджак. Трусы мокрые? У кого: у Питера или у тебя, Уолтер? — Солидно, — киваю подбородком. — Вроде чёрный не увеличивает размер, но ты стал больше, не выше, а шире. — Я перестал расти в 16 лет, — Питер тычет в айфон. — Житие было трудным в 16 лет? — ярко-синие глаза, взирающие исподлобья, велят не ёрничать. — Я напоминаю, твоя машина у стрипухи. — Я поеду на такси за Майклом, из садика на работу, вечером заберу машину. — Окей, запускай Ларса в дом и… — «катись отсюда» будет грубо, да? — ступай по делам. — Про стиральную машинку не забудь, — Питер выключает свет в гардеробной и обходит меня в проёме. Ив-Сен Лоран с Антонио Бандерасом зажали с двух сторон. Я не против, они симпатичные и богатые, и один помер десять лет назад. Через входную дверь Питер впускает Ларса. Радостный ретривер вытирается о мои ляжки. — Протри ему морду и лапы, нечего валяться грязным в твоей кровати и на диване. — А чем? — расставляю ноги, помогая Ларсу протиснуться. — В ванной фиолетовое полотенце, намочи его, протри, ополосни и повесь сушиться на полотенцесушитель. Главное не запутаться: кого посушить, кого помыть, кого повесить. Столько дел, столько дел. Когда мне спать? — Я пошёл, — Питер поправляет сумку на плече. — Ариведерчи, — машу левой рукой, правой глажу по голове Ларса. Идеальная жена провожает мужа на работу. Где мои бигуди и кастрюли? Меня запирают. Ларс бредёт на кухню попить водички, я отодвигаю штору: Питер пересекает участок и скрывается за воротами. — Можно потише? — кидаю торчащему из кухни хвосту. — Ты хлебаешь громче Питера. Громкой хлебалкой разбудишь соседей. Ларс радостный и улыбчивый, вода в миске грязная. — Ты землю что ли жрал? — замечаю на тумбе вторую миску с кормом. — Завтрак, — ставлю её в подставку на пол. — Хорошо, да, начинать день с лосося? А мне хорошо начинать день с мытья пола и собачьей посуды. Пока наливал чистую воду, корм испарился, как и последующая отрыжка-спасибо из собачьей пасти. — И тебя помыть? — оглядываю Ларса. — Наверное, надо было сначала тебя помыть, а потом покормить. Уж извините, — чешу взлохмаченные после сна волосы, — я пока только учусь. Она встречает меня облачённая в пальто на офисное платье. Выглядит чудесно и главное — выспавшейся. — Доброе утро не относится к тебе? — Извини. Я бестактно отодвигаю её и прохожу в дом. Знаю, где кухня. Где-то внизу очертания детей, если опустить голову — бургер и бутылка текилы выйдут из меня. Графин и чья-то кружка. Пить, пить, много пить. — Мы не заказывали итальянцев с бодуна, — голос Глории. Запах ветчины и кофе. Вкусно, и тошнит. — Привет, — киваю завтракающей за столом матери Тори. — Здрасьте, — машет из коридора Кристи с рюкзаком за спиной. — Угу, — машу в ответ. — Пап! — Майкл идёт ко мне в куртке. — Куда ты в обуви на кухню? — наклоняюсь с поцелуем в щёчку. Майкл отводит от губ лицо, поморщив нос, ему не нравится, когда от меня резко пахнет. — Тот же вопрос я задаю тебе, Питер, — смеётся в кружку Глория. — Вы готовы? — обращаюсь к Тори. — Едем? — Да, готовы. Тебе не надо, — она показывает в сторону, — в туалет? Я тяжело вздыхаю, заливаясь потом, и прижимаю ладонь к животу: — Потерплю. В такси Тори с детьми садится назад, я врастаю в дверцу на пассажирском. Майкл с удовольствием рассказывает, как провёл вечер, ночь и утро в чужом доме. Мучительная полуулыбка говорит о моей заинтересованности. Я бы послушал Майкла, но позже. Тори провожает Кристи до школы, в этот момент Майкл молчалив, меня тошнит от запаха бензина, и, к сожалению, открытое окно не помогает. — Как Ларс? — спрашивает Майкл. — Чудесно, — подавляю рвотный позыв. До детского садика я еду на последнем издыхании. Тори видит, как мне плохо, и не задаёт вопросов. Майкл ведёт меня за руку в разноцветное здание. «Здравствуйте-здравствуйте, привет-привет» — не понимаю, кто с кем здоровается, кто здоровается со мной: родители или воспитатели. Майкл без слёз убирает куртку в шкафчик и меняет уличные сникерсы на кеды. Ночь вне дома хорошо повлияла на сына. Он не соскучился по мне, не плачет из-за предстоящей до вечера разлуки. — Веди себя хорошо и съешь суп, — сидя на лавочке, притягиваю Майкла для поцелуя в щёчку. — Хорошо, — он кивает и отходит. — Пока, пап! — убегает к ребятам в игровую комнату. Меня сейчас вывернет на лавку. Тори курит рядом с такси. — Совсем плохо? — Не напоминай, — хожу вокруг машины руки в боки. В салоне холодно, я закрываю окно, трясусь на сиденье. Водитель свыкся с исходящим от меня ароматом перегара и дорогих духов. Я до работы не могу доехать, а работать как? В голове итальянский мат. — Ничего не хочешь сказать? — Тори, я и трёх часов не поспал, все вопросы потом. — На, — она протягивает ленту таблеток, — выпьешь, как приедем. — Что это? — с опаской забираю. — От головы. — У меня не болит голова, — во рту слюней больше, чем после лайма. — Когда-нибудь заболит. — Святой Рафаэль, — вытираю холодный пот со лба. Тори ведёт меня в офис под локоть. По дороге на Мэдисон-авеню стало полегче, но в лифте снова накатывает тошнота. — Сейчас горячий чай, — Тори поправляет на мне лямку сумки, — в обед суп. Где потерял машину? — У клуба, — смотрю на закрытые двери. — Майкл не доставил хлопот? — Он хорошо поужинал, хорошо поспал, хорошо позавтракал. — Мне ещё ужин готовить, — болезненно закрываю глаза. — Закажи на дом, если нет желания стоять у плиты. Тори выходит на четырнадцатом этаже. Как только двери закрываются, я ударюсь о них лбом. Тридцать четвёртый этаж заполняется менеджерами. Одни включают компьютеры, другие ходят с документами, Джоан красуется в зеркальце. — Утро доброе, директор Брессанелло, — она сверкает глазами. — Che cazzo vuoi? — отпираю кабинет. — А? — Джоан прекращает гримироваться. — Это комплимент или пожелание? — Это, — тяну дверь, — пожелание. Vaffanculo. Кидаю сумку на диван, сам опускаюсь в кресло. Пф… Сколько у меня способов убить Джоан? Протрём левую лапку, протрём правую лапку, протрём вторую левую. — Господи, сколько у тебя лап, — сидя на коврике возле унитаза, занимаюсь стиркой-сушкой под тряску машинки. — А попу кто будет мыть? Уолтер, тебе бы не помешало. Если Ларсу тереть член, он возбудится? Проверяем. Идиот, не проверяй, мокрым полотенцем туда-сюда пройдись, а лучше пройди в дурку. Костюмы будут дрыгаться в машинке полтора часа. Надеюсь, белая шалунья не выйдет в коридор, пока я сплю. Постельное бельё пахнет текилой, вишней и какао. В кровати нет Питера. С чистым Ларсом в обнимку вырубаюсь до девяти утра. Пахнет текилой, вишней, какао и собачатиной. Тишина в доме, за окном поют птички. — Слышишь? — провожу по носу Ларса. — Она отстирала. Ты идёшь первым, потому что я испугаюсь, если увижу её в коридоре, — Ларс вытягивает задние лапы — чистые, прошу заметить — и ползёт к подушкам. — Понятно, не пойдёшь со мной. В коридоре пусто, белая шалунья не поджидает. Костюмы в принципе сухие — смысл сушить сухие костюмы и рубашки? Ровненько развешиваю на сушилке в гардеробной. Вроде бы отстирались, пахнут вкусненько. С первым заданием Питера я справляюсь отлично, пора переходить ко второму. Из холодильника достаю два бургера и кусок пирога. Мой верный спутник Ларс хлебает из миски. А Питер хлебает на работе? В коробочках разогреваю сытный и сладкий завтрак. На полках нахожу банку кофе и сахар, как хозяйка дома, ставлю кипятить чайник. Оборзел? Ничуть. У меня есть пара минут, чтобы спуститься в подвал. — Ларс, сторожи кухню. На связке семь ключей. Я — ключник. Какой от подвала? Забегаю в комнату за оливковыми шортами, надоело бродить в трусах. Микроволновка кричит о готовности, чего не скажешь о чайнике. Перед дверью в подвал тереблю ключи. Ага, нашёлся. Да будет свет. Ступенечки, бетончик, маленькое окошечко, лампочки. Страшно? Нет, я же не похищенный. Две двери рядом, одна без ручки, но с замочной скважиной. Подожди. Старая добрая щеколда влево, да здравствует моя первая комнатка. И стол. И ведро со стульчаком. И стеллаж с раскраской-антистресс. И подушка. Чайник кипит — слышно из-за открытых дверей. Пора отсюда. — Всего хорошего, жертва-Уолтер, — запираю подвал. Подушку к подушкам на диван в гостиной. Ложка кофе, две ложки сахара. Мешаем-мешаем-помешиваем, наслаждаемся ароматом. Вилку в правую руку, на разделочную доску две коробки с бургерами и пирог на картонке. Завтракать на кухне без телевизора? Нет. А как же утренние новости, оздоровительные программы и впаривание ненужной чепухи, которая «очень-очень нужна вот прям сейчас, я уже тянусь за телефоном»? Ларс жалобно скулит, когда я беру в руки бургер с ягодным муссом и плесневым сыром. Дам сыр, не открою входную дверь. Отламываю вилкой кусочек пирога. Яблоки можно собакам, это ж яблоки, а не голубой сыр. По новостям передают хорошую погоду в выходные, в выходные Питер собирался отметить клубную встречу с итальянцем. Лучше бы погуляли на свежем воздухе. Съев половину завтрака, задумываюсь об обеде. Что мне есть на обед? Куриного супа нет. Оставить второй бургер? Расправиться с ним через шесть часов, закусив салатными листьями из холодильника? Звучит убедительно. Ларс хрумает карамелизированным яблоком, я давлюсь французским сыром и ягодами. В целом, не страшно, когда доступ к туалету открыт, и когда имеется запасное ведро со стульчаком. На собрании в десять часов Бекерман сообщает о подписанном контракте с итальянской компанией Пастьера, обещает рост-вес, повышение зарплаты сотрудникам. Макхэтти отмалчивается, вливая в себя вторую бутылку минеральной воды. Отлично наладили связь с химической компанией. Глядя на Бекермана и Макхэтти, можно предположить, что меня на их вечеринке не было. Генеральный директор и исполнительный, вероятно, вообще не спали и явились в офис прямиком из «Вёрджинс». — Затусим на корпоративе, директор инвесторов? — Джоан заходит в мой кабинет после двухчасового собрания. — С чего ты решила, что планируется корпоратив? — стучу по клавиатуре, набираю в текстовом редакторе ахинею. Леденец убивает сладостью тошноту. — Подданные предпочитают отмечать расцвет империи, — Джоан ставит кисти на стол, нависает над монитором откровенным декольте. — Тебе лишь бы попрыгать на каблуках и посветить менеджерам бюстгальтером. Давно мы перешли на «ты»? — поднимаю глаза на раскрашенное лицо: наращённые ресницы, обколотые скулы, кремовые губы. — Я хорошо себя веду, — она проводит острым ногтем по правой груди, оттягивает блузку, демонстрируя розовое бельё. — Разве не заслужила? Я встаю с кресла, упираюсь руками в стол и задерживаю взгляд на губах: — Конечно, — тянусь к уху, смотря в коридор через прозрачные стены. — Сколько поцелуев ты подаришь мне на корпоративе? — Много, — дыхание обводит челюсть. — Превосходно, — вожу кончиком носа по уху. — Запомни: я буду тебя va fa bocca. — Я мокну, когда ты говоришь по-итальянски, — она касается губами шеи. — Brutta vacca, — сжимаю левую грудь под блузкой. — Это комплимент. Ухожу из кабинета, проверяя в кармане наличие мелочи. В аппарате на четырнадцатом этаже покупаю чай — второй стакан от начала рабочего дня. Я разглядел Тори в конференц-зале: шпилька, чёрное платье-футляр миди длины с вырезом каре и рукавом три четверти, рыжие волосы убраны наверх-назад, из аксессуаров золотой браслет, тонкие часы с жёлтым ремешком и серьги из розового золота с чёрным турмалином. По знаку зодиака Тори телец. — Стесняюсь спросить… — Тори следит, как я со стаканчиком в руке опускаю жалюзи в кабинете. — Хм-м-м, — хнычу на кожаном диване. — Не реви. — Я хочу умереть, — бубню в обивку. — Понимаю, я каждый день хочу умереть на работе, — она присоединяется ко мне. — Я хочу спать, — загибаю пальцы, — хочу есть и не хочу, хочу, чтобы меня не трогали и трогали, хочу лечь голым в тёплую кровать и проспать два дня, хочу, чтобы в мире всё происходило без моего участия и согласия, хочу прикончить Джоан, потому что посылов далеко и надолго по-итальянски явно недостаточно. В данный момент хочу, чтобы Тори меня обняла — что собственно она и делает. Я утыкаюсь носом в шею и мякну под руками. Пуговица на пиджаке освобождается не от моих пальцев, галстук расслабляется не от моих пальцев. Я не прочь заняться сексом в закрытом жалюзи кабинете, несмотря на не лучшую форму. — Это дезодорант или духи такие стойкие? — Тори обнюхивает меня, не выпуская из объятий. — Это похмелье, — обхватываю талию, закидываю ботинки на диван, поджимаю ноги. Мне настолько плохо, что я ничего не соображаю. Видел бы меня Уолтер — посмеялся, видела бы меня Джоан — перестала приставать. Поочерёдно дышу ртом и носом, губы раскрываются на веснушчатой шее и закрываются непредвиденным поцелуем. Я поцеловал Тори — не в щёчку, не руку. Словно ничего не произошло, она водит ладонями по спине, стирает меловую полоску с пиджака. Я отстраняюсь нехотя и смущённо, ставлю ботинки на пол, поддерживаю опущенную голову. Тори подаёт мне стакан чая. — Пойдём пообедаем? — глоток горячего напитка приносит в тело чувство мимолётной трезвости и нервно дёргает пальцы на ногах. — Сорок минут до перерыва. — Пойдём в ресторан, я угощаю. Семь одинаковых ключей. Я повторно нашёл от подвала, отыскал гаражный — и того два на связке отдельно от пяти. Надоело трясти сосками по дому, поэтому я надел оливковую футболку и почистил зубы. Связи между зубами и сосками нет. Дверь на первом этаже в гостиной. Не подходит, не подходит, не подходит. Подходит. Это кабинет: тёмные и чёрные тона, длинный стол, мягкий диванчик, мягкое кресло, банку краски выплеснули на полотно, цветы в горшках на сером ламинате — ох уж этот садовник, я не убегу от него — на полках книги, на столе монитор и фотография в рамке: Питер с Майклом, уж очень они похожи на тех, кто в прошлом году в конце лета пришёл в «Бирч» после отдыха в Италии. Ничто в кабинете не говорит, что у Питера когда-то была жена, а у Майкла мама. Остаётся пять ключей и четыре комнаты на втором этаже. Моя спальня и гардеробная открыты. Начнём с Майкла, сладкое оставим на потом. С третьей попытки отпираю дверь. Кремовый пол, созвездия на потолке, два маленьких окошка, кресло, прямоугольный ковёр, телевизор, полутораспальная кровать с тёмно-синими изголовьем и изножьем. Тут живёт пятилетний мальчик, о чём говорят габариты мебели, детский светильник и одинокая игрушка на сундуке. Питер воспитывает в Майкле строгость, зажал ребёнку компьютер, жмот. Что воспитали в тебе? В моих руках ключ от рая. Открываю замок с первой попытки. Глубокий вдох, тяну дверь от себя. Замираю в воротах рая. Справа зелёный, слева белый. Приятный зелёный, мятно-бирюзовый, а белый старый, цвет запросто способен постареть. Я опускаюсь на порог, подсматриваю за передвижениями Питера. В этой комнате живёт взрослый мужчина, он ходит по паркету из натурального дерева, спит в кровати с кожаным изголовьем, накрывается тонким одеялом и микровилюровым покрывалом, зажигает лампы и подвесные светильники, любуется репродукциями, а не смотрит перед сном боевик, не завешивает зелёные шторы на окне, убирает на стул зелёные декоративные подушки, в свободное время читает, в отпуск разбирается в секретере. Это зелёная часть. Не знал, что Питер любит зелёный цвет. Сорокасемилетний мужчина отодвигает белую штору на втором окне, поливает цветы в глиняных горшках на самодельных полках, с подоконника убирает свечу в сервант, в серванте четыре бокала, книги и статуэтка, за старинным письменным столом распечатывает письмо, сидя на белом стуле. В этой части комнаты белые стены без розеток и белый пол без ковров. Эта комната значительно отличается от моей, от детской, от гостиной, от гардеробной, от кухни, от кабинета. Настоящий Питер живёт здесь, в послевоенной Италии и антикварной Америке. Я встаю на ноги и не смею пройти в комнату. В раю Питера нет разбалованного Уолтера. Остаётся один ключ и потерянная дверь. Я запер все исследованные комнаты и без понятия, какую открыть. — Есть что сказать? — спрашиваю лежащего на диване Ларса. Дверь без ручки. Бегу в подвал, ломаю замочную скважину, не подходит-не подходит-не подходит. Толкаю пальцами дверь. Вёдра, куски ламината, старые цветочные горшки, шпатели, дрели, напольные и потолочные плинтусы. Я жил по соседству со строительным магазином, рабочие слышали, как мне лизали задницу и поливали спермой голову. К слову о человеческих выделениях, никто не отменял заживления ран. Мажу затянувшийся порез на животе, думая о ключе на связке. Гриффиндорец Уолтер Хатченс на факультете Слизерин в поисках тайной комнаты. Венгерский суп-гуляш подействовал на организм замечательно. Желание спать испарилось, тошнота практически не чувствуется, головная боль сменилась лёгким головокружением. От тёплой кровати я бы не отказался. — Да что тебе?! — шипит Фрэнк в трубку. — С первого раза не берёшь? — Я на работе, Питер! На мне камера! У тебя полминуты, пока Дженни в туалете. — «М.Л.» — Что? — ветер задувает в динамик. — В каком приюте «М.Л.»? Где этот приют во Флориде? Фрэнк, мне нужен Ломбарди. — Его мобильного у меня нет, звони в приют. Забей в гугле «Тофт лассен» и перейди на сайт. Пользуюсь Маком, плевать на штрафы. Кованые ворота, двухэтажное каменное здание. — «Наш детский приют ждёт ваших детей», — читаю на главной странице сайта. — Ужас какой. Фотографии. Второе открытие в 2017-м году. Персонал и дети на фоне приюта. Раздел «педагоги»: учителя, учителя, учителя, воспитатели, воспитатели. — Директор, — читаю про себя полные имя и фамилию под белым прямоугольником. — М.Л., М.Л., М.Л., — повторяю. Почему нет фотографии? Возвращаюсь на общий снимок, увеличиваю, приближаюсь к монитору. Мужчина в центре: средний рост, серый костюм, белая рубашка с чёрным галстуком, тёмно-русый или шатен. — Наследник «Шарнирных людей», — откидываюсь на спинку кресла. Пролистываю страницу на контактную информацию: номер телефона и почта. — Привет, меня зовут Питер, наши деды были лучшими друзьями. Чушь. На айфоне захожу в аккаунт запасной почты, пользуюсь им крайне редко. Никто не знает, что перед экраном Питер Брессанелло. «Я слышал истории о неком «М.Л.» Мне их рассказывала бабушка, она носила руку из ясеня и целовалась на свадьбе в Неаполе, где присутствовали Николь и mamma Ломбарди. Они дружили. Я не против знакомств». Кладу телефон на стол, закрываю сайт. Звонок — мой домашний номер. — Алло? — Не знаю, можно тебе звонить на работу, — Уолтер жуёт. — У тебя обед, мой обед прошёл. Про костюмы не забыл? — Не-а, висят. Слушай, я что звоню. Обед проходит изумительно, но к вечеру я проголодаюсь, ты проголодаешься, Майкл проголодается… За рабочим столом Джоан красит губы. — Ближе к делу, Уолтер, — стучу пальцами по поверхности. — Приготовить ужин? Я полазал по холодильнику, нашёл спагетти. Могу отварить. — Я вроде бы не клал в холодильник спагетти. Джоан целует отражение в зеркальце. Как себя не украшай, страшная корова останется коровой. — Ладно, — вздыхает Уолтер, — я полазал по полочкам, а в холодильнике нашёл бекон. Паста карбонара без соуса, я не сделаю соус без подсказок в интернете. Могу ещё салат приготовить, у тебя полно грядок с овощами. — Соус делается из сливок и желтков с добавлением пармезана и перца. Не соли, потому что спагетти варятся в солёной воде и пармезан солоноватый. — О-о, о-о, ты… ты разрешаешь мне приготовить ужин? — Будь аккуратен, Уолтер, и не забудь смыть следы. — Я буду осторожен с твоей кухней и твоими продуктами. — А я говорю не о кухне, а о тебе. До вечера, Уолтер. Представляю, что он приготовит. На всякий случай для Майкла возьму в офисной столовой пасту Болоньезе. Она видит нити спермы в меловой полоске и похоть в глубоких глазах. Джоан убирает от себя зеркальце и вытирает друг о друга губы. Грудь под расстёгнутой блузкой вздымается на каждый мой шаг. Шаг широкий, уверенный, долбящий. Она раскрывает рот и упирается кончиком языка в верхнюю губу. Если я скажу «да», она поднимет и раздвинет ноги, если я коснусь её поцелуем, она протянет руки к ширинке. — Не люблю естественность, — наклоняю голову вбок, — скучно, дёшево, однообразно. Красивый цвет, — беру помаду со стола, открываю. — Том Форд? — об этом говорят буквы TF на кончике. — Коллекция «Губы и мальчики». — Сколько мальчиков поцеловало накрашенными губами девочек? — Двадцать пять. Этого зовут Эштон, — слово «Эштон» демонстрирует ротовые возможности Джоан. — Интересно. Расскажи, — верчу помаду. — Мне нравится видеть женщину в мужской одежде, так почему бы не назвать помаду мужским именем? — Дай угадаю. Ты бы назвала именем Питер матовый оттенок. — Я бы вытерла эту помаду о тебя, — глаза опускаются с помады на пах. — Чуть подробнее о ней, а не о твоих бурных фантазиях. — Мягкая кремовая текстура скользит и хорошо наслаивается. — Люблю, когда скользит и наслаивается. — Она предотвращает сухость и стянутость. — Ненавижу сухость и стянутость. — Она итальянская, — Джоан облокачивается на стол, громко бросает на витрину не интересующий меня товар. — Неужели? — вскидываю бровь. — Люди любят итальянцев. Можно ли устоять перед итальянцем в костюме-тройке? — убираю помаду в карман пиджака. Грешное место спит под погасшей вывеской. Весталки зашивают разорванные сосуды, кабальеро давят виноград в бокалы на Пиренейском полуострове. Остывшая паста Болоньезе в сумке, Майкл смотрит по сторонам с задних сидений. — А что будет на ужин? — Паста, — в любом случае будет паста. Майкл не замечает постороннюю ауру в доме, я вижу все передвижения Уолтера. Ребёнок соскучился по собаке, собака соскучилась по ребёнку, я соскучился мучить Уолтера. Ответное письмо не приходит на почту. Итальянцев любят, но не дружат с итальянцами. Спагетти разварены, бекон нарезан мелко, в соусе комочки, зато не пересолено. Огурцы, томаты, перец и салатные листья нашинкованы. Зачем измываться над уже порванными салатными листьями? — Вкусненько, — Майкл облизывает с губ соус. Соуса в блюде больше, чем свежей воды в фильтре. — Нравится? Сухую кастрюлю не убрал с тумбы. Я не кладу так сушиться посуду. Костюмы и рубашки неправильно развешаны в гардеробной. Я так не вешаю одежду на сушилку. — Угу. А почему ты не переоделся? — Скоро переоденусь, — пиджак и жилетка лежат в гостиной. — Как поешь, погуляй подольше с Ларсом. Я вымою полы. Когда они высохнут, я позову вас, нечего оставлять следы. Белла красила губы кремовой помадой. Кремовый поцелуй в ресторане означал согласие на предложение выйти замуж. Бутылка Пино Менье от отца благословила нас. В 90-е годы, если ты блондинка, делали мейкап как у Клаудии Шиффер, если тёмненькая, как у Синди Кроуфорд. Я — Шэрон Стоун под дождём в тонком платье и с туфлями в руке, «Эштон» ложится грудью на нижнюю губу. Я — Сальма Хайек в танго с женщиной, бирюзовый галстук затянут ожерельем Фриды Кало. Я — Кармен Электра в ванной перед спасением Уолтера Хатченса, «Эштон» мажет пальцем верхнюю губу. Я — Мишель Пфайффер, через считанные секунды отдамся волку-Джеку Николсону. Сколько мужчин я целовал? Мне нравится мужчина, целующийся, как женщина, но не женщина, целованная мужчинами. Он лежит тихо на кровати, ждёт, когда ему подадут приготовленный им ужин, ждёт, когда с ним поздороваются после разлуки. — А-м… Это?.. — он говорит громко, зная, что Майкла нет дома. — Это я, — закрываю дверь в его комнату. — Обновлённый? — Как видишь, — расстёгиваю пуговицу пиджака. — Я напортачил? — Уолтер встаёт у кровати. — Что-то не так сделал? Невкусные спагетти? — А ты как думаешь? — приближаюсь, держу зловещую дистанцию. — Пробовал их? — Да, мне понравились, — испуг сминает низ футболки. — Я использовал не весь бекон, не все овощи, не все яйца, но сварил пачку спагетти. Ларс мне помогал, я дал ему кружочек огурца. — Сними футболку с шортами и ляг на кровать. — Пересолил? — Уолтер снимает одежду трясущимися руками, неловко принимает положение лёжа. — Я тебя слушаю, — встаю у изножья. — Я говорю с тобой. — Что я должен знать? В какую щель ты подсмотрел мою жизнь? — Я заходил в комнату Майкла и твой кабинет, — он кладёт кисти на живот, — в твою комнату не заходил. Я… я открыл её, но не зашёл. — Почему? — Не могу, — Уолтер стыдливо смахивает накатившие слёзы с ресниц. — У нас был секс после клуба? — Нет, — горло першит. — Я признавался тебе в любви? — Нет. — Какого отношения ты хочешь от меня, используя клевету? — Питер, прости. Это… я неудачно пошутил. Больше так не буду. — А я не позволю, не дам повода жертве надо мной насмехаться. Уолтер обижен, унижен, отчитан. Я вытащил его из подвала, чтобы продолжить измываться, но я не предполагал, что он начнёт надо мной издеваться. Быстро залезаю на кровать, не давая Уолтеру опомниться от обиды, грубо заламываю руки над головой, не давая пошевелиться, сдавливая коленями рёбра. Я не планировал ставить ему синяки и гематомы, не предполагал, что Уолтер однажды, будучи подвальной жертвой, заглянет в комнату Майкла. Оставить следы можно на любой части тела, но на шее, лице и груди они заметнее всего, скопление кровеносных сосудов в этих местах довольно обширное. Отпечаток любовных утех проходит в течение недели-двух. Я проникну в Уолтера сквозь кожу. Мы достигнем сексуального пика посредством «мальчика» на моих губах. — А-м… — Уолтер напрягается от засасывающего поцелуя между шеей и плечом. — Ф-у-у-у-х, — расслабляется, разжимает кулаки, опускает грудную клетку. Засос на шее девушки влечёт пощёчину и последующий скандал с исчерпывающими объяснениями появления вакуумной гематомы. Моя девушка не ляжет спать, пока не назовёт имя сосальщика и причины, по которым она позволила себя засасывать. Почему девушка? Почему к блудницам раньше причисляли исключительно представителей женского пола? А может, я хочу поставить несмываемое пятно на репутации мужчины? Осквернить тело и после прижечь кровавую порчу выжженной тамгой. — Пит… — Уолтер сотрясается, стоит мне опуститься с шеи на грудь. Вдох ртом, выдох носом, убрать слюни. Полминуты на засос, через секунду на правой груди расцветает след от кремовой помады. Я не мучитель, не умею ставить засосы. Скрыть последствия бурного свидания реально, если действовать здраво и последовательно. Я раскрашиваю кожу Уолтера Томом Фордом, неизвестный мальчик Эштон предпочитает сдержанные и неяркие цвета. Правый бок, левый бок, пресс, паховая складка, внутренние стороны бёдер. Перевернуть на живот и овладеть. Нет, если перевернуть, сотрётся. Уолтер резко садится на кровати, притягивает меня за затылок и кладёт поперёк на покрывало. Когда он сверху в моих поцелуях, он продолжает играть роль жертвы. Жирный слой стирается губами, передаётся со слюной, как воздух, как сигаретная затяжка. Когда в паре один голый, второй не имеет права раздеваться без давления. Уолтер ставит финальный поцелуй и, задумавшись, нависает над лицом. — Что это?.. Что ты, блин, со мной делаешь?! — У меня есть шестьсот шестьдесят шесть способов очаровать жертву, — дотрагиваюсь до неудачного засоса между шеей и плечом, — но на тебе я использовал один. — Питер, я в курсе, что ты хорошо целуешься. — Правда? — облизываю размазанную помаду на нижней губе. — Тебе нравится? Тебя устраивают мои поцелуи? — Они доводят меня до состояния скакать на тебе в одних трусах. — Сейчас ты не скакал на мне, однако я лежу под тобой. — Сейчас твой поцелуй на вкус как соус карбонара. С комочками и обильно посыпанный пармезаном. Уолтер вытаскивает изо рта язык на полную длину и слизывает помаду поперёк губ, задевая кончиком перегородку носа. — Великолепный, — притягиваю на себя покрытого моими поцелуями Уолтера и хлопаю по ягодицам подушкой из подвала. Мишель Пфайффер не я. Мишель Пфайффер отреклась от волка и выбрала поиграться с мышкой. Я переложу ноги, как Шэрон Стоун, и Уолтер сдержанно ухмыльнётся. Я убегу от него босиком под дождём, и он накроет мои мокрые волосы чёрно-синим пиджаком в меловую полоску.