Dandelion

Hours in the dead of night I've been there before Medicatin' works sometimes I'm just tryin' to lose my train of thought Only ever feeling fine And I'd prefer us to be close I'd like to look you in the eyes, not fearin' Starin' into the void, waitin' for replies Just waitin' for replies I've been tryin' to reach your mind by strippin' all the poems I've been watchin' dandelions growin' by the grove And it's a shame because I only came here for the love of you Yeah, it's a shame because I only came here for the love of you © Dandelion, The Daughter Отец хлопает по коленям, и она напрягается. Она, пришедшая к нему в дом после тяжёлой смены, желающая увидеть только максимум постель (даже без ужина) лицом вниз, с серой подушкой и не самым мягким одеялом, останавливается, словно примагниченная, на месте. И взглядом скользит по его рукам, по его коленям, по тому, как он сначала по ним поглаживает, а потом просто приглашающе располагает на них ладони. Поза ему привычная, ноги чуть разведены в разные стороны, и Ванесса сначала не видит в этом никакого подтекста, но интуитивно ощущает опасность. Ванесса чувствует, будто попала в западню. Что приглашение было специальным, что он усмотрел некоторую брешь внутри её системы, которую не захотел устранить. А только разворошить больше. Отцу нравились смертельные ошибки в созданных им зверьках, — тварями даже мысленно у Несс не поворачивается язык их назвать, потому что она с детства их очень, как и отца, любила, — они приносили ему больше веселья и больше непредсказуемых последствий для других людей. Сейчас всё это напоминало очередной перфоманс. Шоу от него, созданное персонально для неё одной. Несс смотрит остекленевшим взглядом живых круглых широко распахнутых глаз. И не моргая говорит. — Ты давно меня не звал к себе на колени. Лет с 10 так точно. — Ну так, ты ведь стала потом взрослой девочкой. — Уильям улыбается хитрой маскирующейся широкой улыбкой, за которой скрывается абсолютное зло. — Не было повода. Да и я думал, что ты из этого уже давно выросла. «Как оказалось, нет», — читается по его мёртвому взгляду, спрятанному за очками с квадратной тонкой серебряной оправой и прозрачным натертым до блеска стеклом. В глаза забираются весёлые шальные азартные искры, когда Несс шумно сглатывает. Не уходит. Неловко мнётся на месте, но всё же на крючок насаживается. Она запихивает ладони в привычной закрытой манере в задние карманы джинсы и отвечает. — Пап, я слишком устала. Мне сейчас не до твоих игр и шуток. Я пойду спать. — Ну-ну, — Уильям цокает языком и покачивает из стороны в сторону головой, как детская игрушка — болванка или маятник для гипноза, — разве папа бы сделал что-то плохое для своей малышки, Несс? Разве я хоть что-нибудь когда-нибудь делал, что тебе не понравилось бы? Ванесса растеряна и, более того, она глубоко смущена. Она смотрит прицельно внимательным взглядом на отца, снова сглатывает и качает головой. Они оба молчаливо вычеркивают тот факт, что он заставил её ещё с детства вариться в мыслях, что она дочь серийного убийцы и опускают ещё ниже тот факт, что Уильям нашёл очень удобной в использовании её новую работу. В остальном же да, он не причинял ей вреда. Он растил её, своё золотце, своё солнышко, свою Вэнни, как нормальный заботливый, но местами чересчур строгий отец. Уильям был с детства изворотлив и брал Ванессу на слабо хитростью — он добивался, чего хотел, манипуляциями, и даже спустя много лет ничего не изменилось. Ей уже давно за 20, а она всё ещё безбожно ведётся на его поддразнивания и нарочитые тычки под рёбра, от которых больше не щекотно, а больно. — Нет. — Ванесса тихо выдыхает, принимая в очередной раз на себя удар, что часть из этого слова ложь. — Это что, снова какая-то твоя игра? — Никаких больше игр, моя милая. Но если тебе так хочется… Можем поиграть в «Саймон говорит». Ты ведь так любила её в детстве. В какой момент это началось? В какой период времени Уильям перестал в ней видеть свою дочь и увидел женщину? Наверное, когда ей ещё стукнуло 16-17 лет. Ванесса, одинокая и боящаяся с кем-либо сближаться из-за их общей тайны, являла сама по себе достаточно жалкое зрелище молодой девушки, не умеющей пользоваться своей красотой. Уильям не один раз ей об этом говорил. И всё равно её взгляды, сияющие, обидевшиеся, эмоционально наполненные были направлены исключительно на него одного. С той поры он начал догадываться, что внутри Ванессы что-то не так, как было и в нём самом с самого начала. Любовь к нему будто трансформировалась с возрастом и укрепилась в ней корнем. Вынужденно или нет, это было не столь важно, важна была суть — единственный мужчина, которого она к себе подпускала близко и кто всегда был рядом, был и оставался её отец. Уильям начал понимать. Осознавать. Ощущать и прощупывать почву. Он видел, что от его голубоглазой Вэнни практически ничего не осталось. На её место пришла уставшая от такой жизни и от груза ответственности, которую на неё взвалил ещё с детства отец, Ванесса, согласившаяся взять другую фамилию, подделавшая и ему, и себе документы, когда у неё появились связи в отделе по оформлению бумаг. И вот тогда, когда он перестал узнавать в ней свою дочь, его будто как отрезало от её образа каменной стеной, топором мясника. Он увидел в ней женщину, увидел в ней Ванессу, которая глубоко любила своего отца. В глазах Уильяма дочь перестала быть собой в 18, но до этого момента он растил её, как ответственный и хороший родитель. По его меркам. Никаких намеков, никаких двусмысленностей между ними не проскальзывало до определенного дня. Пока она не сдала все экзамены в полицейской академии и не заступила на свою новую работу. С тех самых пор между ними что-то зрело, чему больше Ванесса боялась давать хоть какое-то объяснение. Его золотце. Его Вэнни. Её больше нет. И «папочки» больше нет тоже. Потому что Ванесса обращается к нему всё чаще по поддельному имени, всё больше делает на нём упор, чтобы прочертить между ними острую жирную чёрту. Что ж, Уильям ей в этом поможет. Он ведь никогда не бросал её одну, правда же? Он дочертит её, добавит цвета, объема. И вот тогда между ними станет намного больше общего и разобщенного во всех смыслах. — Ну же, Несс, — Уильям зовёт её почти ласково, паточно, — иди сюда. Она заворожена. Боже, он буквально загипнотизировал её, буквально заставил к себе подойти, будто она одна из подчиняющихся ему игрушек. Словно её тело ей больше не принадлежит, его сделал и создал по своему подобию он — тот, кого она боялась. Ненавидела. И любила больше всего на свете. Круговорот чувств настолько глубокий и едкий, что оставит на любой душе и психики свой ядовитый след. Ванесса знала и понимала, что с ней что-то не так. Она никого, кроме отца, в своей жизни с определённого момента не представляла. Ведь впустить кого-то глубже в их жизнь (она у них была общая, Ванесса, пока была с ним связана, сама себе не принадлежала), значит, обречь его на опасность и, скорее всего, гибель. Если этот гипотетический кто-то прознает про их общий секрет, отец убьёт его не раздумывая. А Ванесса закроет это дело, как очередное не раскрытое. Так было всегда. И потому со временем она привыкла к этому топкому вязкому одиночеству и вечной усталости, в которых день ото дня варилась. Рядом всегда был отец и больше никого. Так и… Зачем что-то нужно было менять? Но когда она приняла это, как неизменную данность, вот тут уже начал скрываться настоящий корень проблемы. Он её сломал. Давно и под самый корень. Как срубают дерево, и оно падает с грохотом вниз. Ванесса клянётся себе, что именно его треск стоит у неё в ушах, когда она с опаской подходит к отцу ближе, не сводя с лица Уильяма острого изучающего взгляда. — Ну что, поиграем, Несс? — Он кривится и усмехается, склонив голову к плечу. — Я устала от твоих игр. — О, а я именно хочу, чтобы ты расслабилась и отдохнула. Я хочу сделать тебе приятно, Ванесса. И он тянет её к себе на колени. Она какое-то время стоит столбом, а потом позволяет себя притянуть и усадить лицом к лицу. У Ванессы сбивается дыхание, — чточертвозьмисейчасмеждунимидвоимипроисходит, — и Уильям оглаживает её тыльной стороной ладони по щеке. Ванесса была красивой. Очень красивой. Он отделяет мысленно её красоту и красоту её матери, потому что не видит больше в ней свою дочь. Он видит в ней привлекательную взрослую женщину, которой может доставить удовольствие. И знает, что она того хочет (глубоко где-то внутри), как и он сам. Она хочет отчаянно заслужить его похвалы. Его поощрения. И готова пойти ради этого на многое, о чем, скорее всего, даже сама не догадывается. — Отец?.. Уильям снова ухмыляется. Ведёт остро, но чуть лениво уголком губ. А потом берёт, надавливает легко на её затылок и целует Ванессу в губы. Ванесса от этого горького поцелуя задыхается. Кислота бурлит у неё в глотке, стремясь вырваться наружу вместе со судорожным вздохом, который Уильям тотчас же сцеловывает с её губ и вновь затыкает мягкий девичий рот своим. Ванесса жмурит глаза, не понимает, что происходит, — что творится с её до недавнего уставшим телом, перешедшим в режим особой готовности, жара и влажности, — что творится между ней и человеком, которого она ещё когда-то называла отцом. Но пугает её даже больше не то, что Уильям Афтон оказался настолько асоциальной отбитой личностью, что возжелал собственную дочь, а именно то, что она захотела его в ответ. Это скреблось где-то на подкорке, откладывалось у неё в мозгу и вот он выпустил это желание наружу, уродливо обнажил его, как делают врачи при вскрытии черепной коробки. И показал содержимое Ванессе. От него нельзя было увернуться, нельзя было убежать. Не когда язык немел и приятно покалывался при соприкосновении с его языком, не когда сладостная почти животная волна прокатилась сверху вниз по её телу, подпитывая его и оживляя, словно чудовище Франкенштейна. И в этот самый момент Ванесса вместо того, чтобы оттолкнуть его, неожиданно обхватила виски отца ладонями, стиснула их до боли, — не проломить бы, иначе всё, мгновенная смерть, — и поцеловала его более напористо в ответ. Они играют в ту самую её любимую игру. Саймон говорит — возьми мой член в рот, Ванесса. И Ванесса становится на колени, трясущимися руками расстегивает ремень и хорошо отутюженные брюки отца (он всегда умел следить за собой и хорошо выглядеть, а ещё нравиться бесконечно сильно женщинам), спускает вниз бегунок застежки и добирается до его члена. Окрепшего, склизкого от предэякулята, среднего, вытянутого, с окрепшими венами. Ванесса отсасывает ему непрофессионально, но она старается, правда старается. И когда Уильям обхватывает её хвост на затылке ладонью, толкается в её рот глубже, заставляет её давиться воздухом и его семенем, лучшей благодарностью становятся слова, что она молодец. Что она отлично постаралась и была хорошей девочкой. Потом он берёт её на их старом потрепанном диване сзади. Пряжка ремня, не вынутая из петель брюк, звенит, иногда больно холодом задевая молочную кожу бедра, Уильям пыхтит и сдавленно дышит позади неё, Ванесса сдержанно стонет в свои сложенные на диване руки, а потом уже в сам диван, чью обивку она закусывает зубами. Она мнёт съехавший плед ладонями, царапает обивку пальцами, оставляя белые следы, и с ужасом вновь осознаёт, что ей нравится. Ей нравится, как отец трахает её сзади, как Уильям с громкими шлепками кожи об кожу проникает с каждым разом всё сильнее и быстрее. Когда длинной периодичности между проникновениями почти не остаётся, Ванесса ощущает, как её тело выгибается по неведомой причине и всё трясется. Первая самая лучшая вспышка оргазма ей была подарена отцом. «Саймон говорит» становится их кодовым словом к действию. В следующий раз именно Ванесса начинает с этих слов. Она забирается на отца и оказывается сверху после особо паршивого патрулирования. Иллюзия контроля, которая появляется у неё над ним, пьянит, ведь он никогда не смотрел на неё так, как смотрел сейчас: с восхищением и некой гордостью, с которой смотрят создатели на своё творение. Да, кажется, он и вправду её сломал. И сделал из неё что-то новое, что-то самой Ванессе неизвестное, что не называло его больше «отцом» во время секса, а исключительно «Уильямом». И вот тогда черта была окончательно проведена. Саймон говорит, доставь мне удовольствие, Уильям. И Ванесса делает теперь всё сама — она сама на нём двигается, сама принимает его в себя. Сама вслушиваетсяв его слабый задыхающийся голос, а не он в её, как будто они поменялись долгожданно местами. Он сейчас жертва, а она охотник. В момент приближения разрядки Ванесса обхватывает его горло пальцами и с силой сжимает, и Уильяма так трясёт, так накрывает мощно волной удовольствия, что он под ней тонет. Он едва слышным шепотом, одними губами, тихим стоном умоляет Ванессу не останавливаться. В те мгновения Ванесса познает, какую власть может иметь женщина над другим мужчиной, даже если он был её отцом. Саймон говорит с ними каждый четверг — они трахаются у Уильяма дома, и это приятно. Неприятно колет осознанием кожу и мозг, что она трахается с собственным отцом и что она оказалась в чем-то и вправду такой же ненормальной, как он. Любая другая нормальная дочь ударила бы по рукам и сбежала. Не согласилась бы. Но любая из них не была бы Ванессой. Её это гложет. Ванессу от этих мыслей разрывает. Но она всё равно приходит каждый четверг отцу к в гости, а Уильям потом с виноватой улыбкой оправдывается перед соседями, что молодым только дай дома порно посмотреть, они будут это делать на постоянной основе. На Ванессу потом косятся и обговаривают, как ей тяжко с её работой да без личной жизни, которая на самом деле была занята её отцом. Она с некоторой мрачно злорадной улыбкой над этим думает, как и над тем, насколько люди бывают слепыми и глупыми. И не видят ничего дальше своего носа, даже то, что творится у них прямо на глазах. В одноэтажной Америке это странно, ведь она была, как одна большая деревня. Все друг про друга всё практически знали. Не знали лишь, что скрывается на самом деле за голливудскими широкими улыбками на снимках, которые все американцы так любили имитировать на фото. Уильям начинает думать, что Ванесса не так уж и бесполезна. Что он может закрыть пиццерию окончательно, бросить гнить аниматроников в тени и пыли, оставить свою кровожадную деятельность и купить им с Ванессой билет в один конец на Гаити. Фамилии и имена у них всё равно были уже разными, документы тоже, никто не догадается, что они были родными отцом с дочерью. Там они смогут начать жизнь сначала и не притворяться, как здесь, что между ними ничего нет. В не таком уж и отдаленном будущем это могло бы быть возможным. Но Ванесса не вовремя сходит с кривой тропы и делает впервые выбор не в его пользу, а в пользу нового охранника. Майка Шмидта. Когда Уильям нанимал его, он уже чувствовал, что все пойдёт не так. Что парень всё испортит. И он не прогадал. Он и вправду всё испортил, он отобрал у него Ванессу. Она позабыла из-за него, кому хранила всё это время верность. Но взгляд… Взгляд её, слезливый, болезненно нежный, перед выстрелом всё ещё говорил об обратном.