Сердца, которые бьются громче

Сынмин лежит на кровати, прислонившись спиной к стене. Его руки ослаблены и лежат одна на другой, а глаза наполовину скрыты уставшими веками. Когда не ведаешь своего смысла жизни, невозможно задумываться о счастливом будущем; в голове одна лишь картинка перекати-поля, у которой даже звука нет. Пусто и беззвучно. Слишком тихо. Но парень начинает скучать по этой тишине, когда входная дверь с хлопком закрывается, оповещая о том, что кто-то пришёл. И Сынмину даже выглядывать незачем, ведь он наперёд знал, что сегодня, завтра, послезавтра, через два дня, да и через месяц в очередной раз вернётся его дядя. Человек, который даже предположить не может, что такое доброта, а уж в понятии любовь он вообще как рыба на суше. Любой его приход домой не сулил ничего хорошего. Ибо сразу после того, как это бессердечное отродье возвращается домой со своей никчёмной работы, зарплаты от которой еле хватает на ежедневное питание, Сынмину приходится сидеть в своей комнате тише воды, ниже травы, ведь «посмей только высунуться из своей коморки, сукин сын». И парень не испытывал свои способности в быстром беге и защите кухонными ножницами. Чаще всего он закутывался в маленькое одеяло, укладывая себя в позу эмбриона и поглаживая костяшками твёрдый и неудобный матрас. Но сегодня Сынмин устал терпеть. Даже не стараясь вести себя бесшумно, брюнет приподнялся с кровати на ватных ногах, чуть не упав из-за потемнения в глазах. И вот он уже собирает свои немногочисленные вещи в потрёпанный годами рюкзак, когда-то подаренный ему тётей, накидывает его на одно плечо и выходит из комнаты. Его не интересует, в какой части квартиры сейчас в пьяном бреду валяется дядя; ему плевать, что шаги очень тяжёлые и громкие, что рюкзак с грохотом сваливается на пол, когда он наклоняется, чтобы завязать шнурки на старых кедах. Это всё не имеет значения. Главное — уйти, убежать, сорваться. Быть отсюда далеко. Сынмин не помнит, как вырывался из сильной хватки больших рук с потёртостями и грязью под ногтями под неистовые оры, корча лицо, не помнит, как шёл напролом через мутные лужи и огромные капли дождя, изредка падающие в них, когда туча имела наглость подвинуться ближе. И он понятия не имеет, почему и как оказался у двери давнего друга. Рука, дрожа, неуверенно поднялась, а ладонь сжалась в кулак. Парень постучал два раза, а потом ещё один на всякий случай. Они не виделись ровно шесть месяцев и три дня, он считал. В их последнюю встречу всё изменилось, и Сынмин на эмоциях сказал другу исчезнуть из его жизни навсегда. И ушёл, оставив того одного. А теперь, стоя на пороге чужого, но родного дома, он не понимал, чего хочет больше. Извиниться за своё поведение, крепко обнять и никогда больше не отпускать, уйти от этого места подальше или всё сразу. Но что-то подсказывало ему, спрятавшись где-то там, за эгоизмом и остальными отрицательными качествами, наряду с реализмом, что его не примут. И потому руки так сильно дрожали, в горле пересохло, а в животе зародился комок тревожности, который не появлялся с того самого дня. Сынмин счёл всё на холод и плохую погоду. Дверь открылась. Пришлось выйти из раздумий и поднять глаза на человека, стоящего напротив. — Привет, Чонсу, — голос дрожащий и совсем тихий. Перед лицом всё тот же мягкий и солнечный парень, которым Сынмин всегда восхищался. Всеми его действиями и словами, умением поддерживать и быть рядом в трудную минуту. Восхищался, потому что хотел быть таким же, чтобы стать достойным общения с ним и его уважения. Всё разбилось вдребезги после того рокового дня. Ким застыл, крепко сжав ручку двери. По нему не было понятно, испытывает он отвращение, безразличие или что-то другое; но в глазах целое море. Море боли и пролитых слёз из-за чужого поступка. — Сынмин? что ты здесь делаешь? — Вполне логичный вопрос, к которому Сынмин был не готов. Он и сам не знал, зачем пришёл сюда, ещё перед тем как стучать винил себя и корил за свою импульсивность и эгоистическое желание не быть одному. — Я пришёл к тебе, — всё-таки опустив взгляд, признался он. Ну, да, а к кому же ещё? Уж точно не к его вечно ворчащей на Сынмина матушке просто за его существование. Ким ничем не стал отвечать, приметив его состояние. Парень судорожно вздохнул, стараясь сдерживать эмоции, которые так и рвались наружу, а затем затащил бывшего друга внутрь, закрыв за ним дверь. Никто не говорил ни слова, но теперь для Сынмина это была уютная тишина. Здесь не было тревожно и страшно, он чувствовал полную защиту и, к сожалению, громадную вину. Брюнет понял, что этой ночью родители Чонсу будут на работе, ведь в такое время они уже должны были сидеть на большом бежевом диване и смотреть семейное шоу, поэтому решил, что сможет остаться до раннего утра, а после пробуждения сразу сбежит. — Эй, — позвал блондин, заметив Сынминов устремлённый в пол взгляд. Когда его окликнули, он вздрогнул и посмотрел в чужие глаза. Чонсу протянул ему свитер и домашние штаны. — Вот, переоденься. Ты весь мокрый. Парень не сразу понял, что именно ему нужно сделать, поэтому Ким просто положил одежду на его колени и ушёл на кухню, чтобы, видимо, заварить чай или что-то другое. И О погрузился в свои мысли. Когда первая рука протиснулась в рукав тёмно-зелёного свитера, пахнущего теми самыми яблоками, растущими на высоких деревьях в чьём-то саду, он подумал о том, что ему хочется прижаться к Чонсу, лежать вот так до самого утра, вдыхать чудесный аромат и забыть обо всём на свете, кроме этой близости. А когда вторая рука оказалась в рукаве напротив, Сынмин осознал, что всё происходящее — просто повторение того дня. И он снова уйдёт. Тогда к чему объятия и прочая нежность? Зачем эта теплота и забота? Он не знает, для чего думал об этом. Но теперь парень точно-точно будет вести себя с Чонсу максимально холодно, чтобы не подавать ему лишние надежды. Он ведь опять сделает больно, этого не избежать. Ему нельзя находиться рядом с таким солнечным человеком, поэтому он покинет его. Он опять сбежит. — Я сделал тебе какао, — мысли Сынмина прервались, когда Ким зашёл в комнату с этими словами. На его лице была тёплая улыбка, но губы подрагивали. — С зефирками, как ты любишь. Или любил. Юноша опешил. Что это значит? Чонсу уже простил его? Не может такого быть. — Спасибо, — он взял кружку обеими руками и опустил взгляд на зефирки, покоившиеся сверху и уже слегка подтаявшие. И снова тишина. Сынмин дёрнулся, когда Ким сел рядом с ним и их бёдра почти соприкоснулись. Некоторое время он просто пил горячий шоколадный напиток, иногда поглаживая подушечками пальцев края громоздкой кружки, но в какой-то момент ему захотелось посмотреть на Чонсу. И он сделал это. Взор медленно оторвался от почти полностью опустошённой кружки и поднялся выше. Ох, его глаза намокли. О, заметив это, немного удивился, сильнее сжав предмет в руках. Должно было пройти пару секунд, чтобы пришло понимание происходящего, и он освободил свои руки, ближе придвинувшись к Киму. — Чонсу, — Сынмин прошептал с ноткой тревоги, бегая взглядом по всему его лицу. Хотелось обнять, но он смог лишь положить ладони на щёки парня в надежде успокоить. — Не плачь, Чонсу, пожалуйста… мне жаль, прости. — Знаешь, — он нервно посмеивался, пока слёзы катились по его щекам, попадая на пальцы брюнета. Голова и брови приподнялись, а взгляд устремился в потолок. — Это было больно. Одними извинениями ты ничего не добьёшься. — Я всё сделаю, правда, — теперь плакать захотелось и Сынмину от собственной ничтожности, глупости и страха. Он смахнул слезинки с чужих щёк и прикусил нижнюю губу. — Сделаю всё, только прости… Чонсу крепко обнял его, поглаживая по спине. Он сильно нуждался в этом уже шесть месяцев и три дня; это время шло слишком долго, надежда успела покинуть и оставить после себя одну горечь. Шесть месяцев и три дня, ставшие самым ужасным периодом в его жизни, разбившим сердце. Шесть месяцев и три дня его сердце билось тише, чем нужно. — Мне понадобится время, чтобы простить тебя. — Он не отстраняется, а прижимается ближе, утыкаясь в чужую шею. — Я знаю, Чонсу. — С нежностью и дрожью в голосе ответил Сынмин, чувствуя, как от чужого дыхания и слёз по мокрой коже на шее бегут мурашки. Он обнимал его в ответ, прижимая к себе и гладя по затылку. Шесть месяцев и три дня Сынмин не находил себе места, сердце билось тише. Иногда казалось, что оно не бьётся вовсе. Но теперь, когда они вместе, их сердца бьются громче. И каждый слышит стук своего и чужого сердца.