Театр одного актёра

      — Ты издеваешься? — Шастун выгибает бровь, отстраняясь от мужчины и усаживаясь ему на бёдра. — Ты серьёзно?       — Абсолютно, — кивает Попов, улыбаясь уголком губ. — Снова стесняешься?       Антон нервно сглатывает, смотрит в глаза Арсения и теряется в долбанном голубом окаменелом лесу, не может сформулировать, не может сказать, что он сейчас чувствует, какие ощущения после такого откровенно-эротического предложения. Это те самые глаза, которые всегда успокаивают и не дают мыслям собраться.       — Антон, я не настаиваю, — говорит сразу Попов, перекладывает руки с талии Шастуна на бёдра, поглаживает их, успокаивая и расслабляя. — Я никогда не принуждал тебя, особенно к тому, что тебе может не понравиться.       И правда, ни разу такого не было. Шастун сам на всё всегда соглашается. Смущается, но постоянно говорит Арсению «да», активно кивает и вообще всем видом показывает, что он всеми конечностями за любой движ, даже за голодовку.       — Ты не хочешь? Антош, я не обижусь, обойдёмся как всегда…       — Я согласен! — Выпаливает Антон, покрываясь румянцем. — Можно я только в душ смоюсь? На пару минут, я быстро.       — Ты только сам не смойся, — шутит Арсений и отпускает Антона, предварительно легко шлёпнув его по ягодице.       Антон буквально сбегает в душ, закрывает дверь на щеколду и чуть ли не сразу запрыгивает в душ, сразу включая воду, настраивая так, чтобы чуть ли не ледяная лилась. Только потом замечает, что он стоит в идиотских голубых трусах с жёлтыми уточками. Господи, и это с ним Арсений сексом собрался заниматься? Судя по нижнему белью, Шастуну и пятнадцати лет не дашь. А тут какие-то взрослые здоровые отношения…       Сняв нижнее бельё, Антон закрывает глаза подставляет лицо под струи, чтобы оно перестало пылать, а потом чтобы стеснение смылось вместе с водой в канализацию и больше не появлялось в жизни.       Внутри всё горит только от представления о том, как же всё сейчас будет выглядеть, как придётся сначала перебарывать стыд, а потом уже отключиться от всего мира и самому получать наслаждение от происходящего, видя горящие глаза напротив. И только представляя это, Антон рукой тянется к полувозбуждённому члену, чувствуя, что стеснение всё же останется тут, в ванной, а Шастун выйдет чистым, причём как телом, так и душой — без лишних и беспочвенных переживаний.       — Ты там живой? — Кричит Попов, но вместо ответа Шастун распахивает дверь ванной, разводит руки в стороны и кивает, мол, вот он я, не надо почестей.       — Я же сказал, две минуты, — говорит Антон спокойно, выключает свет в ванной комнате и, подойдя к кровати, садится, поджав одну ногу под себя. — Ты, может, на кресло хоть сядешь? Или будешь со мной рядом на кровати сидеть? Если второе, то руками трогать запрещено, — Антон после этих слов подмигивает Арсению, улыбается уголком губ и чешет кончик носа.       — Ты в ванной оставил весь свой стыд? — Интересуется Попов.       — Ага, — гордо задрав голову, отвечает Шастун, — ты давай, это, перекочёвывай, только сегодня и только для Вас место в первом ряду!       — А, то есть ты за меня решил, что я на кровати не остаюсь? — Арсений приподнимает руки в примирительном жесте, а после берёт две подушки и укладывает одну на другую к спинке. — Чтобы ты головой не треснулся, — комментирует он свои действия, и после этого Шастуну хочется одарить его поцелуем, крепко обнять и не устраивать эротическое шоу. Но оно началось ещё даже до того, как Шастун убежал в душ.       Арсений встаёт, переставляет кресло из угла и устанавливает в паре метров от кровати, пока Шастун укладывается поудобнее, ёрзает, наблюдает за Поповым, что чуть ли мимо не садится, не в силах оторвать взгляд.       — Надо было сначала тебя усадить, — говорит Шастун с усмешкой.       — Не трожь деда, — отвечает Арсений, всё же садится, спиной опирается на спинку кресла и облизывает губы в ожидании.       И Шастун, кстати говоря, ждать не заставляет.       Он начинает медленно, прикрывает глаза, ладонями ведёт от бёдер до груди, трёт соски круговыми движениями, а после между большими и средними пальцами их зажимает, прокручивает, закусывает губу, одну руку оставляет на груди, в то время как вторая спускается к паху, вычервивает узоры.       Судя по тому, что в комнате абсолютная тишина, Антону кажется, что он потерял слух. Поэтому хочется издать какой-нибудь звук, хотя бы стон, чтобы понять, что он всё ещё способен слышать. Но Арсений делает всё вместо него. Он шумно втягивает носом воздух и, судя по шороху, либо скатывается по креслу, чтобы занять более удобное положение, либо снимает свои белоснежные боксеры, опять же для удобства.       Шастун ухмыляется, оставляет в покое набухшие соски и широко расставляет ноги, тянется одной рукой в сторону прикроватной тумбочки, на ощупь пытается найти заранее подготовленный флакон со смазкой, но получается плохо. Приходится повернуть голову и открыть глаза, чтобы найти необходимое.       Открыв крышку лубриканта, Антон, не жалея, льёт его на грудь, живот, а после и на возбуждённый член, размазывает рукой по всей длине, возвращает флакон обратно на тумбочку, предвкушая маленькое эротическое шоу, досмотреть которое у Арсения раньше не хватало сил. Он всегда вмешивался, просил прощения и присоединялся, создавая фееричный финал с яркими вспышками перед глазами.       Антон закусывает нижнюю губу, немного ёрзает, делает глубокий вдох, берёт член в руку, вторую возвращает на грудь, чтобы размазать смазку, вновь притронуться к соскам, представляя, что это всё делает не он сам, а Арсений — внимательно наблюдающий за реакцией, стараясь доставить только лишь удовольствие, иногда даже забывая о самом себе. В такие моменты затуманенный мозг Шастуна каждый раз выдаёт одну и ту же мысль, которая окончательно сводит с ума: «он ради меня готов пожертвовать всем».       С губ срывается короткий стон. Шастун сам не замечает, как его медленно начинает нести течением по реке. И надо бы пытаться собраться, хотя бы барахтаться, но он сдаётся, решаясь утонуть в бурлящем потоке чувств, эмоций и ощущений. Это лучше, чем думать о том, «как сделать так, чтобы Арсению точно понравилось?». А Арсению нравится всё, что только Шастун делает — и в повседневной жизни, и в постели.       Шастун ускоряет движения, а после решается сделать то, что до этого позволял только Арсению, считая, что такое может доверить только рукам Попова. Да и всё тело в целом его рукам только можно доверить.       Пальцами одной руки Антон придерживает член, накрывает его ладонью и начинает тереть головку. Ощущения захлёстывают, ноги выпрямляются, а пальцы на них поджимаются, будто не слушаются.       Шастун всё же смотрит на Арсения, переборов себя, ловит его заинтересованный горящий взгляд. В глазах не просто огонь — там целые леса пылают, там водная гладь бездонных озёр от этого пламени зажигается. У Антона самого щёки краснеют, только представить ему стоит, что же Арсений сейчас видит, какая перед ним картина предстаёт.       Окинув взглядом Арсения, Шастун понимает, что тот не двигается. Да, сидит полностью голый, но к себе не притрагивается, а только внимательно смотрит, закусив нижнюю губу и положив руки на подлокотники кресла. Такое поведение кажется странным, ведь перед ним сейчас такое устраивают, что многим даже не снилось, а он ведь наяву это всё наблюдает. За каждым движением следит, глаз не сводит, видит развратного Антона, поборовшего своё стеснение и стыд, который время от времени появляется, не давая спокойно отдаться своему желанию.       Антон бы уже, наверное, взвыл. Хотя, если быть честным, уже готов, потому что не хватает ему одного — поцелуев.       Без них всё не то, пускай фантазия уже картинки красочные вырисовывает, на которых Арсений раскладывает Антона на кухонном столе, на стиральной машинке в ванной и даже в салоне знаменитого «Т(р)ахо», но ничего не заменит касания губ, что оставляют влажные следы на шее, руках, груди и животе.       Шастун продолжает смотреть в глаза Арсения, наращивая темп. Чувствует, что он близок от простых фантазий и желания скорее поддаться искушению и попросить Арсения лечь рядом, поцеловать и, может, даже позволить довести до оргазма. Поэтому приходится на несколько секунд убрать руки, обречённо промычать, прежде чем возобновить манипуляции.       — Антон, мож…       — Нет, — хрипло отвечает Шастун, заранее зная, что это за «можно?».       Хочет снова остановить этот разврат, а точнее, присоединиться к нему, но Антон против, потому что сам согласился, самому себе пообещал все сделать своими руками, так сказать. Потом ещё будет время заняться любовью, но пока что можно это только представлять.       Шастун снова прерывается, медленно выдыхает, тянется к смазке дрожащей рукой, чуть ли не половину на член выливает и надрачивает, то и дело то увеличивая скорость, то, наоборот, замедляясь, пытаясь растянуть это удовольствие, затянуть концовку, чтобы хотя бы не так быстро из-за своих фантазий кончить.       С Арсением всегда получается иначе. С Арсением не надо себя заставлять. С ним всё медленно, плавно, как только в порнофильмах бывает, когда актеры могут чуть ли не по два часа заниматься сексом, сначала используя пальцы и вибраторы, а после уже переходя к половому контакту.       Антон представляет, что бы было, если бы он сидел так напротив кровати, а на ней лежал раскрасневшийся Арсений, закусывающий нижнюю губу, прикрывающий глаза, водящий рукой по собственному члену, второй по шее, ключицам, груди, бёдрам… Смог бы он просто смотреть со стороны, сохраняя спокойствие и выражая все свои чувства и эмоции одним взглядом, как это делает Попов? Наверняка нет. Он не блестящий актёр, как некоторые, а так, просто, комик.       Но никто не запрещает представлять себя на месте зрителя, ровно как и не запрещает дрочить на яркие фантазии и воспоминания не просто «перепихона в отеле перед концертом», а полноценной сцены любви в постели, в которой каждый нежен, в который каждый отдаёт себя, причём не по частицам, а полностью.       Шастун шумно втягивает носом воздух, задерживает дыхание, смотрит на Арсения, ловит всё тот же внимательный взгляд горящих глаз, смотрит ниже, видит ключицы, которые каждый раз вызывают восторг от их красоты, мажет языком по пересохшим губам и чувствует, что вот-вот — и занавес театра одного актера закроется.       — Арс, — шепчет Антон на выдохе, двигая рукой быстрее и начиная теребить левый сосок, — твою мать… Можно?..       — Да, — отвечает негромко.       Проходит несколько секунд, прежде чем в голове Шастуна рождаются новые звёзды, которые в себя моментально затягивают чёрные дыры, оставляя мозг пустым, уже без красочных картинок.       Шастун сгибает ноги в коленях, снова выпрямляет и вытягивается в струнку, чувствуя разрядку, до которой изначально было рукой подать. Можно было не устраивать это всё, а просто предложить Арсению посидеть на табуретке в ванной, пока Шастун бы быстро подрочил и откланялся.       — Прости, я слишком… — Антон делает глубокий вдох и медленно выдыхает, слыша колотящееся сердце в ушах, — быстро.       «Как подросток с недотрахом», — хочется ему добавить, но приходится себя пересилить, чтобы и без того неловкий момент не сделать ещё хуже.       Вместо ответа Арсений встаёт, через пару секунд ложится рядом с Антоном и обнимает его, целует в скулу, укладывается на плечо.       — Я никогда не просил тебя думать о дохлых голубях, — напоминает он заботливым тоном. — Не быстро. Спасибо, что ты согласился. Давай в душ и спать, завтра вставать рано.       — А ты? — Антон отстраняет от себя Арсения, садится и, повернув голову к Попову, выгибает бровь. — Тебе так не понравилось, что ты…       — А я сам справлюсь со своей проблемой. И тебе наблюдать за этим не надо — ты и без того устал.       Шастун неловко улыбается, отводит взгляд, чешет затылок, вздыхает.       — Точно всё хорошо?       — Если бы было не хорошо, я бы тебе сказал, — кивает Арсений, а после рукой указывает на свой возбуждённый член. — Нужны ещё доказательства?       Антон мотает головой, всё же смотрит в глаза Арсения, одними губами говорит «спасибо» и чуть ли не убегает в ванную, снова ловя себя на всё той же мысли: «он ради меня готов пожертвовать всем».