Jealous

Мне с детства намертво прибили мнение о том, что в мире существует две стороны. Добро и зло. Черное и белое. Я не знал понятия «инь-янь», не понимал всю суть этого шизанутого бреда. Мой отец твердил мне на протяжении двадцати лет только одно: «Ты займешь мое место». С самого чертового детства отец навязывал мне какую-то свою личную идеологию, кажется, базируясь на собственном горьком опыте, а моя мама была ему полной противоположностью. Женщина с нравственными устоями и морали, этики и поведения. Она верила, что в каждом человеке есть и добро, и зло, как и черное, и белое. Мой отец — гиперболизированный чудик, с явными маниакальными наклонностями, который за всю свою жизнь научился только зарабатывать деньги, причем, неплохие. Он выбрал мою маму из сотни других женщин только из-за её миролюбия и чистоты души. Я правда хотел быть на него похожим, точнее, старался, но то ли хорошо-сложенные обстоятельства не дали мне повестись на архетип отца, то ли воспитание матери, которая старалась давать мне хотя бы всё то, что не давал, не хотел давать или не мог давать отец. Его истинные мотивы я никогда не пойму. Вечные тусовки и пьянки, прогул университета, школьные драки, драмы, романы — мне кажется, что всё это дало повлиять моей незрелой психике, дало, так скажем, неверный толчок. Я часто по ночам ищу оправдание своим действиями, часто думаю о том: «Гордилась бы мною мама?». Если бы она всё еще жила, то что бы мне сказала? Может, хоть какие-нибудь наставления по жизни или же вовсе, нечто иное — дала бы очередной грубый толчок сзади, чтобы не расслаблялся, чтобы сделал хоть что-то полезное в этой жизни. — Всё из-за частых смен школ, — говорила одна из психологов, которая попросту обворовывала моего отца на крупные суммы. Мне с тринадцати лет до сих пор непонятно каким хуем он водил меня к этой блондинке с третьим размером груди, но вскоре я сам понял. Пышные, друг на друга похожие дамы, после смерти матери, стали постояльцами во «дворце» моего любимого отца. Каждый раз, смотря на его новую женщину, я лишь кривился и, конечно же, гостеприимно встречал их. Конечно, я был образцовым образцом, я был тем, кого хотел видеть мой папа и, может быть, моя мама. Старался по крайней мере. Но каждый раз, когда одна из этих дамочек возомнит себя моей мачехой, я сразу давал заднюю. И так из года в год. Месяц сменялся на другой, весна сменяла зиму, весну уже лето. — Не хочешь составить мне компанию? — до чертиков привлекательная брюнетка, верно сидевшая на моих коленках, то и дело терлась своей задницей об мой пах, нежно лаская уши своим притворным и слишком сладким голосом. Дурманила только так. Пыталась ли развести? Возможно. — С удовольствием, — протягивал я с каждой новой пассией, не замечая, что и к сексу давно интерес угас. А Рузиль и остальные, так скажем, друзья смотрели на мое очередное представление с некой неприязнью, корили меня самого за мои действия, за слишком частую смену отношений. Школьная любовь? Бред вездесущий. Мне с каждой дырки пытались навязать правильность и чистоту первых отношения. Что я получаю — очередное разочарование. Я был обузой для папы. Я был никчемным. После погибели родной матери, я старался стать на него похожим, в следствии чего стер самого себя. В моих отношениях с папой были и будут всегда три основных фазы: 1) отец хочет, чтобы я был похожим на него; 2) я становлюсь похожим на отца; 3) отец жалеет, что я стал похожим на него. — Очередная двойка, Вячеслав, разочаровываете, — ох, милая старушка Алевтина Анатольевна. С самым первым днем в этой гимназии я возненавидел её, хотел вживую содрать с неё скальп и посмотреть на то, как она мучается, собирая по останкам мякоти и крови саму себя. Глупо проглатываю обиду и сажусь на своё место. Ведь мальчики не плачут, верно? Да, пап? Новая привычка для меня в четырнадцать — удушение. Каждый раз, когда я был близок к смерти, я прекращал, а вскоре корил себя за это, ведь каждый новый день хуже предыдущего. — Минекаев, иди продолжи пример, — выдыхает Анатольевна, вычерчивая в журнальчике красивую двойку около моего имени. — Копейкин, мне придется снова вызывать родителей? — её любимая тема для меня были именно мои родители. Эта старая шваль знала о ситуации в моей семье и всё равно продолжала всячески насмехаться надо мной, пытаясь опозорить перед всем классом. «Либо терпи, либо сражайся», — с каждой новой придиркой у меня выработался рефлекс лимба. По своему я называл это состояние неким выпадом из реальности, чтобы хоть как-то не обращать на эту злобную стерву с имплантами в челюсти. — Старайся лучше, — твердил одно и то же мой любимый папа. Человек, на которого были возведены все мои надежды. Я искал в нем любовь и ласку, но был обречен только на страдания и муки. — Я не виноват, что из всех она не любит только меня, — закатываю глаза, продолжая выписывать жалкие примерчики из учебника. — Пап, я старался, правда. — Недостаточно видимо, — выдыхает с неким сожалением он, шмыгая носом. — Хочешь снова в интернат? — Нет, пожалуйста, только не он, — чувствуя подступающие слезы, отвечаю ему. Пальцы на моей руке начинают судорожно дрожать, а на тетрадный листок опрокидываются очередные капельки горьких слез. — Мальчики не плачут, — грубоватый голос сзади меня моментально заставляет прекратить течь реке моей необъятной обиды. Смахиваю их, продолжая идеально выписывать каждую циферку, каждый знак. — Сейчас придет Инна, проверит. — Угу, — глупо хныкаю, слыша отдаляющиеся шаги и наконец выдыхаю с успокоением. Но помимо всего прочего в жизни были и хорошие моменты. Как оказалось, все мои старания были не зря. — И почетной грамотой за отличные успехи в учебе награждается Копейкин Вячеслав! — голос в микрофон, аплодисменты, дрожащие ноги и руки. «С окончанием этого ада», — невзначай проносится у меня в голове. — Молодец, Слав, — директриса поправляет мне пиджак, цепляет на одно плечо ленточку красную с отличием и протягивает в руку заветный красный аттестат и красную грамоту. — Не подвел отца, — уже шепчет на ухо. Чувствую на себе недовольный взгляд Алевтины Анатольевны, и впервые за всю жизнь я так рад и счастлив за свой собственный триумф. Стоило ли это всего пролитых слез и желчи? Однозначно, нет. Но стоило ли этого пару секунд, стоя в каком-то там смысле прямо на пьедестале, очерчивать взглядом ненавистных мне одноклассников и одноклассниц, безудержно славших на каждое четырнадцатое февраля по валентинке или же только одной гордой осанки в этот злополучный день — моего отца. Копейкина Алексея. После сего торжества отец жмет мне руку, улыбается, хлопает по плечу и фотографирует меня с Рузилем на память, а также вручает мне в руку ключи от новенькой ауди. Как он позже прозвал: «Мой незакрытый гештальт, я горжусь тобой, сын». Но знал я одну маленькую загвоздку. Эти слова были пропитаны лицемерием и ложью. Так он в очередной раз откупился от сломанного детства.

***

Поступил я не сразу, зато в престижный университет страны — как любят говорить многие. Парочку лет потерял на то, чтобы догнать всего, что я не смог за свою юность. Между тем и работал, старался по крайней мере делать те задачи, что не может лично мой папа. Инстинкта самосохранения у меня не было, я и не старался его выработать. Я знал, что за мной стоит мой папа. Со временем обида к нему ушла, со временем и чувства притупились. Я стоял на пороге собственного дома, ожидая, кажется, начало наихудшего, что могло произойти в моей жизни. До этого каждая интрижка папы не казалась мне чем-то большим, скорее на то это и интрижка, но узнав о том, что эта куртизанка переезжает к нам, так еще и со своим ребенком, так еще и заключив брак с отцом, я был вне себя. Я стоял на пороге собственного дома, зная, что папа обречен на очередной провал. Зная, что это не продержится более трех месяцев, зная, что ребенок новой женщины отца никогда не сможет стать мне родным и близким. Знал и понимал. Прекрасно понимал. И я возненавидел эту девчонку. Я возненавидел Марию, пытавшую походить на мажористых девчонок, я возненавидел так сильно, что сам и не заметил, как полюбил. Мне не нравилось, что она брала чужие вещи, прикасалась своими руками к продуктам из холодильника, не нравилось, что она пела в своей комнате, а её разговоры с подругой были слышны на весь дом. Так мне это всё не нравилось, что со временем я перестал замечать за собой, как сам ищу с ней встречу, мимолетный взгляд в мою сторону. Я искал то, от чего сам отрекался. Девушки в моем понимании всегда были самыми странными и загадочными особами, но в моем окружении — те, кто легко отдастся тебе в первую же ночь. Были и хорошие, и умные, и начитанные, но чаще всего встречались именно первые. Мне казалось, что во всех них дело было не так, но вскоре сам понял — дело было именно во мне. Во время моего саморазрушения я упустил главную деталь, которая, судя по всему, стала ключевой в становлении моей личности — это цель. Стараться, но для чего? Ежесекундной похвалы от директора или гордой улыбки от родного отца-тирана. Я осознал, что всю свою жизнь действовал не по правилам, хотя нет, по писанным правилам того, кто меня воспитывал. Не видел во всех плохих ситуациях и свои плюсы, не в каждой хорошей ситуации и свои минусы. Для меня мир — это черное и белое, тьма и свет, добро и зло. И если я выбрал быть плохим человеком, я всегда должен быть, нет, обязан быть темным, злым человеком. Мария, нет, она далеко была не такой. Видимо, мне за всю свою жизнь пришлось встречаться только с плохими людьми, поскольку образ хорошего человека был для меня стерт. Мария, Маша, Мари. Как бы я не называл её, какими бы способами я не пытался оскорбить, было именно то, что всегда, почему-то блять, тянуло именно к этой девчонке. К этой несуразице. Она казалась на вид доброй, я пытался тоже быть добрым, но вскоре она стала раздражающей. Я ненавидел её голос, но при этом молился на него. Её руки, ноги, тело, её носик и вечно небрежная укладка — так бесили, но во снах мерещился постоянно её образ. Образ невинной девчонки, которую обязательно именно я, почему-то только я, должен испортить, совратить. Так часто старался избавиться от её голоса в своей голове, но вдруг осознал, что мне его действительно стало так не хватать. Она уехала в тот вечер, оставив меня одного. Застала меня врасплох. Я всегда старался быть похожим на отца, но видимо, с её матерью он действительно расцветает, даже несмотря на нашу последнюю перепалку. Он навечно, в моей еще неокрепшей головушке, останется отцом-тираном. Он с рождения запечатлелся таким. Иногда я правда старался понять его, но не мог. А с приездом Марии — смог.

***

— Я знала, что ты не плохой человек. С тобой случилось слишком много плохого, — я переигрывал её слова снова и снова, пока она была в душе. Сейчас я себя ненавижу. Дал слабину, опустился, переступил через свои принципы. Но знал ли я так до этого, что буду мчаться на хату только лишь за ней? Знал ли я, что мое настроение будет тускнеть только при виде парня рядом с ней? Знал. Знал и всё равно отступил. Рузиль старался выглядеть как ни в чем не бывало, но он порой заходил в спальню в полной тишине, думая, что же сказать. Он выглядел несуразно, словно потерявшийся котеночек. — Ладно, что такое? — спросил я, уже не выдержав. — А Катя? — отрезал Рузиль, оставаясь стоять опершись об дверной косяк, в своей любимой позе со скрещенными руками. Смотрел на меня сверху вниз, явно ожидая бурного ответа. Тяжело выдохнув, я протер веки до разноцветных кругов. Ощущал и понимал на все сто десять процентов, что поступаю сейчас наполовину плохо и наполовину хорошо. Мари может выйти из ванны с минуту на минуту, может подслушать весь этот разговор, мою исповедь. Я стану жалким. — Блять, я забыл, — горько усмехнувшись, отвечаю, прижав ладони к лицу, опустив локти на коленки. Взъерошив кудри, я взглянул на Рузиля, который, кажется, всё уже давно понял. — Ну, это было ожидаемо, — вздохнул лучший друг. — Ты влюбился, не так ли? Мои глаза мигом расширились, я посмотрел сзади него, ища предмет на нахождении Марии, но она всё еще была в душе. — Говорят, от ненависти до любви один шаг? — продолжает Рузиль, — Признай и станет легче. — Ты всегда так, — перебиваю его на добром слове. — Даешь мне советы, поддерживаешь. Только вот одного не понимаю, нахуя? Я чувствую на себе презрительный взгляд, поджимаю губу. Снова понимаю, что сморозил очередную хуйню, но вскоре, совсем неожиданно, ощущаю на плече прикосновение его ладони, поддерживающее. — Друзья на то и друзья, — заключает Минекаев, полностью доказав мне, что он на моей стороне. — Что бы ни было? — он показывает мне кулачок и я, по-дружески, совсем маленько бьюсь своим: — Что бы ни было.

***

Этот день для Марии был на стрессе. Она отказалась кушать, но я пытался уговорить её хотя бы на обычный перекус с кружечкой чая. Девчонка оказалась не совсем вредной и всё же, спустя пару моих убедительных уговоров, согласилась. Рузиль решил нам не мешать, оставив нас двоих на кухне. Я тому не был особо рад, хотя это не первый раз, когда я остаюсь с ней наедине, но признав свое поражение против неё, я чувствовал себя только-только несозревшим пацаненком. — Вкусное печенье, — скромно подмечает Мария, улыбаясь, запивая свои слова обжигающим напитком. — И чай тоже. — Могло быть и лучше, — поддерживаю её разговор. — Но у Рузиля всегда всё вкусно. — Значит вот ты где пропадаешь, — она обводит взглядом кухню. — Красиво у него. Я не знал о чем с ней разговаривать, как поддерживать разговор. Старался на её выпады отвечать двукратно, но в такой непринужденной обстановке мне хотелось только лишь одного — побыть еще дольше, понять, какой она человек на самом деле. — То, что произошло, — понимаю, что мне попросту не сбежать. Серьезный разговор должен быть, и он должен быть долгим. — Прости. — Хватит извиняться, — не совсем вежливо перебиваю сестру. — Я проебался, я виноват. Мне не нравилась тавтология, не нравилось, что мне каждый раз намекают на мои же ошибки. Я старался убегать от всего этого. Затем, она неожиданно прикоснулась к моей руке, накрыв своей ладонью мой сжатый кулак. — Знаешь, а Лев оказался куда хуже тебя, — она горько усмехается, устремляя свой взгляд куда угодно, но не на меня. — Он не звонил мне. — Только что убедилась в этом? — вздыхаю, улыбаясь, попытавшись хоть как-то своей едкой правдой разрядить обстановку. — Всё так странно, — Маша не говорит конкретики, Маша убегает от действительности. И порой это чувство мне бывает так знакомо. Так не хочется, чтобы она прекращала свои малейшие поглаживания по моей коже, не хочется, чтобы убирала ладонь, не хочется. Дурман затмил мне разум. — Мария, — невольно вырывается из уст. — Хочешь сломаю ему лицо? Девчонка заливается смехом, а её прежнее задумчивое настроение словно рассеивается. По ней было видно, что она жалеет о том, что открылась Льву. С одной стороны, я поступал ровно также, как и он, но с другой, понял, что карма существует. — Пока не надо. В школе узнаю что да как, — она вдруг резко отдергивает свою руку, устремляя своя взгляд за мою спину. Поворачиваюсь и замечаю в проеме знакомый силуэт, а затем и виновника — Рузиль. — Вам не кажется, что пора спать? — друг выглядел очень сонно. — Кажется, — отвечает Мария. Мы направились с кружками чая в спальню, что выделил нам Рузиль. Плотно закрыв дверь, я и не знал, что предпринимать дальше. Обычно, герои романов или сериалов в такой ситуации спорят кто и где будет спать, но Мария молча развязала с себя халат и расправила покрывало, ложась в одной лишь футболке. Сглотнув ком, я лишь наблюдал за тем, как она пододвигается к самому краю, а затем привстает, чтобы осмотреть меня с ног до головы. Улыбается. — Что стоишь? — её бодрый голос так и говорит о том, что она не собирается спать, — Ты разве не спал в одной кровати с девушкой? — выгибает бровь. Так льстило, что несмотря на весь причиненный ей вред, она оставалась доброй по отношению ко мне. — Просто спал — нет, — улыбаюсь, снимая через верх свою футболку, а затем расстегиваю ремень на джинсах, наблюдая за реакцией Марии. Она отводит взгляд, но улыбается. Замечаю, что покрылась румянцем. — А ты разве не видела полуголых парней? — заваливаюсь на кровать, накрывая себя одеялом. Благо для неё, их тут было два. — Видела, — буркнула Маша, лежа ко мне спиной. — Спокойной ночи, Слава. — Ты не будешь спать, — протягиваю это с улыбкой, она едва поворачивается и фыркает, снова отворачиваясь. — Буду, — накрывает себя до шеи одеялом. — Тогда, спокойной ночи, — тянусь к светильнику и выключаю его.