Только б хватило сил

Брут смотрит в зияющую перед ним десятиэтажную пустоту. На Окраинах много заброшенных зданий, и найти то, в которое можно пробраться, было несложно. Разглядеть, что находится внизу, не удается — все скрывает густая предрассветная темнота, которую с трудом рассеивает мерцание потускневших луны и звезд. Но, возможно, оно и к лучшему. Где-то вдалеке, подсвеченный огнями фонарей и вывесок, светлым пятном маячит Полис со всей его суетой, радостями и проблемами. Все это сейчас неважно. Важно лишь принятое решение. Брут закрывает глаза, не давая себе времени и возможности передумать. И делает шаг. Точнее, пытается сделать шаг, но что-то вдруг дергает его назад, причем так резко, что Брут теряет равновесие и падает на жесткое покрытие крыши. На фоне звезд появляется темный силуэт, и чьи-то руки хватают Брута за запястья, прижимая к крыше и не давая двигаться. — Какого хуя ты творишь?! Человек склоняется ниже, шипя эту фразу прямо Бруту в лицо, и Брут узнает в нем Бродягу. Он пару раз видел лидера волков, когда приходил в лагерь изгоев с Икаром, и хоть Бродяга никогда не подходил близко, забыть колючий взгляд холодных голубых глаз было сложно. Брут начинает дергаться, пытаясь вырваться. — Это ты что творишь?! Кто просил тебя влезать?! Изгой для надежности прижимает его еще и коленом. — Если ты решил полетать ласточкой с крыши, то флаг тебе в руки, только вали делать это в ваш ебаный Полис! Тонкие руки изгоя держат удивительно крепко, почти полностью лишая возможности выбраться, но Брут не перестает пытаться. — Я не могу сделать это в Полисе! Там мне не позволит браслет! — О, и ты решил самовыпилиться тут, гениально! Вот только хуй тебе, нам тут лепешка из браслетника не нужна, доказывай потом, что ты сам прыгнул, а не мы тебе помогли. Если очень надо, пиздуй еще куда-нибудь, но здесь это делать не смей! Брут задумчиво хмурится, а потом вдруг резко перестает вырываться и обмякает. Бродяга от неожиданности почти заваливается на него. Брут некоторое время молчит, а потом смотрит изгою прямо в глаза и тихо серьезно спрашивает: — А где можно? Бродяга открывает рот для очередного язвительного ответа, думая, что он издевается, но встречается с потухшим взглядом зеленых глаз и лишь непонимающе сводит брови. — Ты серьезно? Ты что, совсем идиот? — Просто скажи, где я могу сдохнуть, чтобы никому не мешать. Бродяга некоторое время внимательно вглядывается в его лицо, потом садится рядом, за руки утягивая Брута за собой и вынуждая его тоже сесть. Брут отстраненно подмечает, что изгой как бы невзначай опускается между ним и краем крыши. Бродяга отпускает его запястья, давая иллюзорную свободу, но Брут понимает, что при первой попытке дернуться он наверняка снова будет обездвижен. Изгой разглядывает его, как будто пытаясь что-то понять. Возможно, в картину мира того, кто привык каждый день бороться за жизнь, просто не укладывается факт, что кто-то по-настоящему хочет жизни лишиться. — Почему ты так хочешь умереть? — Бродяга даже перестает сыпать ругательствами. Брут каким-то краем еще пытающейся рационально работать части сознания удивляется, как быстро злость и раздражение в нем переключились на задумчивое внимание. Как будто Брут его чем-то заинтересовал. — Потому что я больше не могу… не хочу… я… — Брут замолкает, не зная, как подобрать слова. Это началось после инцидента с отключением браслетов. Тогда все довольно быстро вернулось в норму, и ярко вспыхнувшие злость и раздражение прогорели и прошли. Но после них холодным серым пеплом остались тоска и чувство одиночества. И хоть потом браслет работал исправно, они уже никуда не уходили, а только с каждым днем разрастались больше и больше, разъедая его изнутри как едкая кислота, пробираясь под кожу холодными щупальцами и кольцами смыкаясь на шее. Брут думал, что дело в браслете. Но проверка ничего не дала, по всем показателям браслет работал исправно. Неисправно работал сам Брут. Последней каплей стала новость о помолвке Лии и Икара. Брут, конечно, знал, что рано или поздно это произойдет, но не думал, что ему будет так больно. Чувство ненужности и одиночества стало всепоглощающим, и Бруту казалось, что он в нем тонул. Он больше не хотел это чувствовать. Уж лучше умереть быстро и сразу, чем медленно утопать в тоске и безысходности. Он не знает, как это объяснить. Не знает, зачем ему объяснять это изгою, которому совершенно точно нет дела до его проблем. Брут не видит в этом смысла. Он уже ни в чем не видит смысла, если честно. Поэтому он лишь горько качает головой. — Да какая разница, ты же ненавидишь Полис и всех, кто оттуда, тебя должна только радовать моя смерть. Брут просто хочет, чтобы все закончилось, но он не смог сделать даже этого. На глазах выступают бессильные слезы, срываются и катятся вниз. Бруту самому от себя противно, но двинуть даже рукой кажется чем-то непосильно сложным. Плевать, может, изгой устанет смотреть на это жалкое зрелище и уйдет. Или сам скинет его с крыши, еще лучше. Сквозь пелену слез ничего не видно, но Брут вдруг чувствует, как его судорожно сжатой руки касаются прохладные тонкие пальцы. Аккуратно накрывают и чуть сжимают как будто ободряюще. Брут думает, что, видимо, начал сходить с ума. — Я не хочу, чтобы ты умирал. Бродяга произносит это тихо, но отчетливо, однако Брут все равно не уверен в том, что ему не показалось. Слишком странно слышать это от того, от кого куда больше ожидаешь услышать «Чтоб ты сдох». — П…почему? — Потому что ты не такой, как остальные браслетники. Ты чувствуешь. Брут криво невесело усмехается. — В этом и проблема. Он жмурится, стряхивая слезы, и зрение немного проясняется. Бродяга внимательно смотрит на него, чуть склонив голову набок, и в его взгляде нет отвращения или осуждения. Он молчит, видимо, обдумывая слова Брута, а потом задумчиво произносит: — Да, иногда бывает, что чувствовать больно. Часто бывает. Но не всегда. Изгой вдруг наклоняется, оказываясь совсем близко, и второй рукой зарывается Бруту в волосы. Брут оцепенело замирает, не веря в реальность происходящего. Чужое дыхание скользит по мокрой щеке, щекочет губы. Брут, кажется, забывает дышать вовсе. Бродяга немного склоняет голову и аккуратно и очень нежно целует Брута в губы. Потом отстраняется и смотрит выжидающе. Брут не сразу обретает дар речи. — Что… что ты делаешь? — Показываю, что чувства могут быть не только плохие. Брут закрывает глаза. Бред, все это бред, это не может быть правдой. Может, он все-таки спрыгнул, и все это просто предсмертная галлюцинация? Но тонкие пальцы на его ладони ощущаются такими реальными. Если это галлюцинация, то Брут не хочет, чтобы она заканчивалась. Потому что сейчас, впервые за долгие месяцы, ему кажется, что он не один. Галлюцинация несильно стискивает его руку, заставляя открыть глаза. Бродяга смотрит на него, и даже в тусклом предрассветном свете его глаза кажутся ярко-голубыми. — Тебе хватило смелости, чтобы решиться умереть. Значит, должно хватить смелости, чтобы жить. Небо за спиной изгоя светлеет, прорезанное первыми лучами восходящего солнца, и Бруту кажется, что эти лучи наконец пронзают мрак и в его душе. По щекам вновь начинают течь слезы, но в этот раз не горькие, а очищающие, и он несмело благодарно улыбается сквозь них. Над горизонтом неспешно и величественно встает солнце, знаменуя начало нового дня.