Loving you

Гейлу перед барменом совестно. Глядя на сломанный рог нарвала он чувствует свою вину за учинённый Джоном дебош. И парадоксальным образом сильнее по нему тоскует. Между ними сейчас уже считанные часы, и перетерпеть их почему-то тяжелее, чем предыдущие недели. Минуту или две Гейл размышляет, стоит ли сказать бармену, что буйство Джона, откровенность его чувств и его кошмарное пение – части его довольно-таки обаятельной личности, с которой просто нужно сжиться, а потом решает промолчать. Объяснять кому-то Джона Игана – не его задача. Да и незачем. Гейлу не особо-то и хочется, чтобы Джона понимал ещё кто-то, кроме него. Для Гейла быть с Джоном Иганом означает без лишних вопросов покупать и возить в Гренландию игрушечных единорогов. И много всего ещё. Это «много всего» Гейл про себя определяет словом «счастье». Первое, что бросается ему в глаза посреди Англии, это куртка Джона. И Гейл уверен, что он сам её выбрал из множества других. Он замком, наверняка мог выбирать. И, разумеется, это куртка что-то значит. «Чтобы не затеряться в толпе». «Она была такая несчастная, что я её пожалел». «Красивую тебе оставил». Гейл буквально слышит голос Джона в голове. А вне его головы Джон громко что-то вещает и собирает прилетевших в кучу, как наседка своих бестолковых цыплят. Гейл ждёт, пока не отъезжает последний грузовик, прежде чем задать волнующий вопрос: «Ты тут кого-то ограбил, что ли?» Джон распахивает полы куртки, с гордостью её демонстрирует: «Правда, крутая?» «Будто ты сам её сшил. Руководствуясь своим чувством прекрасного». «Всё у меня прекрасно с чувством прекрасного». Джон на него смотрит, и в его взгляде «это я тебя только что прекрасным назвал, и ты меня понял». И внутри привычно уже теплеет. Самолёт Брэди показывается на фоне облаков, и Гейл знает, что в мозгу у Джона перестаёт звучать тревожный набат. Теперь они все здесь, и он снова может нести за всех ответственность. Вечером по дороге из столовой он украдкой просовывает руку под куртку Джона, кладёт ладонь ему на поясницу, и всё хорошо. За велосипед он благодарен, но за возможность никуда не нестись, а пройтись вместе в темноте, он благодарен больше. Джон уже знает, где в Торп Эбботс темнее всего, и свои руки не только под куртку Гейлу запускает. И губы его, кажется, везде. Впервые за три недели Гейл наконец по-настоящему расслабляется. Для спокойствия ему нужны объятия Джона Игана, Джон Иган на расстоянии прикосновения нужен весь. Он проводит губами по его шее, там, где Джону нравится больше всего, гладит знакомо пружинящие под пальцами кудрявые волосы, и неважно, в Англии они, в Штатах или в Зимбабве – они дома. Между их койками в казарме расстояние как раз такое, чтобы вытянуть руку и коснуться протянутой навстречу руки. Этого расстояния как раз достаточно, чтобы пережить каждый вылет, каждое невозвращение, каждую мысль, принесённую с собой из полыхающего котла неба. В толпе новичков Джон одет так же серо и буро, как и все, и Гейлу не нужна пятнистая куртка, чтобы его разглядеть. Он ждал его. Боялся. И снова ждал. Теперь в лагере вдруг становится выносимо, потому что не надо больше гадать, где Джон и что с ним. И Гейлу горько от того, что Джон в плену, и сладко от того, что они снова вместе. Можно прикасаться к его разбитому лицу, поворачивая голову из стороны в сторону и убеждаясь, что всё не так плохо, как выглядит. Можно слушать его бесконечный и нелепый какой-то рассказ о допросе – и слышать то, о чём Джон не рассказывает. Расшифровывать молчание Джона Гейл умеет и подозревает, что в отношении его молчания и Джона это утверждение также справедливо. Перетягивая его рёбра бинтами, которые пришлось собирать по всему лагерю, Гейл замирает на половине витка, заведя руки Джону за спину и утыкаясь лбом в ключицу. «Предполагается, что ты оказываешь мне медицинскую помощь». «Предполагается. – Гейл поднимает голову и смотрит на него. – Скажи ещё, что тебе не помогает». Их поцелуй такой нежный, что у Джона даже не кровит разбитая губа. Гейл заканчивает перевязку, бережно помогает Джону натянуть свитер. «Гейл», – шепчет Джон. «Я тебя тоже». Теперь Гейлу спокойнее. Теперь можно сидеть ночами у койки Джона и караулить кошмары. Заворачивать его в добытое за шоколад и сигареты одеяло. И знать, что осталось в жизни только одно страшнее, чем видеть Джона Игана в плену. То, что они оба живы, целы и вместе, – сказочное везение. Если бы Гейла спросили, как он справляется, он без колебаний указал бы на Джона. Без Джона рядом он бы, наверное, и пары месяцев не продержался. Лагерь ни для кого из них не курорт, но Джон с его деятельной натурой мучается больше всех. И Гейл мучается от невозможности ему помочь. Радио, подобие порядка, разговоры, редкие мгновения наедине – всё, что он может сейчас ему дать. Кёрт как-то поведал ему об их эпичной попойке на крыле. Что ж, если Джону нужно получить по лицу, чтобы стало лучше, Гейл даст ему и это тоже. Они валятся друг на друга прямо в грязь, и Гейл думает, что вот сейчас просто его поцелует. Как только им снова разрешают выходить из бараков, Джон немедленно исчезает. Гейл находит его в пустой лагерной «библиотеке», бездумно скользящего кончиками пальцев по истрёпанным корешкам. Джон не оборачивается к нему, но и не пытается уклониться, когда Гейл его обнимает. Он натянут весь, как струна. «Тише, детка. Ты помнишь дождь?» И Джон кивает, обмякая в его руках. В день накануне их отъезда дождь зарядил с самого утра. Они всё равно пошли гулять на берег: нервная энергия, которой фонтанировал Джон после того, что между ними было, требовала выхода. В номер вернулись всего через час, насквозь промокшие, и до самого ужина провалялись в постели, обнимаясь под тёплым одеялом, разговаривая, соскальзывая в сон под звуки дождя и просыпаясь – вместе. Это ощущение покоя и тепла, запах кожи Джона и белоснежных накрахмаленных простыней Гейл с тех пор хранит как эталон счастливого дня, но говорит об этом вслух в первый раз. «Поедем опять во Флориду, когда всё закончится». «Только летом», – Джон наконец разворачивается и прикасается губами к тонкому шраму на его щеке. «Научу тебя плавать». «Эй, я умею плавать! Уметь плавать и хотеть делать это в ледяной воде – разные вещи». «Конечно, Джон». Они улыбаются друг другу так, будто уже на пляже. Когда они выходят на улицу, Джон снова исчезает, а вечером Гейл обнаруживает на столе букет. Он смотрит на Джона и точно знает, что теперь всё с ними обоими будет в порядке. И в ту самую ночь Гейл тоже знает точно, что если он спустится на землю с неправильной с точки зрения Джона Игана стороны забора, Джон ему не простит. Лучше уж он никогда не простит сам себя за то, что купился на это «я следом», как маленький. Зато то, что послушался этого «беги». Ему теперь жить с этим, и, наверное, когда Джон снова будет с ним, он разберётся, как это сделать. Справа от него в кабине сидит Рози, но этот полёт подарил ему Джон. Джон отдал – может быть, жизнь – за то, чтобы Гейл снова летал. Об этом Гейл думает практически всю дорогу, и не чувствует в полную силу, как же прекрасно снова быть за штурвалом. А потом Джон объявляется со своим прогнозом погоды, будто так и надо. Они никогда не пытались выяснить, кто из них сильнее, та глупая лагерная драка не в счёт. Похоже, Джон сильнее. Или его решимость не отпускать. Или Гейлу не так уж хочется вырваться. Рука Джона обручем сжимает поперёк груди, пока Джон буднично сообщает, что он, Гейл, самый важный для него человек в мире, и предлагает с этим смириться. И выходит легче, чем можно было ожидать. Последние дни перед концом войны Джон очевидно мается, но помалкивает. И это его молчание непривычное пугает. Он вот так в лагере молчал, позволяя чёрной тоске выедать себя изнутри и не давая Гейлу толком помочь. Когда Гейл понимает, что всё это время Джон придумывал, как бы половчее сделать ему предложение, хочется смеяться от облегчения. Хочется сказать Джону, что он дурак, раз до сих не осознал то, что Гейл знал ещё в учебке: что у них навсегда. Но поцеловать Джона хочется больше, чем указать ему на этот очевидный факт. Гейла будит прикосновение. Губы Джона прокладывают дорожку вдоль позвоночника по обнажённой спине, и лежать на животе тут же становится неудобно, поэтому Гейл переворачивается и роняет его на себя. У Гейла «Бака» Клевена есть маленький секрет: на самом деле он просыпается с лёгкостью, просто он любит, как его будит Джон «Баки» Иган.